Александр Кравчук - Нерон
Паллант был совершенно прав, указывая на величие рода Домициев Агенобарбов. Сто лет назад Луций Домиций, будучи одним из ожесточеннейших противников Юлия Цезаря, когда тот сражался с Помпеем, пал в битве под Фарсалом. Его сын Гней примкнул к убийцам Цезаря и числился смертельным врагом Октавиана, будущего императора Августа. Зато сын Гнея, носящий имя деда — Луций, примирился с новым правлением. Он удостоился высочайшей награды и руки дочери Антония, доводившейся племянницей самому Августу. Этот Луций прославился тремя вещами: высоким искусством наездника, организацией гладиаторских игр, настолько жестоких и кровавых, что Август запретил их, а также военными походами в глушь Германии, за Дунай и Рейн. Он был надменен, безжалостен, упивался роскошью.
Согласно с семейной традицией сын Луция снова получил имя Гней. По складу своего характера он очень напоминал отца. Однажды на узкой Аппиевой дороге он умышленно так погнал коней, что они растоптали идущего по обочине мальчика. Поведения он был непредсказуемого: возле своего дома у Святой дороги возвел великолепные бани для простого люда, но неизвестно по какой причине отказался выплатить положенные премии победителям в состязании колесниц, хотя сам был их устроителем. Богатство и знатность рода обеспечили ему блестящую карьеру. Он достиг вершин власти, а в 28 году с согласия правившего тогда Тиберия получил руку Агриппины, в результате чего породнился с императорским домом, так как Агриппина являлась внучкой брата Тиберия.
Ко дню замужества девушке едва исполнилось двенадцать лет. Единственный ребенок от этого брака появился только через девять лет, в середине декабря 37 года. Роды были тяжелыми, ибо плод, плохо лежавший в материнском лоне, шел не головой, а ногами. Новорожденный оказался мальчиком. Он явился на свет в Анции, приморском городке, в тридцати пяти милях к югу от Рима. Это было излюбленное место отдыха римлян, ибо оно позволяло наслаждаться морскими купаниями и чистым воздухом, не отрываясь особенно от текущих дел и событий в столице, в отличие, скажем, от более живописного, зато отдаленного побережья Неаполитанского залива. Среди великолепных построек, окаймляющих залив в Анции, находился как императорский дворец, так и вилла Домициев; Агриппина бывала здесь охотно и довольно часто.
Сына Гнея Домиция, естественно, нарекли Луцием. Его отец не лишен был чувства юмора, а достоинства, как свои, так и жены, видимо, знал недурно. Ибо, когда его поздравляли с рождением потомка, сказал:
— У нас с Агриппиной ничего хорошего родиться не может!
Могло бы показаться, что мальчик начинает жизнь под счастливой звездой. Ведь на императорском троне тогда восседал уже восемь месяцев брат его матери, Калигула; и, следовательно, юный Луций Домиций доводился племянником самому правителю империи. К тому же Калигула относился к своим трем сестрам с величайшей нежностью. Старшей из них была Агриппина, на год моложе — Друзилла, а самую младшую звали Ливиллой.
В одном из первых своих декретов император распорядился, чтобы форма всех официальных присяг заканчивалась словами: «Пусть я сам и мои дети будут не столь дороги мне, как Гай и его сестры». Форма же служебных донесений и приказов была такой: «Лишь бы все складывалось благополучно, хорошо и счастливо у Гая Цезаря и его сестер».
Скоро, однако, выяснилось, что Калигула — человек душевнобольной (его бабка Антония давно это подозревала). Своих сестер, особенно Друзиллу, он дарил большими, нежели братские, чувствами. Он отнял ее у мужа и приказал жениться на ней своему другу Эмилию Лепиду, но на самом деле относился к ней как к жене. Когда в 38 году Друзилла умерла, Калигула впал в отчаяние. Он сторонился людей и даже не участвовал в похоронах сестры. Он уединился в особняке на Альбанском озере и целыми днями играл в кости. Однажды ночью он вдруг отдал распоряжение нести себя ускоренным маршем ни много ни мало до Сицилийских Сиракуз, вскоре он вернулся оттуда, заросший и исхудавший. Приказал объявить публичный траур; прекратили свою деятельность суды, были запрещены всякие торжества, веселиться, принимать ванны, пировать (даже в семейном кругу) тоже запрещалось под страхом смерти.
По сенатскому приказу умершая получила титул Августы. Одно золотое ее изваяние стояло в зале заседаний, другое — в храме богини Венеры, для этого воздвигли особый алтарь. Создали смешанную — из женщин и мужчин — жреческую коллегию для богослужений в честь Божественной. Женщины, давая свидетельские показания, отныне обязаны были присягать ее именем. В качестве божества ее величали Pantea — Верховная богиня.
Сенатор Геминий под присягой заявил:
— Собственными глазами я видел, как Божественная Друзилла Августа Пантея вознеслась на небо и там беседовала с богами. Если же я лгу, пусть погибну, погибну я и мои дети!
В награду за правдивость и гражданское мужество он получил миллион сестерциев.
Именно в ту пору в далекой Палестине в царской семье Ирода появилась на свет девочка. В память о божественной сестре Калигулы ее нарекли Друзиллой; она-то через пятнадцать лет и должна была стать женой вольноотпущенника Феликса.
Траур наконец завершился, и безумец на императорском троне несколько утешился, взяв в жены Лоллию Паулину. Однако о Друзилле он не забыл. В 39 году годовщина ее рождения была отмечена великолепными играми. В первый день состоялись состязания колесниц, звериные бои и единоборство людей с дикими животными. На арене полегло пятьсот хищников, доставленных из африканских пустынь и европейских лесов. Столько же погибло на другой день. Публика получила угощение, а сенаторы и их жены — ценные подарки.
Агриппина и Ливилла никогда не удостаивались такого благорасположения брата, как умершая сестра. Однако весь двор был убежден, что Калигула и с ними поддерживает кровосмесительные связи. Именно этим объясняли то обстоятельство, что в том же 39 году он простил их, когда обнаружился заговор, в котором обе они, очевидно, оказались замешанными. Целью заговора было убийство императора и возведение на престол Эмилия Лепида, официального мужа умершей Друзиллы, самого верного до той поры друга Калигулы. Итак, властодержца предавали люди из его ближайшего окружения. По мере того, как психическая болезнь усугублялась, Калигула становился опасен для всех, особенно для своих приближенных.
Заговор был раскрыт в момент, когда император и двор пребывали в Галлии Заальпийской. Лепида тотчас казнили, Агриппину и Ливиллу объявили соучастницами Лепида, да еще состоявшими с ним в любовной связи. Вина Агриппины оказалась наиболее тяжелой, ее ждала и самая невыносимая кара: она должна была доставить урну с прахом Лепида в Рим, всю дорогу держа ее на коленях.
В официальном обращении к сенату император обвинил сестер в том, что они вели безбожный и распутный образ жизни. В храме Марса-мстителя Калигула приказал положить три меча — символы наказанного вероломства грех лиц: Лепида и двух своих сестер.
Агриппина и Ливилла отправились в изгнание. Их поселили на Понтийских островах. Это крохотные, почти необитаемые клочки земли вулканического происхождения у западного побережья Италии, на широте Неаполя. Сестры императора прозябали там в нищете и одиночестве. Они могли считать, однако, что к ним проявили исключительную снисходительность. Калигула без обиняков заявил им:
— У меня помимо островов есть и мечи!
Двухлетний Луций лишился материнской опеки, а через несколько месяцев потерял и отца. Тот умер естественной смертью от водянки. Надо признать, что он пытался сохранить сыну хотя бы часть фамильного богатства, едва не потерянного в связи с крахом Агриппины. Именно поэтому в завещании он указал сына наследником только трети состояния, все остальное завещав императору. Он надеялся этим умаслить ненасытного властителя, чтобы тот оставил сироте хотя бы треть семейного богатства, что, впрочем, принимая во внимание объем нажитого Домициями, и так было немало.
Однако отец мальчика ошибался. Калигула, как и пристало безумцу, проматывал миллионы. Он постоянно пребывал в материальных затруднениях и без всяких угрызений совести под любым предлогом присваивал чужое имущество. Не пощадил он и полагавшейся Луцию части наследства, конфисковав его целиком.
Мальчик остался без родителей и средств к существованию. Его взяла к себе сестра отца, Домиция Лепида. Как и все Домиции, она обладала порывистым и необузданным нравом. Опекой над племянником себя не утруждала. Маленький Луций слонялся по дому, всеми забытый и никому не нужный. «Воспитателями» тетка назначила ему двух рабов, один из которых был парикмахером, второй танцором.
Домицию Лепиду иногда навещала ее дочь от второго брака, Валерия Мессалина. Уже несколько лет она была женой Клавдия, однако эта партия оказалась не самой удачной для молодой, красивой девушки с пылкими чувствами. Муж был значительно старше ее, постоянно рылся в старых книгах, из всех благ мира сего больше всего ценил добрую еду и вино. Посмешище для двора, в последнее время, после назначения членом жреческой коллегии, он вдобавок потерял и свое состояние. Ко всему этому Мессалина была по второму разу беременна. Словом, у молодой женщины хватало собственных забот, чтобы обращать внимание на своего маленького двоюродного брата Луция, который резвился где-то во внутренних дворах. Могла ли она предугадать, как трагически переплетутся судьбы ее детей с судьбой этого всеми покинутого мальчика! Пока же Луций и Октавия, дочь Клавдия и Мессалины, почти одногодки, мирно играли.
