Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Атаман взглянул в ее мерцающие, раскосые глаза, и вдруг вспомнил остяцкую девчонку, что держал при себе прошлой зимой. У той тоже были такие очи — ровно как у кошки, вздернутые к вискам, только темные.
Как пришла им пора возвращаться в Кашлык, он утопил девку в проруби — путь на юг был долгим, а Ермак Тимофеевич запрещал держать баб в стане. Девка умерла быстро — тем более, что он пару раз ударил ее саблей по голове, — только вот ее взгляд, — черный, как дымящаяся на морозе вода реки, — Кольцо иногда видел во снах.
Он встряхнул головой и твердо сказал: «Ну что ж, так тому и быть. Значит, судьба у меня такая. Прощайте, Федосья Петровна, не поминайте лихом, а я, как любил вас, так и любить буду, до смертного часа моего».
Он, было, повернулся уходить, но краем глаза заметил, как часто и взволнованно дышит боярышня.
«Хорошо, — спокойно сказал себе Кольцо, — а теперь надо осторожно, чтобы не спугнуть».
— Иван Иванович, — жалобно сказала Федосья, — разве то моя вина…, Если б я не сговорена была. Я ведь тоже своего нареченного люблю.
— Ну что ж, — тихо ответил атаман, — значит, повезло ему — не сказать как. Коли вы бы меня любили, Федосья Петровна, я бы на руках вас носил, в золоте-серебре купал, в шелка-бархаты одевал. Коли любили бы вы меня, дак счастливей меня не было бы человека на всем белом свете. А так, — он махнул рукой, — только и остается, что умереть».
— Не надо! — Федосья внезапно уцепилась за рукав его кафтана. «Грех сие!».
— Грех, — горестно ответил Кольцо, — это человека надежды лишать, Федосья Петровна. Зачем жить-то коли, оной нет? Ежели я вам совсем не нравлюсь, — он вдруг гордо вскинул красивую голову, — то дело другое, однако же, показалось мне, что я вам тоже по душе пришелся, хоть самую чуточку?
Пришлись, — краснея, сказала девушка. «Но у меня нареченный есть».
Она вдруг поежилась, запахнув душегрею. Кольцо снял с себя кафтан, оставшись в одной рубашке, и накинул его на плечи девушке. «Там теплее, — сказал он, указывая внутрь сеновала, — не замерзнете, Федосья Петровна».
— Ну, разве если ненадолго, — озабоченно сказала девушка, — а то мне в усадьбу надо, поздно уже.
— Ну конечно, ненадолго, — уверил ее атаман, усмехнувшись про себя. «Нет, ночевать я с ней тут не буду, — холодно подумал он, устраивая Федосью на сене, — хватятся еще. Целку сломаю, и пусть идет себе восвояси, завтра сама прибежит, опосля такого ей деваться некуда будет».
— Ну, так ежели пришелся, Федосья Петровна, — атаман сел вроде рядом с ней, а вроде — и поодаль, глядя на играющий яркими цветами в проеме двери закат, — может, вы мне хоша руку пожать вашу разрешите?
— Ну, если только пожать? — неуверенно сказала девушка, протягивая ему тонкие, смуглые пальцы. Кольцо стал нежно их перебирать, и вдруг — Федосья даже ахнуть не успела, — прижался к ним губами.
— Иван Иванович, — она потянула руку к себе, — невместно ж это!
— Теперь и умирать не страшно, — еле слышно сказал атаман, и руку — отпустил. «А если б я вас поцеловал, Федосья Петровна, — клянусь, — более ничего в жизни мне и не надо было бы».
«Я ж уеду — вдруг, пронзительно, подумала Федосья. «А он на смерть идет, там, в Сибири у себя. Ну что ж от единого поцелуя будет — ничего. Как же это можно — такой жестокой быть, вона, чуть не плачет он».
— Ну, разве если разок только, — пробормотала Федосья, закрывая вспыхнувшее лицо рукавом.
«Молодец, — похвалил себя Кольцо. «Теперича не торопись, девка сторожкая, целку бережет, матерью вышколена. Оно и хорошо, — будет жена верная и покорная, как оной и положено».
Он медленно, нежно поцеловал вишневые, пухлые губы боярышни. Та задрожала вся. «В первый раз-то целуется, — усмехнулся про себя атаман, — не умеет ничего еще. Оно и славно, я таких девок люблю, обучу, как мне надобно».
— Понравилось? — тихо, ласково спросил он, оторвавшись от ее губ.
Девушка только кивнула и опустила голову, спрятав глаза. Воротник сорочки приоткрывал смуглую, высокую шею, и, Кольцо, взяв ее за руку, — боярышня оной не отняла, — прижался губами к ее гладкой коже.
— Иван Иванович! — та, было, попыталась отодвинуться, но атаман положил ее ладошку куда надобно, и с удовлетворением увидел, как взлетели вверх красиво изогнутые, темные брови.
— Это что? — наивно спросила Федосья.
«Господи ты, Боже мой, — чуть не застонал Кольцо, а вслух сказал: «Оное бывает, коли рядом с такой, как вы Федосья Петровна, сидеть, коли целоваться так, как целовались мы.
Вы, может, посмотреть, хотите?».
Та зарделась вся, до кончиков нежных, маленьких ушей, и тихо прошептала: «Разве только одним глазком».
Ее зеленые глаза распахнулись от изумления и Федосья, сглотнув, сказала: «Маменька меня учила, что так бывает, но я, я… — она не закончила и опять покраснела — еще гуще.
— А ведь вы мне можете сладко сделать, Федосья Петровна, — грустно сказала атаман, — но ведь не захотите, наверное. Я же вас и пальцем не трону, вот те крест.
— Я не умею, — опустив взгляд, сказала девушка. «Не понравится вам».
«А ну терпи, — приказал себе Кольцо, — недолго осталось». «Понравится! — горячо уверил он девушку. «Да я о сем и мечтать не мог, Федосья Петровна!».
Он положил ее ладошку куда надо, и сцепил, зубы, — делать она, действительно, ничего не умела.
— Вам хорошо? — озабоченно спросила Федосья Петровна.
— Очень, — уверил ее Кольцо и молящее сказал: «Ежели б я мог хоша раз на вас посмотреть…».
Он сбросил рубашку и продолжил: «Вы ж на меня смотрите…».
Девушка вздохнула и приспустила сорочку, немного ее расстегнув. Кольцо увидел начало высокой, смуглой груди и, помедлив, сказал: «Красивей вас, Федосья Петровна, никого на свете нет!»
Боярышня покраснела и пробормотала: «Неправда это!»
— Да разве ж я б мог вам неправду сказать! — горячо воскликнул Кольцо. «Никогда в жизни я бы оного не сделал! Ну, хотите, я вас всю — с головы до ног, — расцелую, и более ничего не надо мне!»
— Только поцелуете? — жалобно спросила Федосья.
— Конечно! — искренне ответил атаман.
Девушка вздохнула и стала расстегивать сарафан. «А ну потерпи еще! — приказал себе Кольцо. «Недолго осталось».
Соски у нее были вишневые и острые, живот — смуглый и плоский, ноги — длинные, и вся она — несмотря на рост, — под стать Кольцу, и стройность, была мягкая, будто пух.
Нацеловавшись вдосталь, — боярышня покраснела аж красивой, с острыми лопатками, спиной, — он шепнул: «Давайте, Федосья Петровна, я вам тоже сладко сделаю, хочется же вам».
— Невместно же, — слабо сказала боярышня, но Кольцо закрыл ей рот поцелуем и тихо ответил: «Так пальцем же, что ж от пальца-то будет? Ничего, Федосья Петровна».
Она была вся горячая и влажная, и Кольцо с удивлением услышал слабый, низкий стон.
«Если Федосью Петровну обучить, как следует, — усмешливо подумал атаман, — и не скучно с ней будет. Ну, ничего, дорога за Большой Камень долгая, как раз времени хватит».
— Федосеюшка, — ласково прошептал он, — пусти к себе, хоша на ненадолго, вот те крест, ничего делать не буду, просто полежу, и все».
Боярышня неразборчиво что-то проговорила, и Кольцо, устроив ее удобнее, развел в стороны длинные, стройные ноги. «Вот так, — усмехнулся он, нажимая посильнее и целуя ее — глубоко, долго, — вот так, боярышня!»
Федосья внезапно очнулась — боль была короткой, но острой, — и поняла, что жизнь ее сейчас разделилась на две части. Там, за дверью сеновала, в сияющем закате, ее более никто не ждал — она осталась одна, и никто на всем белом свете не смог бы ей сейчас помочь. Она откинула голову назад и заплакала — быстрыми, горячими слезами.
С ней было хорошо, — подумал Кольцо, — она была сладкая, горячая, тесная, — пока еще. В конце она закусила пухлые губы, сдерживая крик.
Он вытерся сеном и привел ее в порядок. Боярышня сжалась вся в комочек, и всхлипывала, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Он лег рядом и поцеловал нежную шейку — сейчас надо было поласкаться.
— Обесчестили вы меня, — сквозь рыданья сказала Федосья. «А ведь обещали, клялись…».
Кольцо чуть не рассмеялся вслух, но вовремя себя одернул. «Так Федосеюшка, — ответил он, целуя ее, — ты ж такая сладкая, ну не удержался я, ну прости, милая. Ничего, сейчас венцом это дело покроем — и бояться нечего».
— Ведь сговорена я, Иван Иванович, — расплакалась Федосья. «Обещана ж я, говорила я вам…».
— Ну, Федосья, — он чуть отодвинулся, — коли ты свое девство не соблюла, так я тут не причем.
Сама передо мной разделась, сама и ноги раздвинула, я тебя не насильничал. А я тебя в жены хоша завтра возьму, слово мое крепкое».
У девки тряслись плечи, и Кольцу даже стало немножко ее жалко. «Вот же дура, — вздохнул он про себя, — нет, коли она мне дочерей родит, уж я над ними с плетью буду стоять, чтобы сего не получилось. Ну конечно, отца у девки нет, некому следить за ней».
