Бернгард Келлерман - Гауляйтер и еврейка

Фабиан обещал предостеречь Вольфганга и собрался уходить.

— Вы уже видели нового хозяина города, — спросил он, пожимая руку Кригу, — это самого Таубенхауза?

— Конечно, мне часто приходится иметь с ним дело. Видный собою и весьма обходительный человек. Что касается его способностей, то о них никто еще не составил себе определенного мнения. Он прибыл из маленького городка в Померании, где, как он сам говорит, гуси и козы разгуливают прямо по Рыночной площади. Его конек — точность при исполнении служебных обязанностей и крайняя бережливость. Я сейчас отделываю ему казенную квартиру, и этим, конечно, объясняется, почему я до сих пор не получил письма в коричневом конверте. — Криг рассмеялся. — При отделке квартиры он, правда, не скопидомничает, о нет! Ему всего мало, все для него недостаточно добротно. Даже ручки на дверях он велел заменить новыми, из бронзы. А спальня! Право, стоит посмотреть. Такой царственной спальни вы, мой друг, еще не видывали. Наш Крюгер не узнал бы своей прежней квартиры.

— Увольнение Крюгера — тяжелая потеря для города, — заметил Фабиан, принимавший эту новость очень близко к сердцу.

Архитектор проводил его до дверей.

— Тяжелая, очень тяжелая, — откровенно. признался он. — Для меня особенно, говорю вам это как другу. Мне ведь удалось заинтересовать Крюгера своим заветным планом. — Заметив по глазам Фабиана, что план этот ему неизвестен, Криг удержал его за пуговицу. — Вы ничего не знаете о моем плане, уважаемый друг? — Снова с увлечением заговорил он. — Нет? Неужели? Я уж много лет мечтаю переделать площадь перед скучным старым зданием Школы верховой езды. Окружающие его дома должны быть превращены в торговые ряды с изящной колоннадой. Понимаете? Туда надо перенести рынок, и ярмарки тоже будут устраиваться у торговых рядов, площадь перед ратушей освободится, и там мы разобьем цветник. Фонтан вашего брата тоже очень от этого выиграет.

— Да, это интересная идея, — согласился Фабиан, почти не слушавший его.

Криг сиял.

— Идите сюда, идите сюда, — кричал он и тянул Фабиана за пуговицу, — я сейчас покажу вам мои эскизы, вы будете в восторге. Крюгер просто влюбился в них и совсем уже собрался строить торговые ряды. Вдобавок это вовсе не разорительный проект. Арендная плата за магазины все окупит!

Но Фабиан отказался, заявив, что у него сегодня еще много дел.

— В другой раз, дорогой мой, сегодня никак не могу.

— Итак, я жду вас в самые ближайшие дни. Помните, что вы всегда желанный гость! — сказал Криг. — За работу, за работу! — начал он вдруг напевать и, приплясывая, заспешил к своему столу.

Короткая беседа с городским архитектором обнадеживающе подействовала на Фабиана. Теперь он был почти уверен, что ему обеспечено отличное назначение. Будь на то его воля, он явился бы к этому господину Таубенхаузу, чтобы пожать ему руку и отрапортовать:

— Я, Фабиан, честь имею доложить о своем возвращении из отпуска. Во время мировой войны, имея семнадцать лет от роду, пошел добровольцем на фронт. Служил в артиллерии, произведен в офицеры, на передовой награжден Железным крестом первого класса, немец до мозга костей.

Проходя по площади Ратуши, он улыбался улыбкой человека, довольного собой.

Солнце грело совсем как летом, и сияние голубого неба наполняло радостью сердце Фабиана. Базарный день кончился. По площади громыхали телеги, в которых сидели крестьяне с пустыми корзинами в руках. Метельщики со шлангами и метлами суетились, сметая в кучи капустные листья.

Фабиан опять постоял у фонтана Нарцисса. «Жаль, — подумал он, снова тронувшись в путь, — что у Вольфганга так мало честолюбия. Год назад ему предложили кафедру в Берлине, но он предпочел остаться здесь преподавателем незначительного художественного училища. Берлин внушал ему страх; Вольфганг считал, что там у него не будет свободы творчества. Жаль! Жаль! Он бы уже многого достиг!»

Брат Франка Фабиана Вольфганг проживал в Якобсбюле, старинной деревушке, расположенной в получасе ходьбы от города. На деньги, полученные за фонтан Нарцисса, он приобрел старый деревенский дом, стоявший в глубине фруктового сада. В Якобсбюль можно было проехать трамваем, но в такую чудесную осеннюю погоду Фабиану захотелось пройтись пешком.

Пересекая северную рабочую окраину города, он прошел мимо ряда длинных строений очень современного вида — корпусов завода Шелльхаммеров, на котором работало более пяти тысяч человек. Этому заводу город был в значительной мере обязан своим благосостоянием. Вскоре Фабиан вышел на открытое место и по тополевой аллее направился в Якобсбюль.

К огорчению Вольфганга за последние годы здесь выросло несколько нарядных дач. В остальном же деревушка выглядела почти так же, как сто лет назад. Дом, принадлежавший Вольфгангу, тоже не изменил своего облика, и возле садовой калитки, рядом с узкой грядкой старомодных фиолетовых астр, по-прежнему находился простой деревенский колодец.

Когда Фабиан открыл калитку, из низкого кухонного оконца ему закивала старая крестьянка, домоправительница Вольфганга. Через маленькую переднюю Фабиан вошел в просторную мастерскую Вольфганга, где было до того накурено, что поначалу он ничего не мог различить и только немного погодя заметил двоих мужчин, которые сидели в низких креслах у высокого окна, прорубленного в передней стене деревенского дома, курили сигары и оживленно беседовали. Перед ними на круглом столе стояли два наполовину пустых бокала с вином, а рядом возвышалась еще не просохшая скульптура в рост человека. Фабиан узнал брата по светлой рабочей блузе, растрепанной гриве темных, чуть тронутых сединой волос и по торчавшей у него изо рта тонкой сигаре «Виргиния». Второй человек, с каштановыми вьющимися волосами, по-видимому был учитель Гляйхен, часто навещавший Вольфганга.

— Безобразие, бесстыдство! — восклицал в этот момент Гляйхен, взволнованно жестикулируя и берясь за бокал.

Вольфганг первый заметил брата и бросился к нему навстречу.

— Франк! — обрадованно крикнул он. — Да ведь это же Франк!

Учитель Гляйхен тоже встал, приветствуя его, и Фабиан снова поддался очарованию его красивого, бархатного голоса.

— Какой приятный сюрприз! — продолжал скульптор. — Ты пришел как раз вовремя на наше маленькое совещание, и мы приветствуем тебя вином! — Он открыл большой, разрисованный красными розами деревенский шкаф, заполненный бутылками и бокалами всех размеров, и поставил несколько бокалов и бутылку на ящик с глиной, рядом с еще влажной скульптурой.

— Вот портвейн, Франк, который может воскресить и мертвого! — крикнул он весело. И, глядя с нежностью на Фабиана, наполнил бокалы. — Сегодня, точнее — несколько часов назад, я твердо решил закончить эту вещь и послать в октябре на большую выставку в Мюнхен. Это мы только что и обсуждали. Гляйхен меня уговорил, и мы спрыснули это решение. А твой приход, Франк, я расцениваю как счастливое предзнаменование.

Взгляд Фабиана скользнул по влажной гипсовой фигуре.

— «Юноша, разрывающий цепи!» — воскликнул он. — Наконец-то ты взялся за него!

Вольфганг кивнул головой.

— Да, он самый, — произнес он. — Ну, теперь-то уж я его закончу, хотя придется еще здорово поработать несколько недель.

— Вы же знаете Вольфганга, — вмешался в разговор Гляйхен, — он никогда не бывает доволен. А я считаю, что самая небольшая переделка будет уже преступлением.

Скульптор рассмеялся.

— Надо кое-что исправить в форме спины, — возразил он. — Но разве педагог понимает что-либо в спинах? Еще месяц, и я закончу. Обещаю вам, Гляйхен.

Вольфганг очень считался с мнением Гляйхена.

Гляйхен, скромный учитель, был популярен как журналист и часто печатался а Искусствоведческих журналах.

Фабиан не раз видел «Юношу, разрывающего цепи». Вольфганг работал над ним уже больше года. Иногда эта скульптура месяцами стояла в углу мастерской, закутанная в мокрые тряпки и заброшенная. Он обрадовался, что Вольфганг закончил наконец свое произведение, и, по-видимому, закончил очень удачно.

Юноша, почти мальчик, едва заметно улыбаясь упрямым ртом, со сдержанной силой разрывает о колено звенья цепи. Вот и все. Легкий наклон тела, глубокий вдох, расширяющий грудную клетку, сдержанное и непреодолимое напряжение всех сил казались Фабиану почти совершенством. Вольфганг не признавал ничего чрезмерного, грубого, насильственного. «Мускулы — это не мотив для пластического искусства», — говорил он. Фабиан не мог удержаться от громких выражений восторга.

— Великолепно, только Менье мог, наверно, так прочувствовать все это. — Он любил показывать на людях свою эрудицию и многосторонность.

— Замолчи, умоляю тебя, — перебил его Вольфганг. — Слова еще не создали ни одного произведения искусства, но разрушили уже многие.