Мать королей - Юзеф Игнаций Крашевский
Сонька тоже ужинала без аппетита есть, бездумно ломая в руках хлеб и выпивая воду, а как только миски начали убирать, она выскользнула в свою комнату, в которую за ней пошла старая воспитательница Фемка.
С того недавнего времени, когда она так по-детски забавлялась на качелях, казалось, что Сонька стала на несколько лет взрослее и старше.
Этот Витовтов приговор, исполнения которого она знала, что не избежит, упал на неё, как остужающая струя воды. Всё теперь боролось в ней, волновало её. Она чувствовала, что была другой.
Когда остались одни, она бросилась в объятия Фемки и со слезами воскликнула:
– Моя старуха! Моя старуха! Как скоро предсказания сбываются!
Фемка, привязанная к ней, как к ребёнку, испуганно задрожала.
– Боже, что же стряслось?
От двери, за которой было легко их подслушать, Сонька отвела её к окну. Там она села на привычное, любимое кресло, устланное с убогой роскошью ребёнка, который всё, что его окружало, хотел нарядить, сделать красивым, а было нечем.
Как это кресло покрывало простое, но ярко вышитое для обмана зрения, сукно, так комнатка девушки была наряжена тем, что таким образом можно было использовать: цветочки, перья, обшитые и обрамлённые шторы из плохого полотна девушку веселили, она создавала себе роскошь, о которой мечтала.
Фемка ей в этом и пяльцами, и разными средствами помогала, но над обоими бдили завистливые глаза Юлианны, которая не допускала ни малейшей роскоши, чтобы докучать ненавистной девушке.
Старая няня прилегла на пол у её колен, начали потихоньку разговаривать. Не один раз они замечали, что за ними шпионили.
– Дядя меня сватает, – дрожащим голосом начала Сонька.
Фемка перекрестилась.
– Дай Боже в добрый час, – сказала она, складывая руки, – всё-таки мы бы избавились от этой.
Она указала пальцем на дверь.
– А ты бы вздохнула свободней…
– Но муж, – закрывая глаза, сказала Сонька, – старый дед! Отцом бы мне мог быть, или…
– Кто? – прервала няня.
Сонька наклонилась к её уху.
– Ягайлло!
Теперь Фемка закрыла дрожащими руками глаза и оставалась так долго молчаливой, словно молилась или плакала.
Тем временем к задумчивой девушке вернулось самообладание.
– Такая доля, – сказала она смелей, – старый, но король… и Сонька королева, а Юлианна должна была бы кланяться.
В её глазах блеснула гордость.
– Будучи королевой, я не ходила бы, как тут, в этих лохмотьях, – и она потрясла потёртым зелёным платьицем, – меня бы увешали драгоценностями!
Опиравшаяся на руку Фемка ничего ей не отвечала.
– О, из-за одной Юлианны я не буду отказываться, нет. Я знаю, что она съест себя от злости. Она – княгиня, а Сонька – королева!
И потрясла няню, взяв её за плечи, требуя ответа. Погружённая в себя Фемка думала.
– Ты видела Ягайллу? – спросила девушка.
– О, о, много раз, и раньше ещё, когда был помоложе, и теперь, – сказала Фемка, прибитая этой неожиданной новостью.
– Он страшный?
– А! Нет, – вздохнула воспитательница, – он добрый, послушный и щедрый… но…
Тут она покрутила головой.
– Трёх жён имел! – вырвалось у Соньки.
Обе молчали. Задумчивая княжна, снова ударяя няню по плечам, пыталась её разбудить.
– Расскажи мне о нём, – воскликнула она, – но правду, всё, потому что я должна знать, за кого меня выдадут и что меня ждёт.
Сначала Фемка отвечала вздохом.
– Боже мой милый, – сказала она, – всё это как сон ходит по моей бедной голове! Нужно тебе было предсказательницу вызывать! Вчера ещё мы сидели спокойно, а ныне.
Она боязливо перекрестилась и затем продолжала дальше:
– Он старый уже, но такой крепкий для охоты и в лесу, точно молодой. Только лицо у него огрубевшее, а волосы седые. Немногословный… набожный… недоверчивый… О! Не верит женщинам. Не верит.
Фемка немного колебалась.
– Первая жена у него была венгеркой, о которой, по-видимому, до сего дня жалеет, и её колечко с пальца не снимает, а дочке, которую имел от другой, дал её имя. Говорят, что она была красива, как ангел, но, наверное, не краше тебя, дитя моё, и такой же доброй, должно быть… но вышла за Ягайллу по принуждению; люди говорили, что была предназначена другому и любила его… принудили поляки… пошла за него. Такая доля наша; любишь или нет, выдадут тебя; напрасно плакать, когда слушать нужно..
Её потом обвинили перед Ягайллой, что с тем первым своим виделась… даже суд был и люди присягали, а клеветник лаял под лавкой, потому что лгал как пёс.
Сонька вздохнула, а ручка девушки, которая держала старуху за плечо, задрожала и личико, выражающее любопытство, побледнело.
– Они не долго с ней жили, – говорила дальше няня. – Умерла та первая королева… бедолага…
– Ну, и скоро взял другую? – спросила Сонька.
– Скоро, потому что боялся, как бы поляки прочь не выгнали, поэтому взял другую, с польской кровью, от их польского короля. Та уж не так ему была мила.
Фемка опустила голову.
– Так же, как с первой, с другой, – прибавила она, – не сидели никогда вместе, он был постоянно в лесу. В замке он гость, когда затрубят на охоту, убегал в бор. И как выезжал на зверя, так его часто месяцами не было. Не всюду же королеву с собой брать, должна была то тут, то там по замкам мотаться, ждать своего пана. И той люди не простили… говорили, что была ему неверна.
– А он? – спросила девушка.
– Он? Легко верит, – говорила Фемка.
– Сделал ей что-нибудь?
– И той свидетельствовали, что невинной была… Когда та умерла, он, по-видимому, не очень переживал. Сватала ему сестра третью…
Смеялись и кричали люди, когда на ней женился, потому что была старой и больной бабой, злой и сварливой; что хуже, что она ему, я слышала, крёстной матерью была, а на такой, как родственнице, жениться не годится, но чего королям не разрешено? Поэтому, что было делать? Сначала женился, потом у ксендза разрешения просил. Люди эту старуху не любили, потому что и простая шляхтинка была и, по-видимому, троих мужей имела, прежде чем королю досталась… когда ехали венчаться, кареты ломались и в короля молния била, что едва живым ушёл… Достаточно ему троих было, – закончила няня.
Сонька положила пальцы ей на уста. Обе долго так сидели задумчивые. Фемка с плачем начала обнимать её колени.
– Тебе другого было нужно, сокола белого, богатыря с золотыми доспехами, с
