Режин Дефорж - Авеню Анри-Мартен, 101
В день похорон отца он заставил ее наизусть заучить адрес, где в случае крайней необходимости она могла бы найти его или оставить записку. Тогда она подумала, что никогда не станет искать его в Париже, и постаралась забыть его слова. Как же он сказал?.. Возле площади Этуаль. Авеню… авеню… черт, название улицы вертелось на языке. Какой-то генерал времен Империи или маршал. Ош, Марсо, Клебер… Точно, Клебер! Авеню Клебер. Авеню Клебер, 32. Она поспешила записать этот адрес, опасаясь, что вновь его забудет, и, засыпая, подумала: завтра надо сжечь бумажку.
Стояла солнечная, но холодная погода. В роскошном норковом манто и такой же шапочке, которые одолжила ей Франсуаза, и немного великоватых ей меховых сапожках Леа торопливо шагала в направлении перекрестка Севр-Баби-лон.
Редкие прохожие, в основном одетые бедно, оборачивались на эту элегантную даму, которая, казалось, радуется даже холоду. Вся во власти удовольствия от прикосновения к лицу мягкого и шелковистого меха, Леа не замечала враждебных и презрительных взглядов. Перед книжным магазином «Галлимар» она замедлила шаг. Молодой брюнет, любитель романов Марселя Эйме, поправлял книги на витрине. Их взгляды встретились, он улыбнулся, указав на книгу, которую держал в руке: ее автором был Рафаэль Маль. «Жид» — прочитала Леа на обложке. Эта «встреча» усилила ее тревогу. Она ускорила шаг. Проходя мимо дома Камиллы и Лорана, покинутого в панике июня 1940 года, она лишь безразлично взглянула в его сторону.
На фасаде отеля «Лютеция» развевались нацистские флаги и вымпелы — мрачное украшение, оскорбительное для этого прекрасного утра. Стоя на ступеньках лестницы, несколько мужчин что-то обсуждали, обступив двух немецких офицеров. Среди них… Нет, такого просто не могло быть! Для очистки совести Леа все же перешла улицу и, проходя мимо этой группы, замедлила шаг. Она не ошиблась. Конечно же, это Франсуа Тавернье. По-видимому, он с немцами накоротке. Леа охватило отчаяние; ноги ее стали ватными. Из глаз брызнули слезы, и она никак не могла их остановить. Высшая степень унижения — плакать перед этим негодяем и его зловещими спутниками!
— Смотрите, какая прелестная девушка! Кажется, она чем-то очень опечалена, — заметив ее, произнес один из офицеров.
Франсуа Тавернье проследил за взглядом собеседника. Не может быть… Ну, конечно же, это она; единственная из всех знакомых ему женщин могла плакать, оставаясь прекрасной.
— Простите, господа, это моя сестра. У нее потерялся пудель, а она очень впечатлительная особа.
— Чертов лжец, — сказал один из гражданских, хлопнув его по плечу. — Еще одна из ваших побед? Браво, мой дорогой, у вас хороший вкус. Какая свежесть! Стыдно любоваться на такую красоту в одиночку. Пригласите «сестренку» как-нибудь на один из наших вечеров.
— Непременно. Прошу прощения, господа. До встречи.
Сбежав по ступенькам, он схватил Леа за руку и потащил за собой.
— Прошу вас, ведите себя естественно, они смотрят на нас.
Несколько минут они шли молча. Пересекли улицу Шерш-Миди и вышли на улицу д’Асса.
— Оставьте меня, я могу идти сама.
Франсуа послушался.
— Все так же любезны. Счастлив видеть, что вы не изменились, и с удовольствием отмечаю, что ваше материальное положение, по-видимому, улучшилось. Этот роскошный мех очень вам к лицу.
Леа молча пожала плечами.
— Однако эта одежда совсем не для юной девушки. Только жены и любовницы спекулянтов с черного рынка, некоторые актрисы и подружки немцев осмеливаются так одеваться.
Леа покраснела и не нашла ничего лучше жалкой реплики, за которую тут же себя упрекнула:
— Это не мое, я одолжила его у сестры.
Франсуа едва заметно улыбнулся:
— Что вы делаете в Париже?.. Почему вы плачете?
— Какое вам дело!
Он остановился, взял ее за руки и заставил посмотреть себе в глаза.
— Разве вы не знаете, маленькая глупышка, что для меня важно все, что вас касается?
Почему эти слова ее успокоили? Она осторожно высвободилась и вновь двинулась по улице. Они остановились перед решеткой Люксембургского сада.
— Зайдем, там мы сможем спокойно поговорить, — сказал Франсуа.
Визжа и пронзительно крича, вокруг бассейна бегали друг за другом мальчишки в шерстяных шапочках и шарфах. Матери следили за ними, притопывая ногами, чтобы согреться.
— А теперь скажите мне, почему вы в Париже?
— Из-за Франсуазы. Она чувствует себя не совсем хорошо…
— В ее состоянии это нормально.
— Конечно. Но тетушка так волновались, что я приехала первым же поездом. Впрочем, не думаю, что останусь здесь надолго. Как только я уезжаю из Монтийяка, меня сразу же охватывает тревога, как бы там что-нибудь не случилось.
— Лоран д’Аржила не давал о себе знать?
— Нет, я ничего не слышала о нем с тех пор, как 21 сентября казнили заложников в Суже.
— Я видел его спустя некоторое время после расправы. Он простить себе не может, что ему не удалось их спасти, — сказал Тавернье, вновь беря Леа под руку.
— Что он мог сделать?
— Он прекрасно знает лагерь Мериньяк, откуда немцы везли заложников.
— Откуда ему известно это место?
— После похорон вашего отца Лоран попал в облаву в Бордо, на улице Сен-Катрин. И хотя документы у него были в порядке, его забрали в Мериньяк. Спустя три дня он бежал оттуда, составив точный план лагеря и завязав несколько знакомств, которые могли бы оказаться полезными. Узнав, что взятые наугад семьдесят человек будут расстреляны в отместку за покушение в Париже, он вместе с аббатом Лассерром и несколькими товарищами спланировал операцию по их спасению. Они хотели перехватить грузовики с заложниками, перебить охрану и освободить узников. Но в последний момент поступил приказ ничего не предпринимать.
— Кто отдал этот приказ?
— Не знаю. Может быть, Лондон.
— Это абсурд.
— В политике часто сталкиваешься с вещами, на первый взгляд абсурдными, но они имеют силу закона.
Он посмотрел ей в глаза и вдруг добавил:
— Я хочу вас поцеловать.
— Не раньше, чем я узнаю правду о ваших отношениях с «друзьями» из отеля «Лютеция».
— Этого я рассказать не могу. Для вас и для всех нас будет лучше, если вы останетесь в неведении.
— Я была потрясена, когда увидела вас в их компании. Я как раз искала вас и шла по адресу, который вы мне дали.
— Авеню Клебер, 32?
— Да.
— Поблагодарите моих, как вы говорите, «немецких друзей»; если бы не эта встреча, вы бы попали прямо в волчье логово. И вряд ли я смог бы вас вытащить оттуда, несмотря на свои связи и дружбу с Отто Абетцем.
— Немецким послом?
— Да. Помните, мы у него встретились и там же танцевали? Вы забыли наш танец?
Повернувшись спиной к музыкальному киоску, они облокотились на балюстраду, возвышающуюся над лужайкой и бассейном. В зимнем свете Сенатский дворец, обложенный мешками с песком, был похож на спящий замок, охраняемый черными деревьями, чьи голые ветви тянулись к нему словно в порыве мольбы или угрозы. Позади Леа и Франсуа садовник толкал тележку с морковью, репой и луком. Они обернулись на скрип колес.
— Что он здесь делает с этими овощами? — удивленно спросила Леа.
— Разве вы не знаете, что Люксембургский сад превратился в огород?
— Неплохая идея, — ответила она так серьезно, что Франсуа рассмеялся.
— Да, идея хороша, хотя я и задаюсь вопросом, кто пользуется всеми этими плодами… Но вы до сих пор так и не сказали, почему искали меня.
— Я совсем запуталась. Кто вы? Сторонник немцев или французов? Друг Отто Абетца или Сары Мюльштейн?
— Пока еще не настало время для ответа. Знайте только одно: я никогда не причиню вам зла. Можете все мне сказать.
— У вас нет новостей от Сары?
— Если вы что-нибудь знаете, скажите мне. Каждую минуту она подвергается опасности, — ответил он, сжав ей руку.
Глядя в глаза Франсуа, Леа тщетно пыталась разгадать его тайну. Несмотря на теплое манто, она вся дрожала.
Он притянул ее к себе и усыпал поцелуями застывшее лицо. Леа казалось, будто она ждала этого мгновения с той самой минуты, как увидела его на лестнице отеля. Когда же их губы, наконец встретились, она почувствовала прилив счастья и прижалась к своему другу.
— Маленькое животное, ты не изменилась. Как мы могли так долго прожить друг без друга?
Рука, скользнувшая под ее свитер и завладевшая ее грудью… сдавливающая отвердевшие соски, была одновременно холодной и обжигающей.
— Филипп! Марианна! Не смотрите… Это отвратительно… На глазах у детей!.. Как вам не стыдно! — воскликнула пожилая няня, оттаскивая в сторону двух ребятишек четырех-пяти лет.
Когда же они, наконец, обратили внимание на ее присутствие, то их странные улыбки, невидящие, обращенные в самих себя взгляды заставили ту опустить голову и ускорить шаг.
