Евгений Богданов - Черный соболь
– Ишь, какая кукла сидит!
– Крашенкаnote 10, даром что язычница!
Запасшись всем необходимым, Тосана крепко увязал на нартах ремнями товар и поехал в свой чум. Олешкам было тяжеловато тащить воз, и Еване и Тосана то и дело соскакивали с нарт.
После полудня Тосана, дав роздых своим оленям, снова помчался в Мангазею, теперь уже на посад, к избе стрельца Лаврушки. С собой он взял соболиные шкурки, чтобы выменять огневой припас. Порох и дробь стоили дорого.
Олешки быстро бежали по влажной от близкого болота замшелой тропке. В лесу они вытягивались гуськом, почти не сбавляя бега. Они быстро крутили головами, чтобы не задеть рогами за сучья. Тосана то и дело подбирал ноги, боясь повредить их о древесные стволы. Вырвавшись на голое место, олени опять рассыпались – вожак слева, пристяжные справа. Из-под оленьих широких копыт летели ошметки грязи и клочья мха. Тосана только покрикивал:
– Эге-е-ей!
И взмахивал тонким шестом – хореем.
3Во времена пращуров, когда люди занимались охотой лишь для того, чтобы иметь пищу, обувь и одежду, мягкая, рассыпающая искры, выделанная шкурка соболя порой ценилась дешевле собачьего меха. Жители Уссурийского края до прихода русских не отлавливали соболей, а брали только ту добычу, что случайно попадалась в ловушки. Из собольих мехов шили шапки, рукавицы, подбивали ими для лучшего скольжения по снегу подошвы лыж.
Русский путешественник, открыватель новых земель С. П. Крашенинников, исследовав Камчатку, писал, что соболей там водилось очень много. «Один промышленник мог изловить их без дальнего труда до семидесяти и осьмидесяти в год, и то не для употребления кож их, ибо оные считались хуже собачьих, но более для мяса, которое употребляли в пищу».
Камчадалы, не зная роскоши и изысканности в одеждах, снисходительно посмеивались, видя, что русские променивают ножик на восемь, а топор на восемнадцать собольих шкурок. Великой ценностью для первобытных жителей Камчатки были изделия из железа.
Однако спрос пришлых людей – купцов и путешественников на соболей возрастал. Кто только ни приходил по бездорожью, рискуя жизнью, в девственные сибирские леса за пушными богатствами: волжские булгары, китайские и маньчжурские торговцы, могущественные в пору своих завоеваний татаро-монголы. Соболиный мех высоко ценился и издревле был меновым товаром и на Руси. Во времена татаро-монгольского ига московские князья платили соболиными мехами дань всемогущим завоевателям, пока Иван Калита не откупился от хана окончательно. Позднее Посольский приказ Московского государства, отправляя послов за границу, снабжал их мехами, ценившимися не меньше золота, для подарков иноземным правителям, для неизбежных при любой дипломатии предвиденных и непредвиденных расходов. Сибирский соболек шел на подбивку парадных одежд восточных эмиров, беков и ханов, западноевропейских маркизов, графов и герцогов. В прохладе старинных замков пушистые меха грели плечи королевских особ. Соболья подкладка, охабня, была первым признаком богатства московских бояр. Соболиный мех украшал шапку Мономаха.
Предприимчивые русские промышленники упорно пробирались за «мягкой рухлядью» на восток. Сбиваясь в артели, без карт, не зная местности, они шли на поиски «новых землиц». По берегам рек, по главным направлениям продвижения русских в Сибирь строились ясачные зимовья. Потекли пушные богатства в государеву казну.
Мангазея – детище соболиных промыслов, меховая вотчина русского правительства на Тазу-реке, процветала, пока не оскудели на сотни верст вокруг пушные промыслы. За соболем охотились безудержно, беспощадно, все, начиная от ненцев и остяков и кончая русскими промышленниками, казаками, стрельцами.
4Соболята родились в начале апреля – маленькие комочки с дымчато-опаловым пушком. Мать еще с осени заботливо устлала дупло мягким мхом, шерстью, сеном и перьями мелких птиц. К весне, когда уже передвигаться ей стало тяжело, она обновила подстилку собранными поблизости шерстинками, сухой прошлогодней травой и залегла в гнезде.
Родились соболята слепыми и глухими. Прозрели и обрели слух через четыре недели. Два месяца Соболюшка кормила их молоком, а после стала приносить детенышам из леса мышей-полевок, мелких птиц.
Когда Соболюшка приносила в дупло полузадушенную добычу, там поднималась возня. Соболята, толкая друг друга и суетясь, ловили обессилевшего мышонка или птицу с перебитым крылом. У маленьких зверят начинал пробуждаться охотничий инстинкт, когда они выбирались из-под теплого бока матери, и у нее начинало подсыхать молоко.
Наступил сорок пятый день с момента рождения. Пора соболятам выбираться из гнезда. Соболюшка осторожно проверила, нет ли кого-либо поблизости, потом вернулась к дуплу, заглянула в него. Урканьем подала сигнал. Соболята зашевелились. Показалась пушистая с потемневшей шерсткой голова соболенка. От яркого дневного света он зажмурился, потом раскрыл глаза, повел ушастой головой туда-сюда и, увидев мать на земле, под дуплом, спрыгнул к ней. За ним последовали остальные. Вскоре они расползлись по земле. Приятно чувствовать себя самостоятельными, радостно ощущать упругими молодыми лапами землю, по которой предстоит еще немало побегать в поисках пищи и убежища от врагов.
Соболята то кидались прочь от матери, то, поуркивая, возвращались к ней, тыкались мордочками в ее похудевшие бока. Соболюшка слушала лес и время от времени вылизывала свой мех.
Черный Соболь окреп после долгой зимы, неустанно бегая по лесу в поисках корма. Он стал глаже, сильнее. Скупое северное солнце медленно пробуждало тайгу. В глухих лесных урманах под лапами елей кое-где еще лежал снег, серый, источенный влагой, осыпанный сухими иголками. На полянках было теплее. Черный Соболь любил греться на солнце, вылизывая свой мех шершавым языком. Обычно он выбирал поваленную ветром сухостоину и устраивался на ней. Солнце вливало в него силу, он чувствовал себя молодым, резвым и снова уходил на охоту.
Однажды в теплый пасмурный день он почуял на полянке запах, который напомнил ему что-то знакомое. Соболь сделал круг, потом повернул в сторону
– в мелкий ольшаник – и пошел по следу.
След оставила Соболюшка.
По нему Соболь выбрался сквозь бурелом и чащобу к крохотной полянке, окруженной молодой порослью. Внезапно Черный Соболь замер на месте, по привычке подняв лапу и не решаясь ее опустить, боясь вспугнуть нечаянным шорохом то, что он заметил.
Под стволом старой лиственницы, висящим на буреломе горизонтально, почти над самой землей, он увидел резвящихся соболят и Соболюшку, которая сидела возле своих детенышей.
Он долго смотрел на Соболюшку и выводок, потом неслышно ушел с полянки.
Сюда он вернулся вновь с пойманной в кустах синичкой-гаечкой, несмело мелкими шажками понес ее к выводку. Соболюшка быстро обернулась к нему, вскочила на ноги, угрожающе зауркала.
Черный Соболь, не обращая внимания на недовольство Соболюшки, шаг за шагом приближался к детям. Мать прыгнула ему навстречу, приготовилась к защите соболят. Тогда Черный Соболь положил синичку на траву. Птица еще была жива, трепыхала крыльями, ножка у нее была перекушена. Соболь удалился и сел на валежину, с любопытством наблюдая за выводком. Соболята заметили птицу и кинулись к ней. Мать, не обращая внимания на Соболя, зауркала одобрительно.
– Ур-р-р… р-р-р…
Соболята неуклюже запрыгали возле гаечки, которая, собрав последние силы, хотела уйти в кусты. Один из четырех, самый резвый, самый сильный кинулся на нее, придушил птицу, и все накинулись на нее. Через мгновение от синички остались только перышки, рассеянные по траве, словно снежинки.
Выводок вернулся к дуплу. Мать стала загонять соболят в гнездо.
Соболь видел, как четыре детеныша один за другим скрылись в дупле. Мать села рядом с гнездом и из-за веток настороженно следила за ним.
Черный Соболь спрыгнул с корневища и убежал в тайгу.
Инстинкт привел его к Соболюшке и своим детям. Но как только он покинул поляну и занялся охотой, то забыл о них. Он стал выслеживать бурундука, недавно покинутое гнездо которого заметил у выхода на гарь.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1Артели Аверьяна Бармина не везло. Ветер не менялся, и льды все теснились у побережья. Четвертые сутки промышленники коротали время в бездействии. Нет ничего хуже, чем испытывать полную беспомощность в то время, когда надо поскорее двигаться к цели. Кончились дрова. Артельщики питались сухарями и довольствовались водой из снега.
Аверьян с нетерпением ожидал перемены ветра. Он стал угрюм и несловоохотлив. Путь предстоял еще долгий, а хлебные запасы таяли. У мужиков настроение стало падать: безделье и неизвестность подтачивали его, словно вода талый лед.
Дни на вынужденной стоянке скрашивал Герасим Гостев – шутник и острослов. Когда, укрывшись парусом и завернувшись в оленьи шкуры, промышленники коротали ночь, он начинал сказывать свои бывальщины. Таких людей, как Гостев, на Поморье называли баюнкамиnote 11. Невысокий, широкоплечий, с курчавой бородой, большеглазый, Гостев был подвижен, ловок, словоохотлив и этим отличался от Аверьяна и Никифора Деева – рослых, молчаливых.
