Юзеф Крашевский - Осторожнее с огнем
После этого казалось невозможным найти скрывающегося где-то молодого человека, и Юлия, более и более занятая им, предавалась мечтаниям. Снова пришла ей охота прогуляться в рощу. Напрасно Мария отговаривала, избалованное дитя не хотело слушать советов, а когда уже недоставало ни вымыслов, ни возражений, она начинала так просить, так ласкать Марию, что сиротка со слезами на глазах делала все, что хотелось Юлии. Противиться ей — было невозможно.
Наконец они ушли в рощу и сели на траве, но Юлия не спускала глаз с того места, откуда уже два раза показался интересный молодой человек.
На этот раз напрасно сидели они до сумерек, солнце зашло и им надо было возвратиться. Юлия стала грустнее и задумчивее обыкновенного, и глаза наливались слезами. Мария с болью в сердце, притворяясь веселой, развлекала ее.
Выдумывала она занятия, игры, предлагала чтение, водила ее к цветам, заохочивала играть в четыре руки, одним словом употребляла всевозможные старания рассеять Юлию, и все было напрасно. Даже Старостина приметила перемену во внучке и испугалась. Поговорив потихоньку с Марией, старушка объявила, что в городке хотят устроить бал в пользу костела и что следовало бы туда съездить.
Давно уже Старостина не выезжала из дому, но в случае надобности поручала Юлию и Марию соседке, дальней родственнице мужа — пани подкоморной, которая охотно соглашалась вывозить прекрасную Юлию. Хотя для ее собственной дочери не слишком выгодно было сравнение с двумя хорошенькими девушками, однако же, всегда молодежь окружала кресла, где они сидели и поневоле кто-нибудь занимал и панну Матильду; наконец, приятно было пощеголять хоть каретой Старостины, если не родством с нею.
Юлия до тех пор любила веселиться; но теперь на предложение бабушки отвечала:
— Зачем мы туда поедем? Там будет скучно! Бал летом! Где это видано!
— Но, душа моя, надо, чтобы вы там были. Ведь это для костела, который будут строить на собранные деньги. Сделали подписку, учредили лотерею, билеты за вход на бал тоже идут на доброе дело.
— Мы можем дать, что следует, а сами не поедем.
— Если из нас никого не будет и другие соседи откажутся, — отвечала старушка, — а если они не поедут, то уж ничего не дадут. Быть на этом бале отчасти — обязанность.
— Милая бабушка! Я так не люблю балов!
— Что же с тобою? Еще очень недавно ты ожидала его и расспрашивала.
— А теперь мне не хочется ехать.
— Подумаешь и сделаешь для меня…
— Вы приказываете, бабушка? И Юлия посмотрела на нее.
— На этот раз приказываю.
— В таком случае, поедем!
Тотчас послали к подкоморной и начали делать приготовления к балу.
Через три дня для уездного городка наступало торжество, о котором давно уже говорили, к которому приготовлялись с мыслью затмить бал, данный два месяца назад на подобный же предмет в другом уездном городе. Здесь дело шло о чести уезда и потому ничего не жалели, лишь бы подол ее оставить воспоминание о бале, которым тщеславились.
Не только ближайшие помещики, но и чиновники хлопотали изо всех сил о том, как бы показаться блистательнее. Залу в ратуше, как наибольшую, за неделю еще начали белить, мыть, лощить пол, убирать мебелью, взятой у помещиков и в городе. Сам предводитель и предводительша избраны были хозяевами бала, и как первому случилось один раз по делам службы побывать в столице, то он обещал устроить все «по-петербургски», как он говаривал.
Свечи до одной все были стеариновые, потому что о бале, данном в другом городе, носилась молва, будто бы его дурно светили, а причиной этого оказалось то, что половина свеч была сальных. Пол налощили как стекло; вместо обыкновенного еврейского оркестра пригласили двенадцать чехов, а буфет взялся устроить кондитер Пирати, в искусстве которого никто не сомневался. Все знали, что он был швейцарец и даже умел делать ликерные конспекты.
Трудно сосчитать, сколько в продолжение этой недели привезено было в ратушу старой мебели и разной утвари. Сама исправница устроила уборную для дам, сам судья занялся осмотром буфета и перепробовал все, что должно быть поданным, заседатель подбирал вина, и если в соседнем городе выпито было шестнадцать бутылок шампанского, здесь его было приготовлено тридцать и то гораздо лучшего качества. Наконец, все бутылки были с печатными ярлыками, что им, без сомнения, придавало много вкуса.
За апельсинами послали эстафету в губернский город, а предводитель для украшения стола принес в поле испанского плаща четыре подгнивших ананаса.
— Вот так! — сказал он. — Пусть знают наших! Только после ужина отдайте мне ананасы!
В окрестности по случае нарядов было ужасное движение. Посланные летали в городок по несколько раз в день, а трехаршинный слуга предводительши так разбился, что должен был слечь. Пригласительные билеты разослали в разные стороны; дело шло о количестве посетителей, хотя бы их и поместить негде было.
Предводитель постоянно повторял:
— Будет по-петербургски! Грандиозо! Мосье пане, грандиозо, что называется!
Лотерея обещала вознаградить то, что для чести уезда издержано из суммы, вырученной за входные билеты. Большая часть билетов была продана, остальные надеялись сбыть без затруднения.
Красивейшие дамы, а в том числе и предводительша с покрасневшим носом — назначены были раздавать билеты.
Приближался знаменитый и памятный день, и в несколько последних часов оказалось еще столько дела, что в городке поднялись шум и движение, словно во время пожара. У всех было одно занятие — бал; чины в сторону; все подходили под один уровень товарищества, и секретарь уездного суда точно так же, как и канцелярист стряпчего, разносил важнейшие приказания, дополнявшие прежние постановления. Предводитель, в особенности, хлопотал с евреями. Судья собственными руками передвигал стулья и диваны.
Во всех домах сквозь освещенные окна видны были одевающиеся дамы, которые в поспешности и нетерпении позабыли даже приказать затворить ставни. Зажженные и размещенные в два ряда лампы в ратуше, толпа людей, собирающихся у двери, и шум, который напрасно старались унять парадно одетые будочники — все это ясно означало приближение торжества. В постоялые дома беспрестанно въезжали кареты, коляски и брички.
Городок был словно в горячке, а больные, которым суждено было оставаться дома, проклинали и болезни, и докторов. Предводитель, который через своего фактора имел точные сведения о приезжающих, не без гордости заметил, что прибыло большое число помещиков соседнего уезда, привлеченных его балом. Сильно потянул он воротнички и сказал, улыбаясь и взяв щепотку табаку у исправника:
— Пускай удостоверятся! Грандиозо будет, грандиозо!
В это время ему доложили, что не достает стеариновых свеч в одну комнату, оттого, что стряпчий в припадке рвения к чести уезда приказал расставить их как можно чаще в танцевальной зале.
— Послать к Хаимковой.
— Нет, ясновельможный пане, у Хаимковой.
— Идите к Айзику.
— У Айзика мы тоже все забрали.
Предводитель схватился за голову. Страшная неизбежная минута приближалась; мог ли он опозорить себя, освещая салом такой тожественный праздник.
— Нет, — сказал он, — пускай не говорят, что я покинул уезд, когда дело идет о его чести! Я представитель его и не допущу, чтобы могли насмехаться над нами.
Но что делать?
— Купить восковых свеч! — громко сказал предводитель. — Правда, что это обойдется намного дороже, но думать нечего. Идите к Айзику.
Так развязался этот драматический случай героизмом и находчивостью предводителя, памятными в летописях уездного города.
Потом все уже пошло, как нельзя лучше. Правда, под конец подгулявшие чиновники начали припоминать друг другу разные старинные неудовольствия, и даже два из них подняли было руки, но это обстоятельство окончилось легкой опухолью.
Но мы возвратимся к началу бала.
Кареты и коляски поочередно подъезжают к ратуше, музыка начинает играть. Предводитель с женою гордо расхаживают в пустой еще зале. Начало назначено в восьмом часу, но вот уже и девятый, а никого еще почти нет: никто не хочет быть первым. Потом разом из всех корчем выезжают экипажи, и по площадке перед ратушей возятся лошади, люди, собаки, десятники, ломаются барьеры, трещат мостки, и среди брани кучеров, среди крика женщин, выглядывающих из экипажей, и хриплых приказаний растерявшихся будочников едва можно с трудом доискаться какого-нибудь порядка.
Наконец, зала наполняется, как бы по мановению волшебника: из двери волнами плывут наряженные дамы, разодетые мужчины.
Предводительша с мужем принимают каждого по состоянию и достоинству, усаживают, приветствуют.
Все взоры обращаются на наряды, а потом уже следуют пересуды.
— Г-жа Б* надела нелепейшие перья.
