Фриц Маутнер - Ксантиппа
Ксантиппа долго не знала, как ей воспринимать подобные речи. Шутит ее муж или говорить серьезно? Не смотря на его чудачества, она была готова считать Сократа умнейшим человеком и относиться к нему снисходительно. Но теперь оказывалось, что он не придает никакого значения самым важным вопросам практической жизни. Такое открытие поразило ее. Бедной женщине стало опять также страшно за себя, как и в тот день, когда Сократ просил ее руки.
Неужели он действительно одержим демоном, как часто уверял ее в шутку, и потому не хочет знать обязанностей, налагаемых на каждого порядочного человека? Ведь всякий должен трудиться для поддержания собственной жизни. Чем же и отличаются блаженные боги от смертных, как не своею праздностью? Но между смертными не стыдятся жить без труда одни проходимцы, воры да нищие. Кто же такой Сократ: проходимец или бог?.. Бог?! Стоило только взглянуть на расплывшуюся фигуру этого человека, чтобы отбросить подобную мысль, как преступное богохульство! В таком случае, проходимец? Страшно допустить, что муж честной Ксантиппы, дочери почтенных людей — какой-то уличный бродяча; но, кажется, на деле выходит так.
Где же проводил этот лентяй целые дни, если не в своей мастерской у новых, ворот? Жена сердитым тоном задала ему последний вопрос, но Сократ заметил:
— Ты хочешь со мной побраниться, как я заключаю по твоему тону. Спорить об отвлеченных вещах я всегда готов; для этого можешь будить меня хоть среди ночи. Но если ты намерена оспаривать мое право распоряжаться собою, то тебе предстоит делать это одной. Споров о «моем» и «твоем» нельзя вести, не горячась; я же давно отвык от горячности и мне будет трудно привыкать к ней снова, разве уж ты сама, милая Ксантиппа, хлопочешь об этом.
С такими словами Сократ улегся спать и вскоре заснул, не слыша доброжелательных, но довольно резких наставлений своей дражайшей половины.
Жена всю ночь не смыкала глаз. Заботы о будущем удручали ее и она решилась серьезно усовестить мужа, доказав ему необходимость более разумной жизни. С тех пор, когда Сократ весело возвращался по вечерам в свой уютный домик после отлучек, продолжавшихся почти полсуток, Ксантиппа ловко выспрашивала его, с кем он сегодня разговаривал, что видел и слышал. Он охотно отвечал на ласковые расспросы, и она мало-помалу узнала о муже самые неутешительные вещи.
Сократ на самом деле забросил работу, после того как Ликон открыл ему глаза на его неспособность к искусству. Каждое утро этот беззаботный человек отправлялся прежде всего на рынок, где ни разу не купил для себя даже луковицы, что не мешало ему однако осведомляться о цене всевозможных продуктов. Тут, во время разговоров с продавцами, он мимоходом узнавал много любопытных, поучительных вещей: например, знакомился со способом выращивать какие-нибудь редкие плоды, или с особенностями той или другой породы жив’отных, употребляемых в пищу. У Сократа было много знакомых между слугами и служанками, приходившими сюда за провизией для господ. Они хотя и осмеивали его, но также нередко прибегали к нему за советом, попадая в беду по собственной оплошности. Всесветному другу порою удавалось мирить между собой рассорившихся слуг или выпрашивать у их господ прощенье провинившимся. В таких невинных занятиях обыкновенно проходило время до полудня. Затем Сократ посещал постройки, мастерские живописцев и скульпторов, где часто приводил в восторг художников своими суждениями о их работах, но еще чаще сердил их и сбивал с толку.
Нет ничего удивительного, что Сократа осыпали приглашениями на обеды. Он принимал их также просто, как и в то время, когда был холостяком; поэтому афинские мужи нимало не беспокоились о супруге философа, точно ее вовсе не существовало, и только дразнили порою Сократа его супружеским счастьем. Сократ же, со своей стороны, по-прежнему относился скептически к преимуществам брачной жизни и довольно небрежно отзывался об умственных способностях женщин. Отсюда у людей, не знавших Ксантиппы, сложилось на ее счет не особенно лестное мнение.
Таким образом, философ почти ежедневно обедал у кого-нибудь из своих почитателей, а так как во всяком доме, куда его приглашали, непременно собиралось по этому поводу еще человек двенадцать гостей, напросившихся к хозяину ради интересного посетителя, то Сократу приходилось пировать чуть не каждый вечер. За тонкими блюдами и редкими напитками велись живые беседы, которыми обыкновенно руководил он сам, неутомимый в спорах, неистощимый в красноречии.
Узнав о таком печальном для нее положении вещей, бедная жена впала в мучительное беспокойство. До своего замужества, Ксантиппа работала без устали целые дни, а по ночам спала, как убитая. Теперь же, несмотря на усталость, сон бежал от ее глаз и в тревожных сновидениях она часто видела мужа — причину своих горьких забот. Иногда ей снилось, что он с трудом плетется домой, преследуемый насмешками озорников — уличных мальчишек; другой раз она видала Сократа мертвым у своих ног, между тем как его душа уносилась на небо в виде прекрасного лучезарного бога.
У Ксантиппы не было ни одного близкого человека, с кем она могла бы поговорить по душе. Служанка, слыша ее жалобы на судьбу, неизменно рассказывала ей в утешение одну и ту же историю про своего прежнего господина, который женился из-за денег, а потом тиранил жену. Аспазия, на робкое замечание Ксантиппы о непрактичности Сократа, прочитала ей длинную лекцию об общности имуществ в браке, раскрепощении женщины и положении необразованной жены, которой не остается ничего другого, как принести себя в жертву, чтобы доставить необходимый досуг гениальному мужу. Ксантиппа очень колко возразила на это, что Аспазия, по-видимому, доставляет также мало досуга чужим мужьям, как и своему собственному. Приятельницы даже слегка побранились между собою, и жена Сократа с тех пор перестала верить доброжелательству Аспазии.
Чем больше Сократ погружался в свою праздную жизнь, тем сильнее чувствовала Ксантиппа холод одиночества в своем покинутом жилище. Прошел целый год, а ее муж и не думал изменять своих привычек. Наконец, однажды она собралась с духом и настоятельно потребовала от него, чтоб он перестал гневить бога своею леностью.
— Ну, что бы ты стала делать на моем месте? — спросил тогда Сократ. — Ведь если ты от меня чего-нибудь требуешь, значит можешь подать мне совет, как выполнить требование.
— Я стала бы делать статуи, не ожидая заказов, а потом продавать их по сходной цене.
— Прекрасно. Но мрамор, к несчастью, так дорог, что не окупается при плохой работе. В руках художника он приобретет громадную цену, а под моим неумелым резцом потеряет ее. Что ты на это скажешь?
— Ну, тогда твоя забава будет нам убыточна. Однако, мне не верится, чтобы такой умный человек, как ты, не мог выучиться искусству, которым занимаются сотни других. Тогда копируй чужие статуи; это легко и приносит хорошие деньги.
— Милая Ксантиппа, между скульпторами и живописцами есть три сорта людей. Одни не подмечают сами ничего, но способны подражать тому, что другие подметили раньше их. Такие художники всегда сыты. Затем другой сорт людей все подмечает сам и умеет воспроизвести подмеченное. Эти люди имеют не только хлеба вдоволь, но и побольше того, если впрочем не умрут с голода раньше, пока выучатся работать. Третьи же сами отлично видят и подмечают все, что есть наиболее прекрасного в мире, но не умеют воплотить этого в материи. Такие несчастные прямо обречены на голодную смерть и им следовало бы умирать, но их часто не допускают до этого.
Никогда еще Ксантиппа не слыхала таких печальных речей от своего мужа. Она справедливо догадывалась, что сегодня он недоволен собою, и заговорила опять:
— Ну, если ты не можешь делать статуй для храмов, то примись за другое, на что есть постоянный спрос. Возьмем к примеру хоть надгробные памятники.
— Отлично придумано! Кто занимается этим делом, тот всегда найдет заказы, до тех пор пока будут отправляться к праотцам бережливые люди, оставляющие после себя благодарных наследников. Но скажи-ка ты мне, разве заказчики надгробных памятников не вправе требовать от скульптора, чтобы статуя покойника отличалась сходством, а сам памятник был исполнен художественно и красиво?
— Разумеется! Ведь недаром же они платят такие хорошие деньги. Памятник моего покойного отца обошелся мне дороже ста оболов, а работавший у меня скульптор был далеко не такой умница, как ты.
— Оставим это побочное обстоятельство. Итак, ты согласна с тем, что люди, платящие хорошие деньги, желают иметь такое изображение умершего, которое бы льстило ему? Но я не умею льстить живым и не хочу делать того же самого относительно мертвых. Затем надгробные памятники украшаются, кроме статуй, еще и надписями, свидетельствующими о безупречной жизни покойника. Между тем, о людях, незнакомых мне, я не могу заявлять по совести, что они отличались непоколебимой честностью, а о тех, которых знаю, еще того менее. Вот видишь: при моих правилах я не нажил бы себе состояния, даже сделавшись фабрикантом надгробных памятников.
