Это застряло в памяти - Ольга Львовна Никулина
Поначалу встречи у мальчика из группы беспокоили Лёлину маму. Они сходились у него дома поздно вечером, около девяти, и проводили там ночь. Это было обычно под воскресенье. Лёля объясняла, что они готовятся к очередному зачёту или к экзаменам, что ночью им никто не мешает и мама Яшки ничего не имеет против. Что-то в этом роде и Лёлины подружки плели своим родителям. Лёлина мама знала всех друзей дочери, Яшка опасений не вызывал, но её тревожил вопрос: почему ночью, а не в воскресенье днём?
Как-то она в отсутствие Лёли вытащила из её тетрадки бумажку с номером Яшкиного телефона и позвонила его маме. Та приветливо, спокойным голосом объяснила, что дети всю ночь занимаются, что она заваривает им чай в двух термосах, ставит бублики и конфетки, делает бутерброды. Словом, уверила её, что всё прилично, она за этим следит и что совершенно не стоит беспокоиться.
Знала Яшкина мама или нет, но у «детей» была своя жгучая тайна. Да и откуда ей было знать, ведь она с дочкой спала в дальней комнате, бывшей супружеской спальне. За стеной находилась столовая, где они раскладывали на обеденном столе учебники и тетради, и рассаживались якобы заниматься, и где уже красовались термосы с горячим чаем и всякие угощения. Из столовой стеклянная дверь вела в Яшкину комнату, бывший кабинет отца. В этой комнате стоял большой книжный шкаф, у окна тоже большой письменный стол, а у стены напротив окна два креслица и солидный кожаный диван, на котором спал Яшка. Но главное, для них заветное – на столе возвышался очень большой немецкий радиоприёмник «Командор» с зелёным глазом, а сверху, под крышкой, вдобавок был проигрыватель. В нижних тумбах письменного стола стоймя выстроились пластинки, много пластинок, старые, довоенные в большинстве своём, и много трофейных, заграничных. Вообще вся мебель в квартире была вывезена из Германии после войны. Тяжёлая, полированная, прочная. Но приёмник, да ещё с проигрывателем! Загляденье! А звук – объёмный, глубокий. Наполнял всю комнату. Изобразив какое-то время серьёзные занятия, для вида записав что-то в тетрадках, дождавшись, когда в спальне у матери всё смолкнет, Яшка засекал время, и «дети» опрометью кидались в его комнату. Яшка включал приёмник, и начиналось! Звучали джазовые позывные, и сквозь шорохи и потрескивание в эфире бодрый мужской голос произносил: «This is the Voice of America, coming to you…»[1] Они вскакивали с дивана и пускались в пляс – рок, буги-вуги, блюз, безумные, на ходу придуманные танцы! Общий восторг! Настоящий джаз! Новые слова, новые имена! Диззи Гиллеспи, Дюк Эллингтон, Луи Армстронг, Бинг Кросби, Чарли Паркер, Элла Фицджеральд, Дорис Дэй… Яшка чуть убавлял звук, но музыку никто не мог слышать: двери он плотно закрывал, одна стена выходила на лестничную клетку, вторая граничила с подворотней, внизу было фотоателье (их квартира находилась на втором этаже), наверху никто не жил, хозяин квартиры работал за границей. Это была их тайна, про их пляски под джаз никто не знал. Лёля думала: узнай об их ночных танцах под «Голос Америки» её родители – упали бы в обморок. Понятно, в группе, в институте никто не должен был знать. Низкопоклонство перед Западом, космополитизм! Все уши на лекциях по общественным наукам прожужжали. И они молчали как партизаны. Рок они танцевать не умели, лишь повторяли движения, подсмотренные на вечерах в институтах, где учились студенты из Болгарии, Польши, Чехословакии. Зато быстро усвоили имена звёзд американского джаза, знаменитых трубачей, саксофонистов, певцов и певиц. А мелодии! У Яшки был потрясающий слух, он даже подпевал певцам. Балдел от блюзов. Он меньше танцевал, больше слушал и комментировал. От него они узнавали, откуда джаз произошёл, его историю, что такое «свинг», у кого из трубачей золотая труба, кто какие премии получил. Когда программа заканчивалась, он включал проигрыватель. От отца ему достались пластинки с записями редких концертов наших джазменов – Цфасмана, Утёсова, Эдди Рознера. И старые: Собинова, Барсовой, Обуховой, Вадима Козина. Танцевать уже не было сил, сидели и слушали и под музыку начинали клевать носом. К четырём утра компания смаривалась. Яшка укладывался спать на ковре под старым пальтецом, головой на диванной подушке. Девочки втроём на диване, поверх покрывала, под пледом. Засыпали мгновенно. В восемь их будил Яшкин будильник, они наскоро умывались, допивали чай, доедали остатки угощений и разъезжались по домам. Яшка переходил на диван досыпать.
Однажды Лёля невзначай проговорилась родителям, что они у Яшки слушали джаз по «Голосу Америки». Родители в обморок не упали. Папа сказал, что наш джаз не хуже, и у нас есть великолепные музыканты этого жанра. А мама сухо спросила, хватило ли у них ума не трепаться в институте.
К весенним экзаменам готовились серьёзно, сессию сдали, Яшка лучше всех. На лето разъехались на дачи, кто куда. В конце июля, не сговариваясь, вернулись в Москву – не могли пропустить такое событие, как Международный фестиваль молодёжи и студентов. Яшку зачислили на переводческий и прикрепили к группе из Канады. Но он не забывал девочек, провёл их на стадион на открытие и ещё раза два на концерты молодых музыкантов из Кубы и Ганы. Только было грустно, что на втором курсе его с ними не будет. Когда начался учебный год, оказалось, что одна из подруг выбыла из института. Её мама объяснила по телефону, что дочь вышла замуж и уехала с мужем в Германию, куда её мужа направили по работе. Лёля осталась только с одной подругой. Второй год обучения был сложнее, пришлось реже встречаться. Раз или два выбрались в кино и на каток. С Яшкой иногда созванивались, но он был поглощён учёбой и говорил с ними как из другого мира. И они от него отстали. Подружка тоже стала где-то пропадать, а к весне объявила, что у неё завёлся жених и она всерьёз задумала выйти за него замуж. Её суженый, молодой инженер, окончивший строительный институт, стал заезжать за ней в институт после занятий. Он приезжал с приятелем на старом
