Эдвард Радзинский - Нерон и Сенека
Амур наклонился, поднял с арены свиток. И сунул Сенеке.
— Прогляди… Это твои слова? — спросил Нерон.
Сенека, как обычно, невозмутимо проглядел свиток и бросил его на арену.
— Это мои слова.
— И отлично, — сказал Нерон. — Сейчас ты прочтешь все это вслух. Ну а мои ребята…
И тут Амур вынул из темноты золотую кифару. Наигрывая на кифаре, Амур — какой-то вдруг угловатый, странный — надвигался на Сенеку.
— Что с ним?! — в изумлении воскликнул Нерон. — Неужто?! Да это метаморфоза!.. Свершилась! Сенека, ты узнал? Это он — мой бедный братец Британик, которого я… Смотри, какой худенький, слабенький… с лицом юного бога… Помнишь, как он прелестно пел — мой сводный брат Британик?
И Амур запел.
— Говорят, я был влюблен в него и даже склонил его к греху, — причитал Нерон, лаская Амура. — Все сплетни! Он опять с нами — Британик живой! Британик! Британик! — звал Нерон.
— Неро-он! Нерон! — отвечал Амур.
И оба они смеялись.
И, радуясь встрече братьев и тоже смеясь, Венера пошла по арене к Сенеке, вся какая-то новая — величественная, недоступная.
— О боги! И с ней — метаморфоза!.. Ты узнал ее, Сенека? Это целомудренное тело? Вспомнил?.. Как она была чиста! И не потому, что неопытна, а потому, что волей победила свои греховные женские наклонности. Ну?! Ну, это же моя жена! Моя бедная Октавия! Ты сам говорил, что она вылитая богиня Веста! Бедная Октавия, я ведь ее… тоже… Октавия! — кричал Нерон. — Октавия! Ты опять с нами!
И вдруг Венера расхохоталась. И разом ее походка изменилась, и бедра начали гулять. Она теснила Сенеку в греховном танце.
— Нет, это уже не Веста! — вопил Нерон. — Это метаморфоза!.. Смотри, праведник, я провожу линию вдоль ее спелой груди… живота… стройных полноватых ног… Получилась волна! Та самая сладострастная волна, из которой она родилась! Да, это — Венера, полная желания. Это она — моя мама! Ты сам всегда сравнивал маму с Венерой. Я сразу это вспомнил, когда увидел маму нагую со вспоротым животом… Сенека, к нам пришла мама! Мамуля, которую я тоже… Мама! Мамочка! Да, да, они все с нами, Сенека!.. Как прежде.
Из подземелья раздались крики.
— Ну конечно… Мы забыли об этих…
Нерон поволок Сенеку в центр арены. И наклонил его голову к решетке.
В подземелье веселье достигло апогея. Дым благовоний смешивался с копотью масляных ламп, блестели нагие, умащенные тела. Люди валялись на мраморном полу, отяжелев от вина, храпели на ложах, занимались любовью — все это в гоготе, в пьяных криках, стонах…
— Эти лежат на шлюхах, жрут, пьют и орут, — зашептал Нерон. — Эти и есть толпа… точнее, великий римский народ, который нас с тобой окружал все эти годы. Теперь, по-моему, собрались все. Можно начинать. Ну естественно, роль Нерона буду играть я… Что ты уставился?
— Я не понимаю, Цезарь, — сказал Сенека.
Нерон усмехнулся:
— Помнишь, ты рассказывал мне в детстве историю, как умирал великий цезарь Август? Он собрал друзей, поправил прическу, старая кокетка, и спросил: «Как я сыграл комедию жизни? Если хорошо, похлопайте на прощание. И проводите меня туда аплодисментами…» Так и мы с тобой сейчас… в ожидании Тигеллина… сыграем комедию нашей жизни… Это нужно тебе, чтобы уйти, и мне, чтобы с тобой сполна рассчитаться. И быть может, проводить тебя туда аплодисментами. Да здравствует театр! Понятно, роль Сенеки будешь играть ты. Для этого я дал тебе твои письма…
— Кто же отважится сказать, хорошо ли мы сыграли комедию жизни? — спросил Сенека.
Нерон подошел к огромной золотой бочке.
За длинные седые волосы он вытянул из бочки человека.
Лицо старика с печальными глазами смотрело на Сенеку в свете факелов.
— Судья в бочке, — усмехнулся Нерон. — Бочку прислал мне с письмом префект Ахайи для завтрашнего, прости, уже сегодняшнего представления. Он пишет, будто этой бочке четыре сотни лет и она всегда стояла на торговой площади Коринфа. Уверяет, что в этой бочке когда-то жил сам Диоген… И с тех пор уже четыреста лет она не пустует: в ней всегда обитает какой-нибудь мудрец… О мудрости вот этого старца ходят легенды. Как тебя зовут? — спросил Нерон старика в бочке.
— Отойди, пожалуйста, ты заслоняешь мне солнце, — ответил старик.
— Но это сказал не ты. Тот, кто произнес это, звался Диогеном, — усмехнулся Нерон.
— Так было, брат, — ответил старик.
— Меня следует называть Великий цезарь, — сказал Нерон, легонько ударив его бичом. — А как зовут тебя?..
— Диоген, — ответил старик.
— Перестань паясничать! Как зовут тебя?! — закричал Нерон, избивая старика бичом.
— Я боюсь, ты убьешь его, Цезарь. И все оттого, что плохо освоил мои уроки. Ты забыл, что было много Диогенов. Тот, который первым поселился в этой бочке, видимо, именовался Диоген Синопский. Во всяком случае, я вижу буквы на бочке. Те, кто наносил позолоту на бочку, пощадили эту старую надпись: «Превыше всего — ни в чем и ни в ком не нуждаться». Я когда-то рассказывал тебе, — продолжал Сенека спокойным, ровным голосом учителя, — у Диогена Синопского не было ничего, кроме плаща, палки и мешочка для хлеба…
— Ты сказал! — улыбнулся старик. — Но сначала он имел еще и кружку, брат. Пока однажды не увидел мальчика, который черпал ладонью воду из родника. И Диоген воскликнул: «Сколько лет я носил с собой эту лишнюю тяжесть!» Вот тогда-то он и выбросил свою кружку…
— Ну а потом был Диоген Аполлонийский, выходец с Крита, Диоген Вавилонский, Диоген с Родоса… Так что и он вполне может зваться этим же именем, — закончил Сенека.
— Какой же ты по счету Диоген, старик? Какое у тебя прозвище? — усмехнулся Нерон.
— Я с радостью тебе отвечу, брат.
Ударом бича Нерон прервал старика.
— Великий цезарь… — поправился старик, застонав от боли. — Все Диогены подновляли эту надпись на бочке. Я «Диоген первый, отказавшийся сделать это». Потому что нуждаюсь во всем. И еще меня называют «Диоген, никогда не покидавший своей бочки».
— И почему тебя тянет в это уютное гнездышко?
— Я не могу передвигаться, брат.
И снова последовал удар бича, и снова старик поправился:
— Великий цезарь. У меня перебиты суставы, я могу только ползать.
— Почему ты упорно зовешь меня братом?
— Потому что все люди — братья. Оттого они все нуждаются друг в друге…
— Так вот: я, твой брат, Великий цезарь, открою тебе, как ты будешь именоваться отныне «Диоген последний». Потому что в этой бочке никого и никогда больше не будет.
— Так не может быть… — улыбнулся старик.
— Ее сожгут сегодня на рассвете… Ну а пока, Диоген последний… пока ты еще в бочке… смотри в оба! Сейчас ты увидишь великую комедию… Твой брат цезарь примет в ней участие и твой брат Сенека тоже. Согласись, не каждый день увидишь подобных актеров. Ну как, учитель, ты согласен на такого судью?
— обратился Нерон к Сенеке.
— Как повелит цезарь.
— Тогда начинай. Читай свои письма… Ты прости, я осмелился убрать из них кое-какие длинноты. Ты пишешь красиво, но старомодно. А мы живем в торопливый век… Но, конечно, ты волен все восстановить в своем чтении. Ведь это ты играешь Сенеку!
Сенека задумался. А потом медленно раскрыл свиток и бесстрастно, будто читая чужое, начал:
— «Ты спрашиваешь, Луцилий, как я сделался воспитателем цезаря? Начну по порядку. Цезарь Нерон родился в Акции в восемнадцатый день до январских календ…»
С диким воплем Нерон упал на арену к ногам Венеры. Голова его торчала между ног Венеры. Сенека в изумлении следил за ним.
— Чего уставился? — засмеялся Нерон. — Это моя роль! Я рождаюсь! Девять месяцев в утробе матери я жил ее похотливыми гнусными мыслями. И вот — воля! Я есть!
Сенека бесстрастно продолжал:
— «Когда Нерон родился, его отец, прославившийся гнуснейшими злодеяниями, воскликнул: „От меня с Агриппиной ничего не может родиться, кроме злополучия!..“
Нерон усмехнулся.
— «Отец Нерона скончался от водянки, оставив малолетнего сына и жену Агриппину. Агриппина, которая была в ту пору в возрасте цветущей женщины, позволяла старому цезарю Клавдию пользоваться ее ласками», — читал Сенека.
…Как видение, мелькнуло перед ним прекрасное женское лицо — и рядом одутловатое бабье лицо старика…
— «Когда же она сумела вступить в права законной супруги, то заставила старого цезаря усыновить Нерона и объявить его своим наследником. На одиннадцатом году жизни Нерона мне предложили стать его воспитателем. И я согласился».
…Тихий кроткий мальчик целует руку Сенеки…
— Ты много написал о моем роде, — усмехнулся Нерон. — За одну десятую Тигеллин сажает на кол. Зачем же ты сделался моим воспитателем, если от отца с матерью ничего не могло родиться, кроме злополучия?
