Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга первая
Семья Рамо, как и наша, трудилась на полях. Единственной утехой у моего друга был конь ретивый, молодой конь. Маленький джигит как-то похвастался:
— Через два года мне будет семнадцать, а коню — четыре…
— Ну и что из этого? — спросил я.
— Отец устроит меня на службу в войско Сердара Моаззеза, вот что! — гордо ответил Рамо. — Поэтому мы коня очень бережем, чтобы не случилось с ним чего-нибудь, А ты кем будешь, Гусо, когда вырастешь?
— Я буду тобой командовать, — просто так сказал я, потому что никогда не задумывался, кем я буду.
— Ты! Надо мной командир? — возмутился Рамо. — Сперва научись овец пасти. А то тебе и овец не доверяют, с грязными хвостиками ягнят пасешь…
— Зачем мне командовать овцами, дружище Рамо, когда я хочу командовать такими баранами, как ты! — И я громко захохотал. А Рамо вконец растерялся и пошел, опустив голову. Я догнал его.
— Вот чудак! Ты что — обиделся? Брось, Рамо, какой из меня командир? Давай-ка поиграем в ножички? Джи-ик!..
Рамо неохотно согласился.
Больше мы с ним никогда не ссорились. Рамо был тихоней, кротким, как курчавый ягненок, хотя и у него, как у всякого курда, текла по жилам горячая, бурливая кровь. Мне он нравился. Черт с ним, думал я, пусть он будет хоть слугой боджнурдского Сердара, если ему хочется.
Проносятся дни. Вот уж проходит весна и наступает лето. Небо безоблачно. Жарко припекает солнце. Сохнут травы в низине и на холмах, желтыми и бурыми становятся горы. Дует горячий ветер. Сельчане обеспокоены. Только и слышишь, то тут, то там говорят: «Как бы не пожгло посевы!» Все ждут дождя. Прошел хотя бы жиденький дождичек — и то радость… Смочил бы землю, подкрепил бы хлебные колоски, налились бы они зерном.
Сельские мальчишки в заплатанных рубахах, а то и голышами в одних драных штанах, босиком бегают по улице, припевают:
Алла боран, ходе боран!Ходе дая гонным даран!Тушт надая бечаран!..[5]
Мы с Рамо не отстаем от других. Он спрашивает у меня:
— Ты, Гусо, знаешь почему бывает дождь?
— Знаю. Аллах держит на веревках облака и, если ему надо, чтобы был дождь, он дергает за веревки, трясет об лака — и дождь сыплется на землю.
— Чепуха, это сказки для глупеньких. Когда я был маленьким, мне тоже такие басни рассказывали. Потом я понял: это слезы бедняков. Каплями они собираются в чаше терпения. А чаша хранится там, на небе у аллаха. Когда чаша наполняется, до краев, аллах начинает видеть страдания людей и велит ангелам вернуть людям их слезы Каждый ангел берет одну слезинку и летит с нею вниз, на землю. Вот это и есть дождь. Вот я теперь и думаю: в нынешнем году чаша терпения еще не переполнилась. Ждать надо и побольше плакать!
— Тоже похоже на сказку, — смеюсь я над Рамо. Он качает головой, говорит серьезно:
Нет, это не сказка. Это горькая правда. Растет чило людей, и слезы прибавляются, а чаша остается прежней. Хочешь не хочешь, а придет время и прольются, хлынут слезы на землю. Все грязное, все несправедливое смоют они и унесут в море-океан!
— Когда же это будет?
— Скоро, Гусо… Каждый день может такое случиться!
На следующее утро, когда я вышел из дома, чтобы выгнать овец, то увидел странное: из-за горы выползла черная-черная туча.
— От-ец! — закричал я ошалело и дико от радости. — Отец, скорей!.. Таз… или чаша терпения переполнилась, будет дождь!
— Что ты орешь? — пробурчал отец, выскочив из дому. — Какая еще чашка?
И вдруг в глазах его появился испуг, лицо сморщилось, он закрыл ладонями лицо, затем встряхнул головой и в два прыжка оказался возле меня.
— Скорей, скорей, сынок!
Мы кинулись со двора, побежали. В селе, во всем свете вдруг стало темно, как ночью. И грозный шум, будто течет большая бурная река, появился над головами в мутном небе. По селу разнесся ужасающий голос муллы Казан-фара:
— Люди! О люди! Спасайтесь сами и спасайте свое богатство!
Когда мы прибежали к пожарному сараю, там уже было много народу, селяне бежали сюда со всех сторон. Толпа, вооруженная палками, метлами, лопатами и кетменям»! понеслась из села в сторону долины, на засеянные поля.
Я видел, как черная туча нависла над долиной и упала, будто рассыпалась. Когда мы прибежали к пшеничным участкам, то увидели миллионы кишащих кузнечиков. Паразиты серой сплошной рекой, костляво шурша, ползли по полям, уничтожая на своем пути все. Позади них оставалась мертвая пустыня. Люди остановились, как вкопанные. Помолчали, повздыхали над своими делянками, как над умершим близким, затем бросились бить чем попало саранчу. Понемногу страх и паника сменились деловым возбуждением. Начали дружно копать канавы и ямы, сгребать туда лопатами прожорливых тварей и засыпать их землей. Саранчу хоронили до сумерек, но что толку! На месте посевов осталась голая пустошь, не было на ней ни травинки. Утром половодье саранчи спало.
Угроза голода подняла всех на ноги, началась паника. Помощи ждать неоткуда. Выход из бедственного положения знает только мулла Казанфар. Кого ни встретит он, тянет за собой в мечеть, твердит о жертвоприношении. «Режьте скот во славу аллаха — и отвратит наказание всевышний, простит грехи ваши!» Сельский богач взвинтил цену на хлеб. Зерно стало в пять раз дороже. Не хочешь покупать — не бери! Бай-бой, а куда ты денешься? С голоду же не станешь подыхать. Последнюю тряпку, душу дьяволу заложишь, а хлеб купишь.
Ничего толком понять не могу. Знаю только — пришла большая беда. Спрашиваю маму:
— За что же аллах нас наказывает? Неужели мы тоже грешники?
— Ай, сыночек, такую напасть аллах всегда посылает грешникам. А разве у нас в селе их мало? Многие не делают намаз, не поклоняются аллаху. Твой отец тоже безбожник.
— А мы — дети— тоже грешники?
— Это все равно, Гусо. Вполне хватит одного грешника, чтобы аллах сжег все село.
Вскоре хозяин уволил отца. Всей семьей, униженно и слезно, умоляли мы Ходжи Аманулы не выгонять нас со двора, но наши мольбы не дошли до хищного земиндара. Отец почернел от негодования. И бурно выразил свой протест, но не хозяину, а богу…
— А-а!.. — закричал он исступленно. — Проклятый кровосос! Палач и губитель рода человеческого, зачем ты нас сотворил?! Будь ты проклят, тиран и убийца!
Наругавшись досыта, отец смягчился, будто отомстил за все горькие мытарства, и мы стали собираться в город
А как не хотелось расставаться с ягнятами, с зелеными просторами, уютным шалашиком, с куцехвостым Авчи и с другом Рамо. Но что поделаешь? Нас выгоняют. Для хозяина мы не люди, а твари. Он обошелся с нами, как с шелудивыми дворнягами. Он богат — в его руках все, он распорядился даже нашей судьбой. О силы небесные, которым мы молимся и приносим дары, где же справедливость и конец мытарствам?!
На прощание я подарил Рамо перочинный ножичек. Эх и ножичек!
В тот же день мы осчастливили своим появлением горожан в Боджнурде. Вопреки всем нашим ожиданиям, отца сразу же припутили к делу. Он поступил на кирпичный завод. Мать пошла по дворам: кому постирать и помыть, кому побелить стены, натаскать дровишек, выгрести из хлева… По вечерам она стала приносить на пропитание чурек, хлёбово или еще что-нибудь из съестного. Поселились в пригороде в полудеревенском жилище. Комната без окон, но зато сухая, с непромокаемой крышей и веселыми мышатами. Красота!
Напротив нашего двора— дом с двумя окнами, в которых ставни синие. Слева — большие крашеные ворота, во дворе громадная развесистая чинара. Ее густолистые, длинные ветви закрывают и наш дом. Каждое утро, когда я выхожу на улицу и отправляюсь в центр города на поиски работы, вижу возле расписных ворот паренька. Ему лет пятнадцать, одет он по-городскому, опрятно, но ведет себя как-то странно, будто он здесь в гостях. Это придает мне смелости, и я первым заговариваю с ним. Спрашиваю смело, по-курдски:
— Эй, ягненок, откуда ты тут взялся?
— Из Тебриза мы приехали, — отвечает он, с азербайджанским акцентом.
— Ты азербайджанец?
— Да, азербайджанец, — отвечает и великодушно успокаивает: — Но ты не бойся меня. Мы, азербайджанцы, курдов не трогаем. скоро уедем отсюда. Нас ждут в других местах. Не бойся меня!..
— Ты, оказывается, остроумный парень! — насмешливо говорю я. — Но так ли крепки твои кулаки, как язык? Ответь-ка, ягненочек, кто твой отец?
Этот вопрос неожиданно смутил парня. Он посмотрел на меня подозрительно, замялся и ничего не ответил. Я победоносно засмеялся и зашагал своей дорогой.
И вот я стал замечать: что-то таинственное творится в доме под чинарой, где живет этот подросток по имени Аскер.
Каждый вечер во двор азербайджанцев входят несколько бородатых мужчин и уходят поздно ночью. Я сплю на дворе, на тахте, улица между нашими дворами узкая, и я все слышу, о чем они говорят: «О, Дадаш, береги себя… Не дай бог, если они пронюхают», — слышится женский голос. Это говорит мать Аскера, зовут ее Гульчехра-ханым. Она здоровается с моей мамой, когда они встречаются на улице. «Береги себя! — размышляю я. — Но от кого же должен беречь себя этот Дадаш, отец Аскера? От бандитов, что ли? Не может быть, чтобы взрослый человек боялся преступников!»
