Алексей Павлов - Казак Дикун
Дикун перебрал свое достояние, ветошь безжалостно спалил на огне, а кое‑что пригодное в быту увязал в мешковину, вытканную когда‑то его матерью. Сюда он плотным бруском спрессовал свою одежду, отдельно разместил инструмент — топор, пилу, молоток, зубило, рубанок,
обмотав поклажу прочной веревкой. «А куда все это я приткну и кто станет заниматься доглядом? — не давала покоя возникшая закавыка. — Сам‑то я с полком буду двигаться».
Надумал было снова обратиться за помощью к Кода- шам, но отверг этот вариант. Посчитал неудобным дважды обременять своими просьбами. К тому же подводу они могли снарядить только одну, а значит, и взять с собой далеко не все даже свое имущество. Как же быть? Пошел договариваться с другим соседом — Калеником Заяренко. У того вроде намечалось снаряжение двух подвод — конской и воловьей, глядишь, хозяин и хозяйка войдут в его положение и разрешат разместить его скромную поклажу.
У Заяренко молодой казак нашел понимание и согласие на транспортировку его невеликого груза.
— Возьмем и присмотрим в дороге, — пообещал Кале- ник.
Он уже знал, что Дикун обзавелся конем и таким образом выполнил условие, поставленное ему атаманом. Посоветовал:
— Поскорее подавайся в Слободзею, оттуда начнется отправка второй партии. И мы скоро там будем.
Атаман Чепега должен был вести с собой основной костяк служивого войска, частично — семейных казаков. В дорогу он брал атрибуты атаманской власти, канцелярию, в лице Головатого оставлял доверенное лицо для связей с херсонским генерал — губернаторством и дальнейшего снаряжения в поход других партий переселенцев и перегона скота.
Дикун приехал в Слободзею на своей кобылке Розке в конце августа, когда там уже царила оживленная предотъездная суета. У дворов кучковались переселенческие обозы, в войсковое правительство то и дело сновали казаки- посыльные и офицеры — порученцы, улицы местечка оглашались голосами людей, ржанием лошадей, мыком волов и коров, блеянием овец. В этом содоме и гоморре, казалось, невозмутимым оставался лишь атаман Захарий Чепега.
Выходя изредка на низенькое крылечко кошевой канцелярии, отличавшейся от всех других слободзейских строений разве что более свежей соломенной кровлей, он по- сократовски хмурил свой лоб и произносил:
— Великое переселение народов. Ни дать ни взять.
И хотя умело скрывал свои треволнения старый воин, нет — нет, да и срывался он на запальчивый тон и окрик, когда что‑либо не ладилось.
Вот он увидел, как один из подвыпивших казаков пытается в одиночку вкатить по наклонной доске на свою подводу пузатую, из‑под солений, деревянную бочку. Не так уж была она и тяжела, но из‑за потери равновесия и неверных движений низкорослого, средних лет слободзей- ца бочка, не достигнув предназначенного ей места, катилась вниз, сбивая с ног хозяина. Бочка — в одну сторону, казак — в другую. И так раз за разом.
Хмыкнув в усы, атаман во всю мочь гаркнул:
— Что ты, стервец, вытворяешь! А ну иди проспись и не показывай нам свои фокусы.
То атаманское вмешательство — одно из многих для наведения порядка, — пустячный эпизод. Чепегу не покидали куда более серьезные дела и заботы. Перед отправлением в неизведанный путь его особо волновала обстановка на новых землях. Как ведут себя турки, ногаи, черкесы на границе, что поделывают казаки в Фанагории, приведенные туда Саввой Белым и зятем Головатого — Семеном Гуликом, уполномоченным центрального правительства, государственным советником Павлом Пустош- киным? Эти и другие мысли постоянно теснились в голове, не давали покоя.
Некоторые сведения атаман почерпнул из ведомости, доставленной от расторопного Гулика, в которой тот подробно описал состояние пожалованных черноморских владений, контуры размещения на них куреней и кордонных постов, нелестно отозвавшись при этом о грунтовой дороге от Фанагории до Карасунского Кута, заброшенной с тех пор, как ею перестали пользоваться полки суворовского экспедиционного корпуса. Но ведь тем сведениям — давность в несколько месяцев. А что происходит в тех местах на сию минуту? Никто из отъезжающих об этом не знал.
Памятливый, цепкий взгляд атамана приметил подъезжающего на коне к кошевой резиденции уверенно сидящего в седле молодого казака. «Это, кажись, Дикунов сын, который недавно приходил ко мне и Головатому», — подумалось Чепеге. В ту же секунду он услышал звонкий юношеский голос приблизившегося всадника:
— Батько атаман! Я прибыл к заступлению на службу.
Чуть полюбовавшись молодцеватым видом парня, кошевой неторопко, с одобрением, сказал:
— Очень хорошо. Принайтуй коня к коновязи и заходи в правление.
Дикун мигом исполнил приказание, явился на беседу в штабную хату. Чепега отдал распоряжение, чтобы его зачислили в реестр на переселение и в списочный состав команды молодиков, определили ему воинский кошт. Поступал он в непосредственное подчинение тридцатилетнего хорунжего Игната Кравца, бывалого и задиристого вояки, не слишком чтившего большое начальство. Плотного сложения, с крупными покатыми плечами, белесый крепыш носил при себе неизменный пистоль, а сбоку у широких шаровар — сыромятную плетку, которой он не раз потчевал злючих собак. По натуре деятельный, он требовательно относился к своим подчиненным, за короткий срок делал из новобранцев толковых и умелых воинов. За эти качества и ценил его кошевой, мечтавший по образу и подобию дорогой ему прежней Сечи возродить в новом войске подготовку пополнения через команды молодиков.
Когда было покончено с канцелярскими формальностями, Чепега подозвал к себе Дикуна и с какой‑то редкой для него проникновенностью повел речь, начав ее с недавней встречи:
— Верно предположил судья Антон Андреевич, что я припомню твоего отца. Вспомнил, да еще как: по двум войнам с турками. Среди сотен и тысяч казаков, с кем мне доводилось ходить супротив неприятеля, твой батько выделялся отменным бесстрашием и находчивостью. Кон- но и пеше умел воевать. Будь таким, как он.
Помолчав, добавил:
— Ты лицом на него похож.
— Спасибо, батько кошевой, на добром слове, — вытянувшись в струнку, с волнением ответил Федор. — Отцовской фамилии не посрамлю.
— Ну а теперь отправляйся в команду, — уже приказным служебным тоном распорядился Чепега. — Прилежно постигай военное дело. Времени для сколачивания полков осталось в обрез, всего неделя.
Молодик нашел Кравца за околицей селения, на вытоптанной дочерна толоке, где хорунжий, по армейскому званию подпоручик, а позднее сотник и есаул, усердно обучал свою команду боевому применению пики в пешей
и конной атаке. Пика с вооружения еще не снималась, и владеть ею требовалось в совершенстве.
— Зазеваешься в бою, не упредишь удар противника — и тебе хана, — зычно вразумлял Игнат юное воинство.
Он подходил то к одной, то к другой группе обучающихся, показывал, как следует держать пику и делать выпады для резкого укола, быстро извлекать ее из тулова неприятеля, наглядно имитированного по всему плацу в виде разлохмаченных соломенных чучел. Не всякий мог с налету совладать с громоздким оружием. Пика по длине превышала сажень, попробуй‑ка развернись с ней! Игнат передыху юнцам не давал, тренируя их до седьмого пота.
— Не ленись, подтянись! — покрикивал он на своих подопечных.
Завидев подъехавшего близко к нему Дикуна и предположив в нем гонца из кошевой канцелярии, отрывисто и резко спросил, отирая рукавом пот со лба и шеи:
— С вызовом меня к атаману?
— Никак нет. С приказом о моем зачислении в команду.
— Тогда коня — табунщикам, а сам — на плац.
И началась для Федора ускоренная, жесткая наука побеждать. Он попал в команду последним, пришлось многое наверстывать. Ребята — кто постарше, кто помоложе — с радостью приняли его в свою боевую семью. С неунывающим настроением, даже с азартом, делались ружейные приемы, сабельная рубка и все тот же тренаж с пиками.
В завершающий день занятий Игнат Кравец перед всем строем даже отметил Дикуна:
— Не только догнал всех остальных, но кое — кого и превзошел.
В расцвете нерастраченных физических сил, одухотворенные стремлением честно послужить товариству, молодики в пределах возможного овладели воинскими навыками, с горделивым сознанием исполнили перед ним свой первый долг. Сложнее давалась им вроде бы простая арифметика — титулование своих командиров и начальников.
В возрожденном казачьем войске причудливо переплелись чины и ранги от ушедшей в прошлое Запорожской Сечи и приобретенные заново от официально принятой воинской номенклатуры регулярной русской армии. Не так‑то легко они запоминались! В два — три, а то и в четыре колена строилось произношение.
Тот же кошевой атаман Чепега именовался еще как
