Рафаил Зотов - Таинственный монах
Что то похожее на улыбку, мелькнуло на поблеклых устах монаха и он, покачивая головою, проговорил:
– Дитя мое! Как же мало учил тебя немец познанию света. Бежать, бедной Елене бежать! Куда?
– Послушай, дядя, – сказал Гриша нахмурив брови. – Ты может быть и хороший человек, но слова твои никуда не годятся. Если ты хочешь, чтобы я тебя любил и повиновался тебе, то во-первых, никогда не говори ничего дурного о князе и княгине; а во-вторых придумай средство спасти княгиню от грозящей ей опасности.
– Я уже давно послал ей радостное известие, что муж её не существует в живых, – холодно отвечал монах. – Спасти же ее от предстоящей участи может одна сила; а мы с тобою вдвоем не в силах победить полки Милославских и царевны Софии. Если ты чувствуешь, что рана твоя позволяет тебе, то мы с тобою, с наступлением ночи отправимся в Москву, явимся в стрелецкие слободы и расскажем об участи постигшей их начальника. При помощи стрельцов быть может Елена будет спасена, а без этого она наверное погибла.
– Так едем же сейчас. Ране мне не мешает. Сними с меня эти полотенца, – возразил Гриша.
– Нет, друг мой, ты должен носить эту повязку трое суток, потом уже я сам сниму ее и осмотрю твою голову. Впрочем, когда я перетащил тебя сюда с улицы и внимательно осмотрел твою рану и, не найдя ни малейшей опасности, дивился, почему ты так долго лежал без чувств.
– Теперь я все помню, – сказал Гриша. – Когда задний отряд врубился в нашу кучку, то я уже был ранен в голову, но вероятно слегка, потому что стоял на ногах и рубил саблею во все стороны; но вдруг, оглянувшись, увидал, что на нас скачет конный отряд и, прежде, чем я мог что либо придумать к своей защите, лошадь с налета ударила меня грудью в голову и я повалился под нее, а больше ничего не могу припомнить.
– Это самое и спасло тебя от неминуемой смерти, дитя мое. Я с утра следовал за тобою, с горестию глядя на твое непослушание моим заповедным речам. Ни к чему теперь упреки? Кто знает, что все это случилось к лучшему. Тебе, конечно, жаль Хованского?
– Без сомнения. Но я тебя не понимаю, дорогой мой дядечка, твои речи столь таинственны. Объясни мне хотя малость, о чем ты хлопочешь, – возразил Гриша.
– Придет время, когда ты, сын мой, все узнаешь; а теперь ты еще молод. Скажу тебе только, что я отнюдь не осуждаю твоей благодарности Хованскому и привязанности к княгине Елене. Напротив, подобные чувства облагораживаюсь молодость и поощряют к великим делам. А когда ты будешь постарше, то собственным опытом узнаешь, чего стоят все люди! Незачем загадывать вперед, еще успеешь вдоволь натерпеться. Идем!
Гриша хотел было выйти из избы, но монах остановил его и, с неприсущею ему нежностью сказал:
– Еще одно слово, Гриша. Вчера я предостерегал тебя, сегодня вытащил из могилы, а теперь знаешь ли куда веду тебя?
– Куда? В Москву, к стрельцам, – отвечал Гриша, глядя с недоумением.
– Но знаешь ли чем кончаются предприятия подобные нашим.
– Нечего тут думать! Идем! – сказал порывисто Гриша.
Монах опустил руку Гриши, подошел к образам, сделал три земных поклона, шепотом проговорил молитву и, подойдя к Грише, простер руки над его головою и глухим голосом произнес:
– Пойдем, дитя мое.
После этого монах взял Гришу за руку вывел на двор, отвязал двух лошадей, вероятно заготовленных раньше и сначала помог Грише сесть, а потом сел сам и крупною рысью наши путники направились к Москве.
Только на рассвете они прибыли в стрелецкие слободы, где царствовало всеобщее смятение, так как стрельцы уже узнали о казни князя Хованского. Без толку говорили все разом и не знали на что решиться. Но появление в их среде таинственного монаха положило конец бестолковому гомону. Все замолчали и прислушались к речи его. Смысл которой состоял в том, чтобы идти в Троицкую лавру и требовать выдачи Голицына и Милославского, главных виновников смерти Хованского. Бессмысленная толпа стрельцов повиновалась таинственному монаху и безпорядочно двинулась к Троицкой лавре. Впереди этой толпы шли монах и Гриша. Последний шел как-то подневольно, не принимая никакого участия в буйстве своих сотоварищей стрельцов. Подойдя к воротам Троицкого монастыря, монах снял с себя рясу и оказался одетым в костюм воина, что Гришу весьма удивило, так как он никогда не видел своего дядю в подобном наряде.
Ворота монастыря были заперты и таинственный монах требовал, чтобы их немедленно отперли, грозя в противном случае войти в монастырь силою. Стоявшие на монастырских стенах стражи отвечали, что они испросят на то разрешение игумена.
Прошло уже с полчаса времени, как пошли докладывать игумену, а ответа не было. Наконец на стене появился настоятель и монах сурово предъявил ему свои требования, опять таки грозя насилием. На это настоятель отвечал: «мы насильству противупоставим смирение, убийцам воздадим прощение. Но, если вы христиане, одумайтесь, не оскверняйте неповинною кровью священной обители, в которой хранятся мощи великих угодников Божиих. Неужели никому из вас не нужно прощение небесное за сделанные грехи? Неужели вы новыми злодействами хотите заградить себе всякую надежду на спасение душ. Так и быть исполняйте злодеяния ваши, но знайте, что церковная анафема падет на главу первого, кто переступить порог обители».
Слова настоятеля привели стрельцов в крайнее смущение и они, несмотря на подстрекательство таинственного монаха, стали отступать. В это время к лавре подошли царские войска, которые немедленно рассеяли их. Таинственный монах бежал, увлекая за собою Гришу и оставивши предводимых им стрельцов на произвол судьбы.
Они направились скорыми шагами в лес и долго шли молча. Для Гриши было очевидно, что его дяде хорошо известны тропинки леса. Гриша первый нарушил молчание сказав:
– Ты, дядя, вел сюда стрельцов, а теперь покидаешь их, а мне казалось, лучше было бы с ними умереть, чем бежать от неприятелей. Бог весть что у тебя на уме. Это, право, кажется, не ладно.
Монах с презрением покачал головою и сказал:
– Ты еще слишком молод, чтобы судить об этом. Почему ты знаешь, кто здесь твои враги и приятели? О себе-то самом знаешь ли ты что-нибудь?
– Нет. А если ты, дядя, знаешь, то расскажи пожалуйста мне.
– Придет время и ты все узнаешь. Теперь же знай одно – повинуйся мне.
После этого монах замолчал, опустил голову и предался своим думам. Гриша молча следовал за ним и они часа через два вышли на большую дорогу, откуда видно было село. Монах внимательно осмотревшись вокруг и, удостоверясь, что нет никакой опасности, вошел в село и постучался в окно одной избы, из которого выглянул лысый старик и, узнав монаха, сказал с видом изумления:
– Как, отец Иоанн, ты здесь? а все ваши…
– Молчи, дядя Еремей. Мне теперь некогда. Приведи-ка мне в лес двух лошадей. Я буду ждать у большой сосны, – прервал его монах.
Сказав это монах быстро ушел в лес вместе с Гришей и сел под большою сосною в ожидании лысого мужика, который не замедлил явиться с двумя лошадьми. Монах дал мужику несколько монет, приказав завтра поутру приходить за лошадьми в Москву, в стрелецкие слободы.
Монах и Гриша сели на лошадей и отправились по направлению к Москве.
Они ехали целый час молча. Их умы были заняты совершенно противоположными мыслями. Гриша первый нарушил молчание сказав:
– Ты, дядя, сказал мужичку, чтобы он приходил за лошадьми в стрелецкие слободы, стало быть ты опять затеваешь что-нибудь?
– Это дело не твоего ума, – сурово отвечал монах.
– Не понятны мне твои деяния, но тем не менее я хотел бы знать, к чему клонятся все твои затеи.
– Когда-нибудь ты об этом узнаешь.
– Но вспомни и то – ты монах и служитель Божий, должен ли ты с такою жестокостью проливать кровь своих собратий!
– Если только это тебя тревожит, то успокойся, – я такой же монах, как и ты.
– Отчего же с самого малолетства я видел тебя в этой одежде? Кто же ты? – вскричал Гриша.
– Твой дядя! – отвечал монах. – Прежде я был воином, а теперь изгнанник, который скрывается под монашескою одеждою, чтобы спасти себя от гонения и вернее отомстить моим врагам.
Гриша замолчал. Оба они в задумчивости продолжали свой путь в Москве. Слова монаха пробудили в уме Гриши воспоминания детства. В доме Хованского он видел, как приятно иметь отца и мать. Неизвестное ему чувство тоски стеснило его грудь. Он видел себя одиноким в обширном этом мире и ничего не знал о своих родителях. Ему хотелось поговорить о них. Наконец, обратись к дяде, он спросил:
– Скажи мне, по отце или по матери ты мне приходишься дядей?
– Я брат твоего отца, – отвечал монах после некоторого раздумья.
– Давно ли умерли мои родители и почему ты не хочешь мне открыть, кто они были?
Монах опустил голову на грудь, закрыл глаза и не отвечал ни слова.
– Да скажи что-нибудь, дядя. Порадуй меня в первый раз в жизни. Ты знаешь, что я мало видел и испытал радостей, – настаивал Гриша.
