Жорж Бордонов - Золотые кони

— Я попросила его, — глухо произнесла она, — одолжить мне двести тысяч сестерциев, чтобы привести в порядок наш дом.

— Но как мог Красс дать ей такую большую сумму после того, как ты уже занял у него триста тысяч сестерциев? — воскликнул ее отец.

— Эту сумму я потратил на участие в выборах.

— Твои выборы были обречены на неудачу. Ты был по горло в долгах, но с легким сердцем отправился в Ламбезию, не рассказав всего честно ни жене, ни ее семье.

— Это была одна из главных причин, которые побудили меня покинуть дом и жену. Я надеялся попасть с армией в Галлию и разбогатеть там.

— Красс не мог бросить Теренцию в таком плачевном состоянии. Как порядочный человек, он предоставил ей место в собственном доме. Я никогда не забуду того, что он для нее сделал.

— Почему же после вашего возвращения из Греции, — спросил я, — Теренция не перебралась к вам?

— Я остановился в Остии. А Теренции больше нравится на Квиринале, чем в моих пропыленных складах. Разве она не имеет право выбирать, где ей жить?

— У нее есть, кроме того, право посещать пиршества, украшать своим присутствием дома сенаторов…

— Но кто из вас первым вступил на путь измены — не ты ли? Разве это не измена, когда муж бросает любящую жену вместе со своей огромной задолженностью и на годы покидает домашний очаг? Уж не думаешь ли ты, что моя дочь сделалась твоей рабыней после вашей свадьбы? Что вообще между вами общего? Ничего, мой дорогой центурион. И Теренция имеет право в любой момент порвать узы своего неудачного замужества.

— Теренция, я хочу слышать, что скажешь ты. Так ли я должен понять происходящее, как объяснил его твой отец?

— Прислушайся к тому, что говорит твой разум, моя дочь. Не позволяй себя обманывать снова лживыми обещаниями. Я знаю, как он коварен.

Сенатор Фабий до сих пор не проронил ни слова. Он держался так, будто его совсем не волновало то, что происходило на его глазах.

Отец Теренции снова заговорил, слегка понизив тон голоса:

— Кроме той суммы, что ты взял у Красса, то есть трехсот тысяч сестерциев, ты пустил на ветер и приданое Теренции, но избиратели все равно не поддержали тебя, как и следовало ожидать. Не забывай, что по закону мы вправе потребовать, чтобы ты возместил эту сумму полностью, а это еще двести пятьдесят тысяч сестерциев, если мне не изменяет память. Где ты их возьмешь?

— Продам свое имение в Кампании.

Он фыркнул, как делают все дельцы, когда отвергают низкую цену:

— Оно не стоит того. Здания нуждаются в ремонте, каналы — в прочистке. Благодари своего отца, который оставил имение без рабочей силы, предоставив свободу рабам. При вашем более чем скромном достатке это было просто безумием.

— Скажи, Теренция, неужели и ты считаешь, что я должен вернуть твое приданое? Ведь ты была согласна, чтобы я пожертвовал его на выборы.

— Скажи спасибо, что она отказывается привлечь тебя к суду, — продолжал отец, — несмотря на то, что должна бы это сделать. Но вот на каких условиях: ты должен в течение трех дней покинуть город, не устраивая скандала. Уезжай куда хочешь, но так, чтобы о тебе забыли через три дня. Иначе я обещаю, что ты будешь взят под стражу и посажен в тюрьму вместе с бандитами и беглыми рабами. Тебя будут судить вместе со всей нечистью Мамертина!

Я снова спросил Теренцию:

— Это действительно твое решение? Или тебя заставляют выполнять чужую волю?

Она еще ниже склонила свою голову и сказала чудесным певучим голосом:

— Условия помолвки уже обсуждены. Через месяц я стану женой Фабия.

— Я поздравляю вас!

— Он обещает мне то, чего я никогда не имела в твоем доме: безопасность, уверенность в завтрашнем дне.

— А кроме того, комфорт и роскошь! О, Теренция, я любил тебя всем сердцем!

— Я хотела бы, чтобы ты забыл обо мне.

— Но я не виню тебя.

— Даже если ты и не будешь винить меня, все же не сможешь полюбить моего ребенка.

— Какого ребенка?

— Который родится через шесть месяцев. У меня будет ребенок от Фабия.

Я вышел от них, покачиваясь, точно пьяный. Отец Теренции прокричал мне вслед:

— Не забудь зайти к банкиру, он ждет тебя. Ты должен ему три сотни сестерциев.

Фабий догнал меня на лестнице. Он не сразу решился заговорить, но, переведя дыхание, произнес:

— Прости меня, если сможешь. Попробуй встать на мое место. Я постарался все устроить так, чтобы ты пострадал как можно меньше.

— Я уже был на твоем месте, Фабий, — сказал я. — Мне остается только пожелать тебе счастья.

— Не считай себя слишком несчастным. В Риме разводы — дело обычное. Женщины из высших сословий взяли моду отвергать надоевших мужей.

— Может ли центурион тягаться с сенатором?

— Не говори так, Тит!

— Будь счастлив!

Оплывшее лицо Красса, пристально смотревшего на меня, казалось бледным пятном на фоне бедер священной Афродиты, скопированной с греческой статуи, а может быть, вывезенной с какого-нибудь пожарища. По обе стороны ее сияли медные футляры учетных книг верховного банкира. Вся комната производила впечатление склада, где хранились дорогая мебель, изделия из ценных металлов, восточные ковры. На стенах — ряд картин, повествующих о плаваниях Одиссея, царя Итаки. Среди этой роскоши громоздилась фигура, завернутая в консульскую тогу, красная кайма которой, свидетельствовавшая о высоком звании, была предельно тонкой: Красс старался показать всем, насколько он чужд тщеславия.

— Племя женщин делится на несколько родов. На одних женятся, когда желают поправить свои дела. Других завоевывают, чтобы насладиться чем-то нежным и утонченным после многих лет распутства. Третьих делают женами, чтобы скрасить старость…

Произнося эту сентенцию, Красс по-кошачьи сладко щурил глаза, будто ему мешало солнце, хотя на самом деле это было не так. Просто это была его обычная манера смотреть на собеседника.

— Красота, — продолжал он изрекать банальности с той самой загадочной улыбкой, которая прежде так восхищала меня, — плохо уживается с бедностью. Роскошь так же необходима всему изящному, как вода растению. Таким образом, Тит, все складывается как нельзя лучше. Да-да! Случившееся, этот пожар, поможет тебе заново осмыслить свою жизнь. Ты должен решиться забыть, начиная с этого момента, свой прежний семейный опыт, по крайней мере, не вспоминать о нем. Рим уже не таков, каким был еще недавно. Наши современники признают только власть денег. Они живут не только прошлым, но и настоящим и будущим. Прошлое можно использовать, если есть чем платить сегодня. Настоящее принадлежит богатым. Их сегодняшняя слава — залог преуспевания завтра. Как видишь, иметь своими предками Анка Марция и Кориолана в наши дни явно недостаточно. Заметь, что я искренне сожалею о таком положении вещей, но что делать! Посмотри: сам Цезарь принял власть над Римом у представителей древних родов, к которым относится и сам, но народу он обещает свободу, пиршества и зрелища, разбогатевшим купцам — выгодные назначения и только в кругу сенаторов вспоминает о благородном происхождении своего семейства. А если бы я сам не позабыл своего прошлого, кем бы я сейчас был? Не прерывай меня. Лучше прислушайся к тому, что я говорю. Пришел час военных. Стань солдатом, но не таким, как прежде, по необходимости, а по призванию, солдатом с головы до пят, Иди впереди всех, бросайся в самые опасные переделки. В наше время нужно действовать быстро и крепко держать завоеванное. Если будешь медлительным, взвешивающим, сомневающимся, ничего не добьешься. Самое главное — действовать.

— Зачем ты говоришь мне все это? Я знаю, что ты никогда не согласился бы ни бескорыстно держать Теренцию в своем доме, ни давать мне отеческие наставления, в которые сам едва ли веришь.

— Ты не стал вежливее! Подумать только, что ты несколько лет учился у меня! Я бездарный учитель.

— Ты уклонился от моего вопроса. Или тебе неприятно отвечать на него?

— Нисколько. Я любил твоего отца. Он верно служил мне во время войны со Спартаком. И я был глубоко опечален его смертью. Но отец Теренции — мой старинный друг. Хотя я и тебе знаю настоящую цену. Почему же мне было не приютить Теренцию? Между прочим, признаюсь тебе, что я тогда понятия не имел ни о вашем разводе, ни о ее втором замужестве. Поверь мне.

— Разумеется, верю. Я же не могу залезть к тебе в душу, чтобы проверить, правду ты говоришь или нет. Я знаю только, что, обзаведясь женой, Фабий должен был оплатить долги ее мужа.

— Уж не сам ли ты собирался заплатить мне долг? Наверное, из своего центурионского жалованья? Это при условии, что тебя не убьют на службе.

— Я думаю, такой крупный банкир, как ты, может позволить себе пойти на риск ради крупной поживы.

— Мои расходы весьма велики, не думай, что я могу разбрасываться деньгами.