Михаил Ишков - Супердвое: убойный фактор
Они расположились в соседнем с кудасовским кабинете, сели за стол друг напротив друга. На столе были разложены донесения, справки, фотографии. Свет настольной лампы был слишком ярок, и полковник щурился. Он был немногословен, изредка принимался что-то беззвучно насвистывать про себя. Трущев, нечаянно уловивший мелодию: «Эй, комроты, даешь пулеметы!..» — едва удержался от того, чтобы не подхватить: «…даешь батарей, чтоб было веселей!», — но не решился, хотя желание так и зудело. Подсвистывать полковнику, это знаете ли…
Сосредоточился на ощущениях.
И во время!
Как раз в этот момент Константин Петрович взял фотографию Алекса-Еско Шееля. Руки у него дрогнули, и в следующее мгновение Трущев ощутил озноб, будто голову окатили ледяной водой, затем до него четко и раздельно донеслось что-то напоминающее вскрик:
«Что?! Не может быть!!!»
Николай Михайлович в первое мгновение растерялся — что за вопль, откуда он, ведь Закруткин рта не раскрыл!
Он осторожно глянул на полковника.
Закруткин, человек волевой, тертый, по-видимому, перехватил взгляд сидевшего напротив, простоватого на вид энкаведешника и, помедлив, с равнодушным видом перевернул фотографию. Глянул на тыльную сторону и вернул в начальное положение.
Трущев, снимая напряжение, пояснил.
— Это сын старого барона, Алекс-Еско, — и ни с того ни сего добавил. — Он — комсомолец, — словно этот факт мог помочь ему скрыть от Закруткина случившуюся нелепость, ведь нельзя услышать то, что не было сказано. О чем только подумалось!!
— Я догадался, — невозмутимо кивнул полковник.
Он вернул фотографию Алекса на стол и затем начал перебирать снимки старого Шееля.
— Что по поводу Барона? Какое ваше мнение?
— Ничего определенного сказать не могу, но есть несколько зацепок.
— Детальней, — приказал Закруткин.
— Не знаю, как выразиться… — признался оперативник.
Закруткин посоветовал.
— Проще, Николай. Ничего, что я по-свойски? Ощущения? Давай ощущения. Факты? Давай факты. Мы с тобой, Коля, теперь в одной лодке. Наша задача — ничего не упустить во время встречи и постараться выявить вражеское нутро. Меня прислали тщательно отработать Майендорфа, составить, так сказать, его психологический портрет. Начальство очень запало на этого «дипломата». Сподхватил мою мысль?
Трущев кивнул и слово в слово передал разговор со стариком. Обратил внимание, что формулировки у старого барона отточенные и, что важнее, продуманные заранее. Однажды он выразился: «как у вас говорят, ваньку валяю…» Словно уточнил — вы это вы, а мы это мы. Это наводит на мысль…
— Мысли пока отставить! — приказал полковник. — Давай ощущения.
— Вот я и говорю. Мне показалось, что Шеель подспудно отделяет себя. Не могу сказать, то ли от всех, то ли от чекистов.
— Это хорошо, это так и должно быть. Он все-таки из старорежимных, чего ему с нами сюсюкать, — ответил Закруткин, затем поинтересовался. — У тебя есть сомнения в его искренности?
— Так точно, товарищ полковник.
— Это хорошо… Что по поводу молодого Шееля?
— Судя по свидетельствам одноклассников, свой в доску. Комсомолец, голова светлая — с ходу поступил в Уральский политех. Убеждений самых советских, в этом нет никаких сомнений, увлекается межпланетными перелетами. Я полагаю провести с ним беседу…
— Ни в коем случае! — запретил Закруткин. — Нам с тобой светиться нельзя. Не хватало еще, чтобы Майендорф по приезду составил наши словесные портреты. К тому же твои коллеги в Свердловске будут очень рады, если ты все возьмешь в свои руки. Будет на кого свалить! Пусть тоже почешутся. Опыт, Коля, подсказывает, что одной встречей здесь не обойдется, и мы с тобой еще наплачемся с этим дворянским отродьем. Ты уже встречался со стариком, так что поговори с ним, предупреди, чтобы он и его сын не принимали никаких подарков, ничего не подписывали и ничего не трогали руками. А мы с тобой подежурим за занавеской. Найдется в ресторане занавеска? Как считаешь?..
Здесь Николай Михайлович признался.
— Полковник вовремя одернул меня. Я-то по глупости был рад проявить инициативу. Правда, в тот момент меня куда более интересовало, что означало это самое «не может быть»? Как я удержался, чтобы не поинтересоваться у Константина Петровича, объяснить не могу. Слыхал о Мессинге?
Я кивнул.
— Так вот, Вольф Мессинг позже подсказал — все дело в тайнах человеческой психики. А может, в закваске — мы в России люди северные, торопыг не любим. В любом случае, эта тугодумность или деликатность, как хочешь, так и называй, спасли мне жизнь. Когда меня в связи с делом Шееля взяли в разработку, эта деталь дала мне шанс.
* * *В самой встрече, состоявшейся в начале сорокового, в ресторане при Свердловском вокзале, ничего примечательного не было.
Стол, за которым устроились Альфред Максимилианович Шеель с сыном и Людвиг фон Майендорф, находился под пристальным наблюдением оперативников. Разговор записывался на пленку.[7] Трущев и Закруткин, расположившиеся за занавеской отдельного кабинета, тоже слышали разговор. Трущеву, выросшего в доме на Лютеранской (ныне Энгельса) улице, где жили несколько немецких семей, вполне хватало детского, а также добавленного в спецшколе немецкого, чтобы понять о чем идет речь. Это были безобидные воспоминания о детстве, о местной гимназии, о клубе любителей гребли. Старший Шеель еще до Первой мировой войны два года был рулевым на гоночных четверках и восьмерках. Когда альтер комараден напомнил ему об этом, старик даже покраснел от удовольствия. Друзья вспомнили о напутственных словах ректора школы в Дюссельдорфе, в прощальной речи возвестившего выпускникам, что отныне перед ними «открыт путь к высочайшим свершениям и почестям», — и как они потом делились друг с другом — нет, почести — это не про нас.
Разве что свершения…
Вспомнили развалины Гейдельбергского замка, мимо которых Альфреду Шеелю приходилось добираться до школы. Вспомнили признание барона, сделанного в выпускном классе. В ту пору Альфреда более всего его привлекали заброшенные замки и кривые улочки, и он хотел бы заняться архитектурой.
Трущев невольно отметил про себя — ни барон, ни Майендорф не понижали голоса. Это было так любезно с их стороны по отношению к звукозаписывающей аппаратуре и напрягшимся оперативникам.
Вообще, Шеель, вначале суровый и неприступный, скоро оттаял, и Трущев впервые услыхал, как тот смеется. Воспоминание о булочках с вестфальской ветчиной, которыми они с тайно с Майендорфом лакомились на кухне, привело его в совершенный восторг.
А вот молодой Шеель чувствовал себя за столом неуютно. На нем была коричневая вельветовая куртка на молнии, на груди комсомольский значок. На Майендорфа он поглядывал как на свалившегося с неба марсианина. Во взгляде стыло недоумение, словно парнишка никак не мог сообразить, каким образом этот веселый высокопоставленный фашист в добротном буржуазном костюме вдруг оказался в сердце пролетарского Урала.
Майендорф сумел вогнать его в краску.
— Я знал тебя с детства, Алекс, а ты по-прежнему пялишься на меня, как на врага. Кроме классового подхода есть много других поводов для общения с друзьями и знакомыми. К тому же я вовсе не кровожадный фашистский зверь, а твой добрый дядюшка Людвиг. Надеюсь, ты меня помнишь?
Алекс неохотно кивнул.
Не обращая внимания на смущение молодого Шееля, Майендорф лукаво улыбнулся.
— А Магди?
Еще кивок.
— Магди уже совсем взрослая. Она часто вспоминает тебя, просила передать тебе привет. Помнишь, как вы с моей дочерью ходили на забавное представление какого-то Мессинга?
Алекс наконец позволил себе открыть рот и поправить дядюшку Людвига.
— Его выступления назывались «психологическими опытами». Он отыскивал предметы, спрятанные в зале.
— Правильно, — улыбнулся Майендорфом. — Прошло столько лет, но я надеюсь, мы остались друзьями?
Опять неуверенный, трудный кивок.
— Вот и хорошо. Каковы твои успехи в учебе? Какую стезю ты выбрал на новой родине?
— Инженерное дело, — ответил справившийся наконец со смущением Алекс.
— Конкретнее? — поинтересовался классовый враг. — Что в инженерном деле особенно привлекает тебя?
— Полеты в межпланетное пространство.
Это неожиданное признание внесло легкий разлад в легкомысленный и доброжелательный настрой. Майендорф вмиг посерьезнел.
— Это интересно. Ты надеешься воплотить мечту в жизнь?
— Да. После победы пролетариата мы шагнем за пределы атмосферы.
— Причем здесь победа пролетариата? — удивился Майендорф. — В Германии тоже активно занимаются проблемами реактивного движения. Например, профессор Оберт.[8]
