Божьим промыслом. Пожары и виселицы - Борис Вячеславович Конофальский
Тот самый мерзавец, что убил фон Флюгена, подыхать не захотел и бросился бежать к одной из дверей, что вели из залы в боковые комнаты, Кляйбер и Хенрик бежали за ним, били в спину и по шлему сзади, но подлец был в доспехах, и вреда, видно, те удары ему не причиняли. И, может, Хенрик и Кляйбер пошли бы за беглецом и дальше, за дверь, но Волков окликнул их:
— Хенрик… Не нужно, — он стал озираться, прекрасно понимая, что дело ещё вовсе не закончилось. — Где мой шлем?
— Вот он, генерал, — поднял с ковра его шлем фон Готт, — только подшлемника нет в нём.
— Кляйбер, что там на улице? — сразу интересуется барон.
— Побили наших; я ходил на конюшню, а вышел, так двое наших уже валялись на земле, все сплошь истыканные болтами. Еле живы были, и у сержанта в лице болт был и в ногах, он и говорить не мог, а остальные дрались у привязи, а я сразу к вам побежал.
Могучий оруженосец протягивает генералу шлем.
— Спасибо, фон Готт, — генерал забрал у него шлем и сразу надел на голову; лучше без подшлемника, чем вообще без шлема, тем более его роскошный шлем был оклеен изнутри кожаной полосой. — Хенрик, зарядите пистолеты. А где арбалет, что был при вас?
— Я его при коне оставил, — отозвался тот виновато и начал заряжать пистолеты.
— Кляйбер, взгляни, что там на улице, — продолжает барон, вздохнув; впрочем, не ему было упрекать своих людей, он и сам опростоволосился изрядно. Но его любимый арбалет было жаль.
— Да, генерал, — отвечает кавалерист и направляется к распахнутым дверям, что ведут на балконы.
— Только аккуратно, не получи болт в лицо, как твой сержант, — говорит Волков.
А сам присаживается возле фон Флюгена и закрывает ему глаза.
— Храбрый юноша!
— Это он прикончил здоровяка коннетабля, как только тот достал оружие, — заметил фон Готт. — А я и не увидал того, хотя рядом стоял, я на маркграфиню смотрел.
— Это всё из-за колдовства! — бурчит Хенрик, забивая пулю в ствол пистолета окровавленной рукой. — Я…
Он не успевает договорить, как от дверей кричит Кляйбер:
— А-а, подлюки… Они кидают болты!
И словно в подтверждение его слов, в залу, щёлкнув о косяк двери, влетает болт, залетает в посуду на столе и со звоном разбивает там что-то.
— Дьявол, — рычит генерал. — Кляйбер, не подставляйся там… Ты, что, ранен?
— Нет, господин, — отзывается кавалерист, аккуратно выглядывая в двери снова.
— Фон Готт, поищите всё-таки мой подшлемник.
Он помнит, что на дворе было двенадцать солдат, а с ними теперь ещё и ловкий сволочь-сержант… Двенадцать солдат с алебардами и арбалетами — это не лакеи с тесаками. От этих так просто мечом не отмашешься. Так что подшлемник лучше найти и шлем надеть как следует.
«Двенадцать человек и сержант. Сам граф, видно, ещё тот боец, его можно и не считать, — вспоминает он. И потом оглядывает своих людей. — Трое. Бойцы отменные, что Хенрик, что фон Готт, да и кавалерист не первый день в седле; страха не видно в них, думают, что я знаю, что делать».
И ему действительно нужно было что-то придумывать. Идти во двор, на открытое пространство, к лошадям? Попытаться пробиться к воротам? Там, во дворе, когда они будут у коновязи, в них со всех сторон полетят болты, а к воротам нужно будет пробираться через алебарды.
«Допустим, доспех у них всех, кроме кавалериста, отменный, а у того ноги и бёдра не защищены, пару болтов — и всё, его заколют, а втроём драться с тринадцатью… Переколют всех… Можно, конечно, попытаться, но вот на конях уйти всё равно не дадут. Побьют коней, непременно побьют, постреляют, даже если и удастся подойти с ними к воротам».
Тут фон Готт, перевернувший труп одного из лакеев своим клевцом, вдруг поднимает голову и говорит, прислушиваясь:
— Скулит, что ли, кто-то…
Волков ничего не слышал, но и не запретил оруженосцу проверить прилегающую комнату, откуда лакеи выносили посуду и вино, и тот, едва зайдя в неё, буквально сразу прокричал:
— Сеньор! Тут он!
Тут же из комнаты донёсся не то визг, не то вой, какая-то возня, и вот крепкий оруженосец в забрызганных от крови латах тащит в комнату… пажа Виктора. Да, теперь его одежды не белы, а во многом замараны кровью, его лицо всё в слезах, он не может наступать на левую ногу, чулок на ней полностью бурый от крови.
Каждый выдох его сопровождается стоном и причитаниями:
— Ах… какая это мука… ах… какая это боль…
— Заткнись, уродец… Сразу хотел это сделать, как тебя увидал, — издевается над пажом оруженосец и хлопает мальчишку по белому берету кольчужной рукавицей, а потом хватает его за шиворот и подтаскивает к мёртвому фон Флюгену, — вот, гляди сюда… Это наш боевой товарищ… Он мёртв, из-за тебя…
Хенрик, заканчивающий уже с пистолетами, взводя ключом пружину последнего, смотрит на пажа с ненавистью…
— О… А… — ноги у пажа подкашиваются, он и так толком не стоял, а после удара по голове валится на ковер. — Господа, я не виноват… Господа…
Фон Готт не даёт ему закончить и снова бьёт его по голове сверху.
— А-а-а… — паж хватается за голову. — Господа-а-а…
А едва он утихает, как Волков сразу спрашивает у него:
— Есть ещё выход из замка?
— Выход? — не понимает мальчишка. — Какой выход?
— Дурак, — оруженосец дважды бьёт Виктора по лицу.
Бьёт излишне сильно, паж скулит, закрывается, и барон даже просит оруженосца:
— Фон Готт, полегче… Вы дух из него вышибете! — и, понимая, что у них не так уж много времени, генерал продолжил: — Эй, вы, вы меня слышите? Как вас там? Виктор?
— Да, господин, я вас слышу, — всхлипывает паж. — Господин?
— Есть ли из замка ещё выходы? Ну, чтобы не спускаться во двор.
— Есть… — всхлипывает мальчишка. — Одна дверь ведёт в ущелье за замком, но там нет дороги, там ручей… Камни везде…
— Дверь? А ворота ещё есть? Или ещё какой-нибудь выход?
— Нет, господин, ворот нет, тут везде скалы, ещё… — Виктор
