Говард Фаст - Торквемада

— Что ты говоришь, муж мой! Что ты говоришь! Как ты можешь? Разве можно так говорить о Томасе? Он посвятил свою жизнь Господу, крестил нашего единственного ребенка…

Альваро подошел к ней, понизил голос до шепота:

— Жена, скажу тебе только одно. Знаешь ли ты, зачем его призвали в Севилью?

— Ты же мне сказал, — ответила Мария. — Король Фердинанд назначил его великим инквизитором, поставил во главе святой инквизиции. Это большая честь для всех нас.

— Господи, ты понимаешь, о чем идет речь? — спросил ее Альваро.

— Зря ты так со мной разговариваешь. Я не идиотка. Конечно, я понимаю, о чем идет речь.

— Да знаешь ли ты, что такое инквизиция? А может быть, ты и говоришь как последняя дура, потому что знаешь, что это такое.

— Не смей называть меня дурой!

— Господи, помоги нам! — воскликнул Альваро и вышел из комнаты.

Торквемада тем временем думал о них. Восторг переполнял его, он не ощущал ни усталости, ни страха. Ему не хотелось спать, не хотелось ни с кем говорить, и он, как это часто бывало, прогуливался по галерее монастыря. Ее заливал яркий серебристый свет луны, и Торквемада, любуясь лунным светом, обошел вокруг монастыря раз, другой и третий — собственное возбуждение доставляло ему огромную радость. Такое случалось с ним нечасто. Он почти всегда пребывал в мрачном и подавленном состоянии, но сейчас он ощущал прилив жизни и бодрости — он был ближе к Богу, ближе, чем когда бы то ни было.

4

На следующее утро Альваро проснулся в другом настроении. Не только сон и яркий солнечный день были тому причиной: утром у Альваро должна была состояться деловая встреча, назначенная месяцем раньше. Альваро давно подумывал о том, как бы испанским, итальянским и голландским купцам заключить договор. Последнее десятилетие оказалось временем небывалого процветания их государств, и Альваро был уверен, что, если соединить торговый флот Голландии и Милана с военной силой, какую могут собрать испанские купцы, возникнет коммерческий триумвират, который со временем может стать настоящей империей.

Перед тем как заснуть, он пытался представить, что будет, если тот итальянец, Колумб, окажется прав и до Индии можно будет добраться, плывя через океан на запад; а сегодня утром, когда он приветствовал своих партнеров — Ганса Ван Ситтена и Сало Кордосу из Амстердама, Пери Гомеса и Луиса Лопеса из Барселоны и Дино Алеппо из Милана, — ему стало интересно, что они скажут, и он весело и даже несколько легкомысленно сообщил им о планах Колумба. Однако это не сбило купцов с толку. К словам Альваро — он сидел в конце длинного стола в черном бархатном камзоле и белоснежной рубашке, смуглый, мужественно-красивый, соединяющий в себе изящество испанского рыцаря и проницательность купца, — нельзя было отнестись без должного внимания или пропустить их мимо ушей, поэтому не успел он кончить, как Ван Ситтен, голландец, спросил, сколько денег нужно королеве. Альваро ответил, что точная цифра не называлась, однако речь шла о том, чтобы снарядить небольшой флот, от четырех до десяти кораблей, и снабдить его оружием, достаточным запасом продовольствия, а также разнообразными товарами.

Ван Ситтен занялся подсчетами, а Гомес стал объяснять, что, несмотря на переживаемые Испанией годы подъема, ее золотой запас тает из-за постоянных войн с маврами.

— Любопытное противоречие, — сказал Гомес, — бурный экономический рост и нехватка наличных денег, которая все парализует. Если безумная авантюра итальянца увенчается успехом, я буду молить Бога, чтобы она принесла нам не меньше миллиарда. Нам отчаянно нужны деньги. Сейчас в Испании каждая монета на счету…

— Вот чем, на мой взгляд, — проговорил Алеппо, итальянец, — и объясняется растущее влияние вашей инквизиции: она, как мне кажется, руководствуется не столько благочестием, сколько жадностью. Стоит отыскаться еретику, как король и церковь конфискуют его собственность и делят ее. Сейчас это, возможно, обогащает короля и обогащает церковь, но поверьте мне, Альваро, это лишь на время, в конечном счете все от этого проиграют. Вы поедаете собственную плоть.

— Правильно, — согласился Ван Ситтен. — Скажите, Альваро, вы надеетесь получить деньги от Амстердама, верно?

— От Амстердама и Милана, — отозвался Альваро.

— Что до Милана, — вмешался Алеппо, — то на Милан нельзя надеяться. Так же как и на герцога Сфорцу.[1] За свои слова я ручаюсь, но они не для дальнейшего распространения.

— Поверьте, друг мой, — поспешил заверить его Альваро, — то, о чем мы здесь говорим, никуда дальше не пойдет. Слишком многое из сказанного может затянуть петлю на чьей-то шее.

— Ну что ж, — продолжил Алеппо. — Я полагаю, что герцог Сфорца не может и не захочет отразить вторжение французов. Французский король спит и видит, как бы поскорее его начать. Французы — никудышные купцы, а давно известно: чем бездарнее купец, тем чаще его мысли обращаются к грабительству.

— Тем не менее, — перебил его Лопес, — мне кажется, вы недооцениваете Сфорцу. Милан — по-прежнему богатейший город Италии. Сфорца может нанять большую армию, чем Людовик. Все решают франки и флорины.

— Не так-то это просто, — вмешался Кордоса. — Милан — конечно, богатый город, но поверьте мне, друзья, столько денег, сколько нужно, он не наберет. Не будем забывать, что мы ссудили Сфорце сто тысяч гульденов под восемь процентов через посредника — Авраама Беналафа, амстердамского еврея. Давайте уговорим его потребовать возврата долга.

— Но герцог не нарушил договор, — поспешил прервать его Альваро. — И в его лице мы будем иметь врага, а пока, что бы там ни задумал король Франции, в Милане правит он.

— То же самое скажет и Авраам, господа. Он не станет требовать, чтобы Сфорца вернул деньги. В ином случае евреи Европы вцепятся ему в глотку. Мне кажется, иметь дело с Миланом менее рискованно, чем с Испанией. Вполне вероятно, что король Франции, даже если он захватит Милан, выплатит долги Сфорцы. С другой стороны, он сам просит денег, и, я полагаю, мы можем ссудить ему двести тысяч флоринов под двадцать процентов годовых. Таким образом через три года одна только прибыль покроет все убытки, которые мы можем понести в Милане. Действовать надо через парижских и миланских евреев. Впрочем, даже если война будет отложена, мы все равно окажемся с прибылью…

— Короче говоря, — подвел итог Альваро, — вы предлагаете не давать деньги королеве Испании. Вы к этому ведете, Ван Ситтен?

— Альваро, старый друг, смотри сам. Торквемаду назначили великим инквизитором. Куда идет Испания? Неужели ты думаешь, что аппетиты инквизиции можно удовлетворить? Послушай меня — это между нами, только между нами, — разве найдется хоть один благородный испанец, в ком нельзя найти хоть каплю еврейской крови, если не от отца и матери, так от бабушки и дедушки или прабабушки и прадедушки? Где остановится инквизиция? Какова цена залога? Какова цена гарантии? Моя бабка была наполовину еврейка. И теперь я приезжаю в Испанию, как во враждебную страну…

Альваро почудилось, что солнечный свет померк и в воздухе повеяло холодком. Он машинально принимал участие в дальнейшей беседе, говорил то, что от него ожидали. Деловая встреча закончилась, и все, кроме Ван Ситтена, который остался на обед, разошлись. Они с Альваро были старыми друзьями. За столом Ван Ситтен держал себя исключительно светски. Он побывал в таких местах, где не бывал никто из знакомых Альваро, и развлекал Катерину и Марию рассказами о далекой России, Святой земле, диких турках и полудиких болгарах. Когда разговор перешел на Колумба, оказалось, что Ван Ситтен тоже думает, что до Индии можно доплыть, если держать путь на запад. Однако он считал, что до Индии, скорее всего, так далеко, что понадобится огромный корабль — иначе людей и необходимый груз туда не доставить, а такого корабля пока нет. В Амстердаме, рассказывал Ван Ситтен, евреи-географы рассчитали длину пути вокруг света. Оно значительно больше, чем полагали итальянцы.

— И вот интересно — эти евреи родом из Испании. Вы уже двести лет поставляете нам испанских евреев, Альваро.

Заметив, что Мария де Рафаэль изменилась в лице, Ван Ситтен спросил, не раздражает ли ее такой откровенный разговор о евреях.

— Напоминание о них мне неприятно, — ответила Мария.

— В таком случае — молчу, — пообещал Ван Ситтен.

После обеда Альваро отправился с Ван Ситтеном к конюшням — там Хулио уже держал наготове оседланную лошадь голландца.

— Сегодня ты, старый друг, не в лучшем настроении. Хотел бы я хоть чем-то помочь тебе, — сказал Ван Ситтен, прежде чем вскочить в седло.

— Спасибо за участие. Но, боюсь, никто мне не поможет.

— Неужели дела так плохи?

Альваро пожал плечами, и Ван Ситтен, помолчав, сказал: