Вадим Полуян - Ослепительный нож
Начинало смеркаться.
- Не вздыхай, милочка, - первой подала голос Анастасия Юрьевна. - Софьины тюрьмы страшны, да не про тебя.
Опять они проезжали житницы, под коими прячутся каменные мешки для великокняжеских супостатов.
- С чего, матушка-княгиня, молвила ты о тюрьмах? - удивилась Евфимия.
- От такой прегнуснодейной особы, что тебя у Пречистой с рундука согнала, можно ожидать всего, - зло заметила Юрьевна. - Не ведал Юрий Димитрич, мой благоверный супруг, какую злокозненную волчицу повезёт на Москву, когда во Пскове Софью встречал как великокняжескую невесту. - Судя по дрожанию голоса, княгиня распалялась от слова к слову. - Не грех и чёртову правду молвить, - взяла она Евфимию за руку, - выдалась наша нынешняя правительница не в матушку, мою тётку, а в свою бабку Бириту, что Витовтова отца Кейстутия околдовала где-то в неметчине, и тот женился на ней. Бирита-то была ведьма! Оттого и Витовт Кейстутьевич вышел этаким ведьмаком. Подступая к Смоленску, младенцев на жердях стремглав вешал…
- Как это стремглав? - перебила, ужаснувшись, Евфимия.
- Головою вниз, вот как. А взрослых давил меж брёвнами. Сколько бед причинил земле русской - память не выдержит. А зло родит только зло и род от роду приумножает…
Слушая княгинины филиппики в посыл Софье, боярышня Всеволожа невольно вспомнила рассказы отца, как дед Анастасии Святослав Смоленский в походе на Литву младенцев сажал на колья, взрослым выжигал глаза, тьмы пленников продавал татарам. А отец её Юрий запятнал себя таким злодеянием, от коего даже в сей суровый век люди дрогнули. Его, изгнанного Витовтом, не оставил единственный друг Симеон Мстиславич, князь Вяземский. Вместе делили бедствие. Сластолюбивый Юрий воспылал страстью к супруге князя прекрасной Иулиании. Но ни соблазн, ни коварство не помогли ему осквернить ложе добродетельной женщины. Тогда на пиру в своём доме Юрий убил несчастного Симеона. Мыслил воспользоваться ужасом Иулиании. Она не сробела. Метила насильнику ножом в горло, попала в руку. И любострастие уступило гневу. Догнав жертву во дворе, Юрий изрубил её в куски и велел бросить в реку. После, оставив жену с детьми, гонимый презрением Каин скитался в степях рязанских и той же осенью скончал жизнь. А ежели зло порождает зло, то к добру ли села Евфимия в карету княгини Звенигородской? И тут-то она опомнилась: с какой стати на их пути были житницы? Карета устремилась не к Чудовой площади, а, сделав крюк по Кремлю, - к Боровицким воротам. Вот уже и застенье. Колеса протарахтели по брёвнам моста над Неглинной. Кони мчат по Воздвиженке мимо купеческих теремов к Можайской дороге.
- Ты куда меня везёшь, матушка?
Княгиня не отпускала её руки.
- Забираю тебя от греха подальше. Уважая твоего батюшку, супротивника нашего в Орде, хочу сберечь его дочь от дворцовых козней. Лопоухие Мамоны не сберегут. Не обинуясь скажу: что у Пречистой внезапь случилось, вовсе и не внезапь. Есть мои пролагатаи в ближнем Софьином кругу. Донесли о её чёрном замысле извести тебя до приезда сына. Самовластица отводной клятвой подвигла твоего батюшку споспешествовать неправому делу.
- Какой такой отводной? - исподволь попыталась боярышня высвободить руку.
- Знаешь, как клянётся неверный? - ещё крепче сжала её пальцы Анастасия. - Говорит: «Лопни глаза!» А про себя добавляет: «Бараньи». Говорит: «Чтоб дня не прожить!» А про себя добавляет: «Собаке». Говорит: «Отсохни рукав!» А всем слышится «рука». Так- то!
- Однако до сего дня я от великой княгини ничего не видела, кроме чести, - попыталась боярышня защитить свою госпожу, соображая, что руку-то она вырвет, да из кареты не вырвется: кони несутся вскачь, двое охранышей движутся по бокам скок в скок.
- Люди таинственны, - между тем наставительно говорила Анастасия. - Овогда от них честь, а овогда от тех же бесчестье.
- Вороти меня домой, матушка-княгиня! - взмолилась как можно жалобнее Евфимия.
- Экое ты дитя! - Юрьевна обняла её другой рукой, не отпуская в то же время пальцев боярышни. - Не пугайся. Нынче же и Мамоны, и сестрица твоя узнают, где ты находишься. Софья же не достанет тебя в моём доме, как в крепости. Не обольщайся, что станешь женой Василия, ежели он победит в Орде. Мать его ныне правительница. И как бы грехорождённый Васька ни подрастал, она правления не уступит. Витовтовы руки цепкие! Ей надобна поводливая невестка. Ну, вроде Машки, Голтяихиной внуки, глупышки. А ты вся в батюшку: учена, умна. Некнижной литвинке из захолустной Вильны с тобой тягаться не по нутру.
- Отпусти, княгиня, - затравленно глядела боярышня в темнеющее окно, где ещё угадывался охраныш на белом коньке татарском. Ох, прыть у этого скакуна! Ордынская низкорослая порода коней в быстроте не уступает высокорослой арабской, - Не перекраивай, Анастасия Юрьевна, моей жизни по своей воле, - продолжала просить Евфимия.
- Сиди, - потребовала княгиня, - Мною задуманное к твоему же благу. Тебе невдомёк, так отец поймёт. Спасибо скажет мне Иван Дмитрия. Не гляди в окно, как на волю. Меня, старуху, осилишь, вырвешься, а голову расшибёшь.
Евфимия присмирела и круто переменила речь:
- Открой мне, Анастасия Юрьевна, отчего Василиуса называешь грехорождённым?
- Какой он Василиус? - возмутилась княгиня, - Васька, и вся недолга. Духовник покойного великого князя выдумал молвку о странном чуде, наверняка той же Софьей подсказанную. А грехорождённый у неё сын… - Анастасия замялась, - Отчего, отчего… Негоже юнице такое слышать, да не зря говорят: Витовтовна прижила сына, будучи на гостинах у отца в Вильне. Даже имя виновника кое у кого на устах: Доброгостий Смотульский, воевода Витовтов. - Тут Юрьевна наклонилась к самому уху Евфимии: - Покойный великий князь Василий Дмитрия догадывался и молчал. А сына не возлюбил. Подумывал отказать великое княжение по старине, то есть брату. Может, так и было поступлено. Завещание, сказывают, состряпано после государевой смерти.
Евфимия предпочла не ответить на эти страшные речи. Некоторое время слышался лишь грохот колёс. Окна стали совсем темны, ничего уж не разглядишь. И лица княгинина не видать. Только цепкость рук её чувствуется и от платья душистой колонской водицей пахнет.
- Что бы там ни случилось, - вновь заговорила Анастасия, - всё равно быть Юрию Дмитричу на великокняжеском столе. А отец твой станет инокняженцем: от Софьина выродка перейдёт служить истинному государю, попомни!
Евфимию не повергло в страх, а скорее в смех нелепое такое пророчество. Во тьме Юрьевна не видала её улыбки.
- А я? - прозвенел любопытствующий девичий голосок, - Что предскажешь мне?
- Ты, - торжественно оповестила княгиня, - ты непременно станешь женой Василия. Не Софьиного, моего. Первенец мой по тебе давно с ума сходит.
Не трудно было сообразить: речь идёт о старшем сыне Юрия Дмитрича Василии Косом, забияке и баламуте, что сбегал от ученья вслед за Василиусом. Евфимия не знала, как отозваться на нежданное-негаданное открытие. Теперь возможность оказаться в Звенигороде стала выглядеть ещё более мрачной. Слава Богу, карета резко сбавила ход и внезапно остановилась.
Миг тишины… И за дверцами почти тут же всполохнулось движение. В окне справа замелькали огни.
- Что стряслось? Пошто стоим? - ворчала Анастасия, не нарушая своего покойного положения.
Дверца приотворилась. Просунулась встрёпанная голова. Лица впотьмах не разобрать.
- Государыня-матушка! Постоялый двор Есентия Лубки…
- Окстись, Олисей, - грозно откликнулась княгиня, - На што мне постоялый двор? Чай, дом близок.
- Не слишком-то близок, матушка. А коням отдых надобен.
- Так поменяй коней.
- А Есентий не повелел тебе коней менять. Таков ему приказ.
- Чей приказ? - рассердилась вконец княгиня.
- Московский. Через здешнего князя.
Анастасия шумно перевела дух.
- Какого князя? Разве мы не в своём уделе?
- Мы на земле Михаила Андреевича Верейского.
- Известный потаковник власть придержащим, - пробормотала княгиня. Разумеется, это врагиня Софья изобрела ей дорожные неприятности. Уязвлённая, продолжала ворчать: - Будто нельзя до своего постоялого двора доплестись…
У Олисея был тонкий слух, он ответил на бормотанье:
- Кони запалились донельзя. Остудить бы да покормить чуток.
Анастасия, кряхтя, выбралась из кареты. Евфимия - следом. Обеих тут же окружила женская челядь, ехавшая за ними. Челядинки сняли с кареты жестяные фонари решетом, погасшие в пути, а теперь засвеченные и тускло мерцающие. Слуги подошли с факелами из пеньковых витней. Они и давали подлинный свет.
- Улька, бери боярышню под руку, да покрепче, - распоряжалась княгиня. - Марьша, веди меня… Синька, Фенька, бегите вперёд, собирайте вечерять.
