Легенды Крыма - Никандр Александрович Маркс
Так думал Мамут, ждал, когда солнце за Папастепэ зайдет – гнать стадо домой. И гнал так, что сам удивлялся. Бежал сам, бежали барашки, бежали собаки.
Прибежал к себе, развернул на полу чекмень, позвал жену.
– Смотри!
С ума сошла женщина от радости, побежала к соседке, та – к другой. Вся деревня собралась, поздравляют Мамута. Один имам прошел мимо, покачал головой; знал разные случаи.
Послал Мамут за бараниной. Десять ок на червонец дали, бабам каурму велел варить.
– Кушайте все, вот какой я человек, не как другие.
Стали хвалить Мамута:
– Добрый человек, хороший человек, уважаемый будешь человек.
Смотрели червонцы. Чужие, не похожи на турецкие. Сотский советовал позвать караима Шапшала. Шапшал виноград покупал, образованный человек был. Позвали. Обещал помочь. Скоро поедет в Стамбул, там разменяет на наши деньги. Только третью часть себе требует. Поторговались, сошлись на четвертой. Отдал Мамут все червонцы, себе немного на баранину оставил. Не спал ночью, все думал, что много дал за хлопоты. Обидно было. Мучился человек.
На другой день стадо не погнал. Когда богатый, разве будешь чабаном! Пошел дом покупать в Ялы-Богазе. Никто не жил в доме – дешево продали. Без денег, в долг купил. Мулла татарламу сделал по шариату. Мастеров нанял дом поправить. Без денег пошли, знали, что Мамут самый богатый человек на деревне.
Ждет Мамут караима Шапшала. Все не едет. Пришла ураза, нельзя целый день кушать. Недоволен Мамут, к баранине привык. Стал бранить потихоньку старый закон, а Шайтан смеется: «Скоро Мамут моим будет!»
По ночам слышит Мамут чужой голос: «Обманул тебя Шапшал. Пропали червонцы. Никогда не увидишь их».
Хмурым встает поутру Мамут. Все радуются: скоро Курбан-байрам; Мамут сердит на всех, не думает о празднике.
Один раз в деревне услышали колокольчик. Приехал начальник. Бежит сотский за Мамутом.
– Иди, тебя зовет.
– Зачем?
– Ты клад, говорит, нашел; куда его девал?
Испугался Мамут.
– Скажи, не нашел.
– Как скажу? Все знают.
– Ну, скажи дома нет.
Почесал сотский затылок и ушел к начальнику.
А Мамут взял со стены ружье и ушел через сады в Ялы-Богаз.
Над ущельем нависла черная туча, темно стало, буря началась. Вспомнил Мамут тот день, когда клад нашел.
Ветер деревья ломает, в трубе воет; собаки на дворе воют, нехорошо воют: покойника чуют.
Положил Мамут чекмень на пол, лег спать. Заснул, не заснул – не знает.
Только видит, в углу на корточках сидят гости: белый, черный, грек-дангалак, армянин-хозяин, зарезанные чабаны. Сидят, тихонько разговаривают, боятся разбудить Мамута. Пошевелился Мамут. Погладил длинную бороду белый.
– Мамут, к тебе пришли. Сначала я скажу, потом он скажет. Посмотрим, кого послушаешь…
Долго говорил белый, душу спасти просил, на мечеть мулле дать, бедному соседу дать, сироту в дом принять. Напишет мулла в Стамбул, поймают Шапшала, вернут в Отузы деньги. Не будет Мамут в тюрьме сидеть: начальника хорошо попросят. Когда начальника хорошо просить, начальник добрый будет.
Смеется черный:
– Только Шапшала где найдешь? Давно из Стамбула ушел. Хочешь деньги, можно иметь деньги. Скоро начальник поедет. Насыпь больше дроби в ружье. Близко поедет. Будет много денег.
Поднялся Мамут на ноги: точно провалились все его гости; только пол заскрипел. Слышит – звенит колокольчик. Зарядил ружье, за окошко спрятался.
Шагом едет начальник, дорога плохая. Вспомнил о Мамутовом кладе, оглянулся на дом. Блеснуло в окне что-то, пошел по горам гулять выстрел.
Позади ехали верховые; бросились к дому, схватили Мамута, скрутили кушаком ему руки. Не боролся Мамут, знал, что пропал человек.
Сидит Мамут в тюрьме: не пьет, не ест, позеленел, всю ночь с кем-то разговаривает. Страшно караульному: один, а на два голоса разговаривает. Сумасшедший, думает. Вдруг видит, стал Мамут рвать на себе шаровары, схватил что-то в руку, запрыгал от радости. Не стал караульный дальше смотреть, зашел за дверь; не видел, как вскочил к Мамуту зеленый Шайтан, как руку на плечо положил.
– Прячь скорей свой последний червонец; увидят – отберут. Прячь в рот.
Сунул Мамут в рот червонец. Зазвенел засов тюрьмы. Глотнул Мамут и удавился.
Узнали в деревне, что удавился червонцем Мамут, говорили:
– Жадный был человек, глупый был человек, дом в Ялы-Богазе купить захотел. Кто в Ялы-Богазе может жить! Нечего жалеть такого человека!
С того времени никто в этом доме не живет и народ называет шайтан-сарай.
Помолчал Асан, а потом прибавил:
– Может быть, и теперь Шайтан здесь живет. Кто знает! Шайтан где станет жить, долго оттуда не уйдет!
Пояснения
Этот домик, принадлежащий ныне одному армянину, по-прежнему остается нежилым. Случай с кладом, найденным чабаном в стене развалины церкви Успенья Богоматери, рассказывал моему отцу, Александру Карловичу Марксу, в шестидесятых годах прошлого столетия феодосийский исправник Изнар. Развалины церкви на Келисэ-кая (церковная гора) сохранились до наших дней. Чабан – пастух. Таяк (копыто) – посох с крюком, которым чабан ловит овцу за ногу. Око – мера веса, 3 фунта. Ураза, или рамазан-байрам, – годовой праздник, который начинается с десятого новолуния и продолжается три дня. Празднику предшествует месячный пост, в течение которого татары от восхода солнца и до заката не едят, не пьют и не курят. Пост установлен в память поста Магомета на горе Хора, куда он удалился на сороковом году жизни для поста и молитвы на целый месяц. Относительно кладов у татар существует ряд поверий. Так, например, есть поверье, что, если положивший клад умрет, сотворив заклятье, то такой клад переходит во власть Шайтана, и тогда нашедший клад и воспользовавшийся им, не зная заклятья, непременно погибнет.
Святая кровь
Туклукское предание
Что это за рой кружится над церковкой, старой туклукской церковкой греческих времен?
Не души ли погибших в святую ночь Рождества?
Еще не знали в Крыму Темура Аксака, но слух о хромом дьяволе добежал до Тавра, и поднялся в долине безотчетный страх перед надвигавшейся грозой.
Плакали женщины, беспокойно жались к матерям дети и задумывались старики, ибо знали, что, когда набегает волна, не удержаться песчинке.
Скорбел душой и отец Петр, благочестивый старец, не носивший зла в сердце и не знавший устали в молитве. Только лицо его не выдавало тревоги. Успокаивал до времени священнослужитель малодушных и учил мириться с волей Божией, как бы ни было тяжко подчас испытание. Так шли дни, близилось Рождество – праздник, который с особенной торжественностью проводили греки в Туклуке.
По домам готовились библейки, выпекалась василопита – хлеб святого Василия с деньгой, которая должна достаться счастливейшему в новом году.
Лучше, чем когда-либо, поднялся хлеб Зефиры, двадцатилетней дочери Петра, и мечтала Зефира, чтобы вложенная ею в
