Юрий Щеглов - Победоносцев: Вернопреданный
«11 января, воскресенье. Всего убито 879 штук. Е. и. в. — 21 куропатка, 91 фазан, беляк и 2 кролика». Далее следовало: «18 января, воскресенье. Всего убито 489 штук. Е. и. в. — 81 фазан, 14 куропаток и беляк». У Константина Петровича кабинет и государь, пускающий кольцами дым папиросы, отплыли куда-то в сторону. Он почувствовал легкую тошноту. Пришлось двумя пальцами опереться на спинку кресла. Он знал, что государь завзятый охотник, но вообразить, что бойня идет в столь грандиозных размерах, был не в состоянии. Ужасно! Этому ли он учил молодого наследника?!
На укор государь не обратил ни малейшего внимания. А Витте, говорят, интересовался у барона Фредерикса — министра императорского двора: удачно ли перед намечающимся визитом поохотились? Через день после того, как неподалеку от Настолова государь лично отправил на тот свет двенадцать беляков, четырех русаков и штук двадцать пернатых, Витте явился с знаменитым нынче докладом. Его приняли ласково, смотрели без обычной подозрительности, выслушали, как подобает, и назначили новый визит через пять суток. Витте просидел у царя целый день. Завтракал и обедал. Велели явиться назавтра. И через день подписан манифест! Рассказывали, что затем государь выглядел подавленным и даже унылым, а вечером жаловался на боль и тяжесть в голове. Господи, какая разница между покойным императором и его сыном, который оказался недостойным отца. Дед здравствующего государя — император Александр II, которого Победоносцев не любил, поставив росчерк под документом, отпускающим на волю двадцать два миллиона крестьян, и который ожидал — и не без оснований! — дворянского мятежа, распахнув изнутри двери кабинета и пригласив нескольких придворных во главе с братьями, обнял великого князя Константина Николаевича и радостно воскликнул:
— Свершилось!
Вот как встретили во дворце величайшее событие в истории России! Граф Яков Ростовцев — давний и благородный доносчик на декабристов — перед кончиной касаясь холодеющей рукой ладони друга, прошептал так, что услышали и окружающие:
— Не бойтесь, ваше величество! Не бойтесь!
Присутствовавшие пришли в восторг. А сейчас везде уныние и тоска. Только улица орет и бушует.
Граф портсмутский
Нынешний государь с каждым годом все отдалялся от Константина Петровича и отдалялся. Не звал к себе, ни о чем не спрашивал, используя его позицию и мнение как элементы давления на Витте, который становился с каждым приемом у государя решительней и агрессивней. Добившись поддержки митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Антония, он присвоил прерогативы Святейшего синода и резко вмешивался в дела, ему неподвластные. А еще год назад Константин Петрович не мог и вообразить, что отношения с Витте зайдут в тупик и примут прямо враждебный характер. Они обменивались раньше письмами, записочками, телефонными звонками, ездили друг к другу в гости. И с женами, что, впрочем, не всегда приносило удовольствие Победоносцеву. Свежеиспеченная графиня Матильда Ивановна имела не совсем респектабельных родственников, с которыми поддерживала тесные отношения. Крещеная еврейка, урожденная Хотимская, не была принята при дворе, что, впрочем, не мешало ей собирать по средам весь петербургский бомонд за редким исключением. Витте боготворил жену и потворствовал ей во всем. Инженера путей сообщения Быховца и популярного в Нижнем Новгороде врача Левина — мужей сестер Матильды Ивановны — он перевел в Санкт-Петербург, предоставил хорошо оплачиваемую службу и распорядился выдать на переезд и устройство огромные подъемные. Злые языки утверждали, что он выкупил жену у прежнего мужа, некоего Лисаневича, за двадцать тысяч рублей, пригрозив в случае несогласия высылкой из России. Без министра внутренних дел Сипягина Витте пришлось бы туго. Разумеется, подобное прошлое четы Витте не очень радовало Константина Петровича. Но все-таки Сергей Юльевич оказался первым министром финансов, с которым у Победоносцева не возникало конфликтов. Лютеранин Бунге, покровитель Витте, не выделял достаточных средств Святейшему синоду на содержание и организацию церковноприходских школ — главное дело жизни Победоносцева. Вышнеградский[14], хоть и православный, больше заботился о собственном кармане, чем о судьбе миллионов крестьянских ребятишек.
Витте в полной мере оценивал усилия Константин Петровича. Через три дня после назначения председателем Комитета министров в августе 1903 года он писал, еще не оправившись от счастливого потрясения: «Всегда буду помнить, как в прошедшие двенадцать лет я всегда пользовался Вашим расположением и Вашими указаниями. Надеюсь, что и впредь я не лишусь Вашего драгоценного для меня расположения».
Указания, данные Витте?! Есть над чем задуматься.
Наша печать
Нынче отношения прервались самым печальным образом. И вот результат! Почти год назад Победоносцев писал Витте: «Я чувствую, что обезумевшая толпа несет меня с собою в бездну, которую я вижу перед собой, и спасенья нет». Витте полагал, что бешеные волны не захватят его, как щепку. Напрасная самоуверенность! Не пройдет и нескольких месяцев, как он покинет кресло председателя Комитета министров. Государь избавится без малейших угрызений совести от человека, добывшего для России мир в Портсмуте. И свалит на него хаос, который, безусловно, возникнет с новой силой, когда чернь почувствует, что узда ослабела.
Константин Петрович не отходил от окна. Вот и сейчас Литейный наполнится шумом и гамом. Ни одна демонстрация, где бы она ни вспыхивала, не отказывала себе в удовольствии ринуться к знаменитому дому обер-прокурора. Толпа, лишь наругавшись вволю, шествовала дальше — хорошо, если стекла оставались целы. Но и это не надолго. Когда виттевские обманы обнаружатся — ничто не спасет Петербург от разгрома: ни цепочка городовых, ни солдаты в лихо сбитых набекрень бескозырках, ни казаки в белых гимнастерках на подобранных в масть конях.
Он не лицемерил, когда признавал у Витте выдающийся государственный ум. Сергей Юльевич действительна был единственным человеком, с которым Константин Петрович говорил откровенно о нынешнем плачевном состоянии России. Открытый разрыв произошел из-за противоположных взглядов на деятельность многих органов печати. Журналисты действовали нагло и беззастенчиво. Они разжигали низменные инстинкты, выдвигали неосуществимые требования и открыто призывали к насилию. Стол в кабинете, как и в прежние времена, толстым слоем покрывали газеты. Победоносцев подписывался не только на «Церковные ведомости» или суворинское «Новое время», но и на пропперовскую «Биржевку». Последнюю читал почти четверть века. Он не пренебрегал и так называемой еврейской прессой: ни «Петроградским курьером» Нотовича, ни «Всемирной панорамой», кажется, Когана или, быть может, Городецкого. Память у него немного ослабела. Он знал, чего хотят от своры корреспондентов все эти гессены и ганфманы, катловские и кугели, словом, пронырливые организаторы пишущей братии. Они отражали враждебную точку зрения, но без их изданий картина политической жизни страны выглядела неполной. Из «Русского знамени» мало что узнаешь. Только глупцы острили, что, кроме «Почаевского листка» и «Московских ведомостей», обер-прокурор ничего не читает. Насчет катковского органа недоброжелатели ошибались. Нынешнего редактора Владимира Андреевича Грингмута Победоносцев недолюбливал, хотя и ценил как педагога и знатока античности. «Объединение» и прочие подобные издания он лишь просматривал, заранее зная, чего от них ждать. С презрением отбрасывал сатирические злобствования вроде «Виттевой пляски».
Странно, такой умный человек, как Витте, не понимал, что рубит сук, на котором сидит. Константин Петрович не раз предупреждал своего корреспондента и в письмах, и устно. Весной после заседания Государственного совета перед тем, как покинуть зал, воспетый художником Репиным, он напомнил Сергею Юльевичу о недавнем послании:
— Простите меня за навязчивость, но я хотел бы возвратиться к нашей декабрьской дискуссии о печати. Я тогда ужаснулся, прочитав ваши предложения, и не мог заснуть всю ночь напролет. Разве вы теперь не убедились, что наша печать не что иное, как гнусный сброд людей без культуры, без убеждения, без чести, и орудие нравственного разврата в руках врагов всякого порядка?
Витте смотрел перед собой отсутствующим взглядом. Между ним и Победоносцевым существовало непреодолимое различие. Он словно не замечал оскорблений, которые обрушивала на него разнузданная пресса, а обер-прокурор просто выходил из себя, наталкиваясь на бесчисленные насмешки и карикатуры. Обессиленная цензура исчезла.
— Свобода невозможна без злоупотреблений, — ответил он в тот весенний день Константину Петровичу. — Но без нее невозможен никакой прогресс. Злоупотребления оскорбительны, неприятны, позорны, их надо перетерпеть, пережить. Но свобода оберегает народ от загнивания и в конечном счете от смерти.
