Николай Садкович - Георгий Скорина
На краю площади, окруженный почтительной толпой, сидел известный всему Полоцку слепец Андрон. Рядом с ним стоял босой поводырь, мальчик лет двенадцати. Оба – старик и мальчик – пели, подняв лица к высокому июльскому небу. Песня была серьезная, немного печальная, как все, что пережило века.
Ужаснися, человече,И слезися своим сердцем,Что душою помрачился,Потерял себя ты ныне,Во гресях своихОтложи свои забавыИ утехи сего мира,Не отдайся в рабство вечно,Не теряй своей свободы.
Голос певца обрывался в гневном речитативе и снова поднимался высокой, дребезжащей нотой. Песня плыла над толпой.
Глава II
Не было в далекие лета на белорусской земле ярмарки или другого какого народного сборища, чтобы не пели там песни старцы-слепцы. Приходили они издалека. Щупая посохом пыльный шлях, держась за плечо мальчика-поводыря, входили в многолюдный торговый город и, выбрав тихое место, садились где-нибудь возле забора, в тени дерева. Старческие пальцы касались струн лиры[9] или цимбал, и на голос их собирался народ… Слушали жадно, неотрывно, в грустных местах плакали, переживали вместе с героями песни их поражения и победы. Слова песни просты, знакомы всем. Неторопливо ведет свой сказ певец, и песня его легко и быстро прокладывает путь к сердцам людей.
Слушают песню, как горячую проповедь. Умолкнет певец, а песня еще живет. Люди примеряют жизнь свою к старческим сказам. Верят им. Певца берегут не за красоту голоса, а за чистоту сердца, за мудрость и бесстрашие.
Пели старцы о горе народном, о воле.
– Где ж она ныне, воля наша? – заговорили в толпе, едва умолк Андрон.
– Кажи, старче.
Певец глядел поверх толпы белыми, незрячими глазами.
– Вот вы стоите передо мною, а я не вижу вас…
– Слепой… – тихо сказал кто-то в толпе.
– И вы слепы! – вдруг ответил старик. – Правда стоит рядом, воля у порога, а вы не ведаете, как добыть ее. Жизни своей не видите…
Старик замолчал, словно всматриваясь в даль. Мальчик-поводырь встал на ноги, и его юное лицо приняло задумчивое, печально-торжественное выражение.
Люди притихли, ожидая слова старика с уважением и трепетом.
– Расскажи нам про жизнь нашу… Скажи притчу, старик…
Андрон медленно, как бы вспоминая, провел рукой по струнам лиры.
– Чую, чую… – заговорил он тихо, нараспев. – Бежит конь, как на крыльях летит. Сидят на том коне хлопчик малый и батька старый. Минуют они города и села, долины и реки, озера, боры и пущи. Прилетели аж на самый край света. Нигде живой души не видать. Поле и поле, а как поглядит хлопчик по сторонам, очи закроет, до батьки тулится. Батька его утешает:
«Тихо, тихо, сынок. Гляди, не зажмуривайся. Гляди вправо, гляди влево… А по правую руку болота без конца, без края. А по левую руку смоляные реки и озера. Смола огнем горит, кипит…» Стало хлопчику невмоготу. Просит батьку вернуться. А конь все бежит и бежит. Дорога в гору пошла, и, покуда глазом охватить, стоят люди в тех смоляных озерах, мучаются.
А вот на бугре люди на себе землю пашут, каменья выворачивают. Отворотят пласт, а он снова на свое место ложится. Камни, как грибы, растут на их пашне…
– Господи! – вздохнул кто-то в толпе.
– А стоят обок пахарей столы. На столах яства и питье. Грешным и пить и есть дуже хочется, рвутся к столам, да достать не могут. Цепь не пускает… Конь бежал, бежал и на колени упал. Слезли тогда батька с сыном. Взял старик за руку малого хлопчика, ведет дальше и спрашивает:
«Что же ты видел, сынок, что же ты узнал?»
Андрон сделал паузу, и в напряженной тишине неожиданно прозвучал дребезжащий голос мальчика-поводыря:
– Много я видел, татулька, да мало я знаю… Скажи мне, что за люди мучаются там, по правую руку?
– Это грешники, – ответил ему Андрон. – При жизни не работали, чужой пот, кровь сосали, на боку лежали. Зато теперь тут каменья ворочают, а упадут – гады их кровь сосут, тело точат. Какие поступки, такая и кара.
– А за что, татулька, люди языками горячие сковороды лижут?
– За то они лижут, что долгий язык имели. Лгали, понапрасну клялись. За неправду присягали. Людям зло причиняли. Такая им и казнь.
– А то вижу я людей, – продолжал испуганно и жалостливо спрашивать поводырь, – что сырую землю жрут. Давятся, кровь изо рта течет. Почему так?
– А потому так, – сурово отвечал певец, – что всего этим людям было мало. Богатство собирали, чужое заедали, бедных обижали, землю забирали… А что есть богатство? Земля, не что другое. Пускай жрут ее. Какая заслуга, такая и награда…
– Еще вижу я людей, сами с себя шкуру лупят, мясо на куски разрывают, солью посыпают. Чем они провинились?
– Они с бедного последнюю сорочку срывали. Вдов, сирот забижали… Пусть знают, как солоны сиротские слезы.
– А то видел я – на себе люди сохой пашут. Новину поднимают. А земля каменистая, тяжелая. По бокам – столы с едой стоят, люди голодом мучаются, а достать не могут. Чем заслужили они такую муку?
– Эти люди: воеводы, бискупы,[10] цивуны и маршалки.[11] Они народ мордовали… И в будни и в свято. Ни хворого, ни здорового не разбирали. Жалости, милосердия не знали. Сами вкусно ели, сладко пили. Убогих не дарили, голодных не кормили. Пусть же испытают, как голодать, холодать, каменья пахать.
Одобрительный гул послышался вслед за ответом слепца. Окружающие готовы были уже сравнить свою жизнь с услышанным, но Андрон поднял руку, требуя тишины. Мальчик продолжал:
– Коли ж ты все знаешь, так скажи ты мне, татулечка, кто и за что в смоляных реках, озерах кипит? Дуже они стонут, зубами скрипят.
– Эта кара самая наибольшая, – ответил слепец. – Кипят в смоле гайдуки, слуги панские, и мужики, что панам продались. Своего же брата выдавали. За народ, за правду не стояли. Последнюю скотину у мужика для пана отбирали, по миру бедовать пускали. Соседей от врагов не обороняли. И нет им ни дна ни покрышки. Что посеяли, то и пожинают, по заслугам плату принимают.
Мальчик закрыл лицо руками и будто всхлипнул:
– Этих мне жалко, татка. А не можно их спасти?
– Нет, – печально ответил Андрон. – А коли ты такой жалостливый, то и спасай людей, которые своей правды не видят… Ходи по селам и по городам. Не минуй ни одной хаты бедной. Убогих учи, давай пример. Чтобы были они между собой добрыми. Друг друга бы не обижали, чужого не брали. Своего брата панам не выдавали. Русских людей вместе собирали. Открывай очи посполитым людям. Научай различать правду от кривды.
– О какой кривде говоришь? – раздался вдруг голос.
Протиснувшись вперед, в круг вошел безбровый.
– Очи мои открыты, где увидеть ее? – спросил он, вытянув шею.
Андрон повернул к нему лицо и ничего не ответил. Мальчик-поводырь испуганно прижался к старику.
Окружающие молчали, не понимая, что хочет этот невесть откуда взявшийся человек.
– Молчишь, сова? – крикнул безбровый. – А того не знаешь, что твои слова смуту сеют?
– Эй, человече! – вступился молодой гончар Петр, что провел ночь у костра под стенами города. – Отойди, мы про свою беду песню слушаем.
– От таких песен душегубство по княжьей земле идет! – огрызнулся безбровый.
Вокруг зашумели. Обступили безбрового, заговорили:
– Иди своей дорогой! Чего пристал к старику? Откуда такой?
Безбрового потихоньку выталкивали из круга.
– Кто ты есть, что мирным людям слушать мешаешь? Иди! Иди!
– Не тронь! – сопротивлялся безбровый. – Гляди, не было бы худа.
– Воеводский он! – крикнул стоявший в толпе Георгий.
– Знаю, что он из раю, да как зовут, не знаю, – ответил Петр и толкнул безбрового так, что тот растянулся на четвереньках.
Толпа захохотала.
– Пускай таким чином до своего пана скачет.
– Спасите! – закричал безбровый, вскакивая. – Убийство! Гей, стража! – побежал на середину площади.
Толпа возле певца быстро стала редеть.
Петр оглянулся на подошедшего Георгия.
– Уходи, парень. Теперь добра не жди…
И точно. На площадь со всех сторон сбегались воеводские стражники. Не пытаясь уяснить причину крика, они обрушили свои плети на спины первых же подвернувшихся людей. Полетели на землю лотки с мелким разносным товаром, зазвенела посуда. Площадь огласилась воплями зазевавшихся.
Старый певец по-прежнему сидел на своем месте, держа на коленях умолкшую лиру, и, высоко подняв голову, прислушивался к крикам и шуму.
Мальчик-поводырь испуганно тянул его за полу свитки и дрожащим голосом просил:
– Деду, бежать надо… бежать!..
Но было уже поздно. Безбровый подскочил к слепцу, рванул его за ворот. Старик невольно поднялся, взмахнул руками. Лира скользнула вниз и застонала на камнях мостовой.
– Вот он! – кричал безбровый. – Вяжите его, грабителя! И щенка его вместе… В колоду!
Георгий шагнул к безбровому:
