В. Зарудный - Фрегат «Бальчик»
- Пошлите на гичке офицера к поднятому со дна судну и прикажите передать Фермопилову…
Дальше я не расслышал, что говорил Павел Степанович старшему офицеру. Фермопилов рано утром отправился на поднятое судно для работы и с тех пор не возвращался. Кого пошлют к нему на гичке, - думал я, - вот будет счастливец! Какова же была моя радость, когда Александр Александрович передал приказание мне, и я через несколько минут отвалил от борта. Не знаю почему, мне казалось, что это удовольствие досталось мне не без содействия Павла Степановича.
Легкие гичечные гребцы, любимцы адмирала, гребли превосходно. Когда гичка удалилась от фрегата, я взглянул вокруг себя, на горы, на легкие тучи, которые нависли над их вершинами, на фрегат, потемневший в мрачности, и загордился своим положением на службе, значением в обществе, на фрегате, везде!
Какой герой Корчагин! подумал я: чем он хуже героев Марьета? Ничем! Ни один из них не бывал в Новороссийске во время боры. Как жаль, что теперь не зима: посмотрел бы я, как все эти брызги замерзают на снастях, как в полчаса на тонкой снасти набирается пятьдесят пудов льда! Мысль о возможности смерти не приходила мне в голову; как можно умереть! Это неестественно, ненатурально.
Одно из замечательных свойств летней боры есть частое мгновенное изменение направления ветра, не круговое, как в урагане, а разнообразное, из одной и той же половины горизонта. Вместе с изменением направления ветра мгновенно изменяется и температура: то повеет холодом, то вдруг обдаст приятным жаром; очевидно, что из отдаленных прохладных долин вырываются потоки воздуха и не успевают смешиваться с другими, теплыми воздушными струями.
Фермопилов также поэтизировал на поднятом судне, но, имея более положительных качеств в характере, чем я, исполнял служебные обязанности исправно.
- Ну, братец, - сказал мне Фермопилов, - ежели тебя посылают в такую погоду, значит, ты пошел в ход на «Бальчике»; я знаю Нахимова; по его понятиям, это награда.
Я передал Фермопилову что следовало, поменялся с ним впечатлениями и отправился назад к фрегату.
Ветер вдруг стих совершенно, потом опять засвежел, задул попрежнему с чрезвычайной силой, а потом опять тише.
- Держите прямо под выстрел, - сказал мне загребной.
- Вот еще! Пристану к трапу.
Приставая к борту, я треснулся штевнем так, что удар разнесся по всему фрегату.
- Эх, барин! - сказал загребной, не удостаивая меня даже благородием.
- Ну, - ворчал я, взбираясь по трапу, - пожалуйста, без нравоучений.
У трапа встретил меня вахтенный мичман с лукавой улыбкой, потом увидел я лейтенанта С., который покачал головой с выражением упрека на лице; но я мало обращал внимания на это: мне нужно было проскользнуть вниз так, чтобы меня не видел Павел Степанович, который ходил по юту с командиром фрегата.
- Потомство верно в голове… - ворчал С.
Рассчитав время, когда можно было безопасно двинуться с места, я проворно подошел к трапу, но опять ошибся в расчете и встретился глазами с адмиралом.
- Вы неудачно пристали к борту, - сказал Павел Степанович: - это ничего-с, вы в первый раз приставали на гичке в такую погоду: я очень рад, что это вышло неудачно. Опыт великое дело-с.
«Какой он добрый, - думал я, сходя вниз, - это ничего, что он иногда накричит на меня».
В эту минуту я любил Павла Степановича от всей души; но не вполне поддавался этому влечению. Мечтательность моя, поощряемая романами Купера и Марьета, создала идеал старого моряка, которого я искал и не находил, потому что в нем не было русских элементов. Доброта и теплота души того образца, который был у меня перед глазами, не соответствовали нелепому романтизму моего типа.
Корчагин на баке
Вечером в этот день случилось со мною происшествие, оставившее неизгладимое впечатление в моем уме и сердце.
Когда бора стихла, тотчас подняли рангоут и вечером после заката солнца спускали брам-реи и брам-стеньги. Сойдя с марса на палубу, я увидел, что поднимают шлюпку на боканцы, и тут же наблюдал за работой. В этот день шлюп-боканцы были выкрашены, и потому лопарь талей был загнут через борт и завернут на марса-фальном кнехте. Мат не был подведен под лопарь, отчего и стиралась краска на сетках. Старший офицер был занят чем-то на шканцах, и Павел Степанович заметил вскользь об этой неисправности командиру фрегата.
Абасов обратился прямо ко мне, хотя на юте был офицер старше меня, которому по справедливости и должно было сделать замечание, а не мне, так как я только что сошел с марса, где мог бы еще оставаться, если бы захотел избегать работ.
- Ступайте на бак, - сказал мне Абасов, раздосадованный тихим замечанием адмирала.
- Не за кусок ли стертой краски приказываете идти куда не следует?
На фрегате вдруг все стихло; все слушали с величайшим вниманием, что будет дальше. Некоторые матросы смотрели с марсов вниз: к ним долетели отголоски небывалой сцены.
Павел Степанович тотчас же прекратил объяснение.
- Ступайте, - сказал он мне твердым, решительным, но спокойным голосом, - за краску или другое что, вы должны помнить, что на вас смотрят и слушают вас другие.
Я пошел на бак, туда, где держат под арестом и наказывают матросов.
Я пошел не потому, чтобы сознавал в этом необходимое условие военной дисциплины, а просто повинуясь магическому влиянию власти человека, могучего волей и опытностью, чувствуя нравственное превосходство его над собою и свое бессилие.
Не успел я дойти до бака, как меня догнал Александр Александрович, чтобы передать приказание адмирала о том, что с меня арест снят.
Я сошел вниз; кают-компания была наполнена офицерами; у всех были бледные лица, и все громко и горячо о чем-то говорили. Я не слышал ничего; ушел в свою каюту и заплакал от злости.
Теперь только я могу спокойно вспоминать и разбирать обстоятельства прошедших невзгод, а тогда я обманывал себя разными умозаключениями, опасаясь пристально заглянуть в свое сердце и сознаться в том, что я еще не узнал себя хорошо. Всех и все унижал я перед собою и оправдывал себя во всех отношениях.
С ненавистью смотрел я на бледные лица сослуживцев и только впоследствии с удовольствием думал о том, что эта драматическая сцена доказывала успех воспитания нашего общества.
Успокоившись несколько от первого порыва негодования, я пошел к адмиралу объясниться: твердою рукою взялся за ручку двери адмиральской каюты, с нетерпением желая увидеть человека, который всегда превозносил достоинство дворянина и так унизил его сегодня.
Павел Степанович
Павел Степанович был сильно взволнован и быстрыми шагами ходил по каюте.
- А, это вы, г. Корчагин, очень рад вас видеть.
- Ваше превосходительство, я пришел покорнейше просить вас списать меня на один из крейсеров вашей эскадры.
- Зачем-с?
- После сегодняшнего происшествия я не могу служить на фрегате с охотою и усердием.
- Вы читали историю Рима?
- Читал.
- Что было бы с Римом, если бы все патриции были так малодушны, как вы, и при неудачах, обыкновенных в тех столкновениях, о которых вы, вероятно, помните, бежали бы из своего отечества?
Я молчал, потому что не был подготовлен к экзамену в таком роде.
- Нам не мешает разобрать подробнее обстоятельства неприятного происшествия. За ничтожную неисправность вам сделали приказание, несообразное с обычаями и с честью, а вы поторопились сделать возражение, несогласное с законами. Внимание всей команды было возбуждено в присутствии адмирала; неужели вы поступили бы иначе на моем месте в настоящее время, когда у нас нет устава; при таком условии начальник рискует потерять право на уважение общества и быть вредным государству вследствие своей слабости{2}.
Сердце мое мгновенно освободилось от тяжкого бремени, и я вздохнул свободнее.
- Г. Корчагин, нужно иметь более героизма и более обширный взгляд на жизнь, а в особенности на службу. Пора нам перестать считать себя помещиками, а матросов крепостными людьми. Матрос есть главный двигатель на военном корабле, а мы только пружины, которые на него действуют. Матрос управляет парусами, он же наводит орудие на неприятеля; матрос бросится на абордаж, ежели понадобится; все сделает матрос, ежели мы, начальники, не будем эгоистами, ежели не будем смотреть на службу, как на средство для удовлетворения своего честолюбия, а на подчиненных, как на ступени для собственного возвышения. Вот кого нам нужно возвышать, учить, возбуждать в них смелость, геройство, ежели мы не себялюбцы, а действительные слуги отечества. Вы помните Трафальгарское сражение? Какой там был маневр, вздор-с, весь маневр Нельсона заключался в том, что он знал слабость своего неприятеля и свою силу и не терял времени, вступая в бой. Слава Нельсона заключается в том, что он постиг дух народной гордости своих подчиненных и одним простым сигналом возбудил запальчивый энтузиазм в простолюдинах, которые были воспитаны им и его предшественниками. Вот это воспитание и составляет основную задачу нашей жизни; вот чему я посвятил себя, для чего тружусь неусыпно и, видимо, достигаю своей цели: матросы любят и понимают меня; я этою привязанностью дорожу больше, чем отзывами каких-нибудь чванных дворянчиков-с. У многих командиров служба не клеится на судах, оттого что они неверно понимают значение дворянина и презирают матроса, забывая, что у мужика есть ум, душа и сердце, так же как и у всякого другого.
