Савако Ариёси - Жена лекаря Сэйсю Ханаоки
Место Умпэя подле низкого деревянного столика занял знаменитый трактат под названием «Хондзо комоку».[19] Книга представляла собой бесценный манускрипт, старательно переписанный от руки изящным почерком. Составленный Ли Шичэнем во времена династии Мин,[20] этот травник считался классическим китайским руководством по лекарственным растениям. Дед Умпэя, Унсэн Наомаса Ханаока, переписал его еще в пору своего ученичества. Начиная с Унсэна, Ханаока стали практиковать врачевание, забросив все остальные занятия, чем и объясняется особая ценность «Хондзо комоку» для этой семьи. Три поколения Ханаока – Унсэн Наомаса, его сын Наомити и теперь вот Умпэй – полностью постигли содержание трактата; потрепанные страницы, выцветшая тушь и потертые дощечки переплета были тому свидетелями. Появившись на свадебном пиру, достопочтенный текст, казалось, создавал иллюзию присутствия жениха и молчаливо напоминал Каэ, что с этого самого момента она становится членом семейства, верой и правдой служащего медицине.
Каэ, которая только что прибыла с шумного праздника в доме Имосэ, почувствовала себя одиноко, и ее пробирала дрожь под взглядами собравшихся Ханаока – Наомити, Оцуги, сестер и младшего брата Умпэя. Двое взрослых братьев отсутствовали. Один в то время проходил обучение в гильдии торговцев – возможность, которая появилась не без участия Мацумото; другой совсем недавно вступил в ряды духовенства. В доме осталось пятеро отпрысков: Окацу, ровесница Каэ, Корику – на два года младше, две маленькие сестренки и трехлетний Рёхэй. Каэ с трудом различала их лица сквозь плотный шелк свадебного покрова.
Оцуги с достоинством встала и подняла покров Каэ. Рёан Симомура, подручный Наомити, принялся разливать холодное сакэ по старинным ярко-красным глазурованным тёко.[21] Наблюдая за тем, как сакэ поднимается со дна к краям чашечки, Каэ раздумывала о своей новой жизни. В голове теснились сотни мыслей. Но одна взяла верх над остальными: если этот напиток действительно должен ввести ее в семью, она просто обязана любой ценой проглотить его.[22] Девушка подняла голову и увидела, что Оцуги держит в руках свою чашечку и тепло смотрит на невестку, улыбчивые глаза словно посылают ей знак: «Все будет хорошо. Просто выпей сакэ. Мы так ждали этого дня!»
И хотя это проявление любви смутило Каэ, она почувствовала себя намного лучше и поспешно поднесла тёко к губам, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы. Она никогда не пробовала горячительных напитков, если не считать хризантемовой водки,[23] которую ей дозволялось пригубить на девятый день девятого месяца. По мере того как холодная жидкость текла вниз по горлу, по венам разливалось тепло, и у нее вырвался вздох облегчения. Но, поняв, что она слишком рано начала свободно дышать в доме, в котором пока еще была чужой, девушка покраснела до самых корней волос.
Обед показал, как просто и бедно живут Ханаока. Угощение состояло всего из двух блюд, одним из которых был праздничный рис с красными бобами. Даже рыбы на столике не оказалось! Однако перед Наомити выставили две бутылочки сакэ. Еда, естественно, не шла ни в какое сравнение с той, что подавалась у Имосэ, где на роскошный пир прибыли сорок человек. Там каждый из гостей получил поднос с четырьмя яствами, не считая традиционного дополнительного подноса. У Ханаока только Окацу и Оцуги по одному разу сходили на кухню за добавкой.
Каэ слушала своего подвыпившего свекра, излагавшего со всеми подробностями историю семьи Ханаока начиная со времен императора Бидацу,[24] и внутри у нее нарастало чувство удовлетворения, заполняло пустоту, мучившую ее ранее в доме Имосэ. Она конечно же не принимала во внимание тот факт, что новая семья всегда волнует кровь, тогда как собственная слишком хорошо известна и привычна. Вскоре Наомити подошел к рассказу о происхождении фамилии Ханаока. С его слов, они стали прозываться так с той поры, когда некий Горо Вада поселился в деревне Ханаока, что в провинции Кавати, близ Осаки.
Тем временем Окацу и Корику начали убирать со стола. Каэ стало неудобно сидеть без дела и наблюдать за ними, но Оцуги заверила невестку, что ее помощь не требуется.
– Прошу тебя, оставайся там, где сидишь, подле места жениха, послушай своего свекра. Горо Ваду и его самого разделяют шесть поколений. Мы все прекрасно знаем эту историю, но для тебя она в новинку. Не волнуйся, если не сможешь запомнить всех подробностей. Первый раз – не последний!
Оцуги улыбнулась, и даже Окацу и Корику не сумели сдержаться, когда их мать упомянула о том, что Каэ придется частенько выслушивать любимую байку отца. Девушки, прикрывая рты, с хихиканьем удалились на кухню. Однако речь Оцуги успокоила Каэ, она почти перестала нервничать и была очень признательна свекрови за ее чуткость.
Седеющие волосы Наомити сильно поредели спереди, пучок на темени был перевязан небрежно и сбился на сторону – яркий показатель того, как мало его заботил собственный внешний вид. Несмотря на морщинки вокруг глаз, смуглая кожа казалась совсем свежей и здоровой. Выглядел он весьма внушительно в полосатых хакама и хаори[25] с огромными монами[26] в виде белых павлоний. Наряд Наомити представлял собой яркий контраст с кимоно жены, которое, как всегда, сидело безупречно.
Каэ внимательно слушала свекра не потому, что была обязана выучить наизусть историю семейства, – это длинное повествование действительно захватило ее; в нем, кроме всего прочего, отразились характерные черты всех Ханаока, а именно честолюбие и стремление к совершенству в своем ремесле. Под влиянием сакэ Наомити пустился в подробное изложение семейной легенды, причем казалось, что собственный голос пьянил его куда больше, чем горячительный напиток.
– С какой стороны ни погляди, долг лекаря – спасать человеческую жизнь. Смерть любого пациента наполняет мою душу раскаянием и сожалением, даже в тех случаях, когда он умирает от старости. Но лекарь, само собой разумеется, не должен выставлять напоказ свои чувства. Это может плохо отразиться на его практике… Так, о чем бишь я? А, да. Если начать с Дэнъэмона Наотики, для которого медицина не была основным занятием, я являюсь представителем второго поколения, а Умпэй – третьего из тех, кто полностью посвятил себя этому делу. Наше прошлое конечно же кишит ошибками, темными, словно удобренная земля, и это обстоятельство весьма нас печалит. И все же ни одного представителя нашего семейства нельзя упрекнуть в том, что он использовал целительские навыки в личных целях. Я знаю, что некоторые посмеиваются надо мной, думают, будто я слишком опекаю Умпэя да только о нем и говорю. Но дело в том, что я не считаю его просто моим сыном. Я уверен, что настала пора родовому древу Ханаока принести настоящие плоды. И я убежден, что Умпэй – воплощение самых сокровенных чаяний и надежд всех моих предков, которые мечтали о том, что в нашей семье появится когда-нибудь человек поистине великий. Будучи потомками самураев, отложившими в сторону мечи, мы не испытывали настоящего удовлетворения, когда брались за плуг. Мы предпочли помогать нашим ближним с помощью своего ума и таланта. Так вот, значит, мы послали нашего третьего сына к горе Коя,[27] дабы он стал священником и мог молиться за тех, кто умер по причине недостатка у нас знаний и опыта или просто из-за неудачного стечения обстоятельств. Потребовалось почти сто лет, чтобы произвести на свет великого человека, ведь Ханаока уже целый век связаны с врачеванием. Похоже, наше предназначение скоро будет исполнено. Мой сын Умпэй станет этим великим человеком!
Посуда была вымыта, и сестры потихонечку присоединились к остальным в гостиной. Все слушали Наомити – Оцуги, Окацу, Корику и младшие девочки, – и все как одна зачарованно смотрели на отца семейства, хотя знали эту историю от первого до последнего слова. Каэ была восхищена их вниманием и тем, как единодушно они поддерживают точку зрения Наомити. Свекор тоже произвел на нее неизгладимое впечатление, хотя она прекрасно знала, что люди потешаются над его похвальбой. По ходу рассказа в душе Каэ нарастало чувство гордости, поскольку блистательный герой повествования был не кем иным, как ее мужем; она начала задумываться над тем, какую огромную честь оказала ей Оцуги.
Наомити проболтал до самой полуночи.
– Давным-давно, – говорил он, – еще до рождения Умпэя, у меня уже имелись идеи насчет будущего моего сына. Я решил непременно найти мудрую и красивую женщину, которая выносит великого человека, этим и объяснялась моя безумная решимость воспользоваться затруднительным положением, в котором оказалась в свое время Оцуги.
Каэ бросила взгляд в сторону свекрови, но та без тени смущения взирала на Наомити, словно верующий, который ловит каждое слово добродетельного наставника. Ей неожиданно пришло в голову, что Ханаока вполне могли проявить настойчивость в переговорах с ее собственным отцом по той же причине, по какой Наомити добивался Оцуги. Волна радости захлестнула Каэ с головой, девушку даже затрясло при мысли о том, какую роль ей суждено сыграть в продолжении рода Ханаока.
