Валентин Пикуль - Баязет
Хвощинский снова сел, переставил бутылки.
– Скажите мне, старику, – спросил он, – что заставило вас надеть казачий мундир? Вы же ведь не князь Петр Кропоткин, который прямо из пажей отправился в сибирский гарнизон!..
Сдерживая раздражение, глухо клокотавшее в нем, Карабанов кивнул на свои бумаги:
– Объяснять считаю излишним. Там, очевидно, все изложено…
И вдруг бумаги отлетели в сторону, очки полковника вскочили к морщинам лба, и на Карабанова уставились серые острые глазки:.
– Вы… Да знаете ли вы, что здесь написано? – «Поступок, недостойный звания офицера…» Объясните, что это значит? Карточный долг, связь с распутницей, кража или шантаж?
– Нет. – Карабанов невольно похолодел от таких предположений. – Просто я отказался драться на дуэли. Вернее, – быстро поправился он, – я не отказался встать к барьеру, но предупредил противника, что сам в него стрелять я не буду…
– Так. И – дальше?
– Тогда меня обвинили в трусости, и вы сами понимаете, что с репутацией труса оставаться в гвардии я уже не мог…
– И это все?
– Да. Пожалуй, все…
– Тогда скажите и не сердитесь на меня, – неожиданно мягко спросил полковник, – вы, может быть, действительно… струсили?
– Нет! – гордо вскинулся Карабанов. – Но у меня, полковник, как и у вас, очевидно, имеются свои моральные принципы, которых я и придерживаюсь. Убивать человека просто так, даже если он и негодяй, все равно есть гнусное преступление и должно подлежать всеобщему осуждению, а не восхвалению!..
– А какова же была причина дуэли? – снова спросил Хвощинский. – Впрочем, если здесь замешана женщина, вы можете не отвечать мне.
– На этот раз, – кисло ухмыльнулся Карабанов, – здесь обошлось без женщин. Просто я дал пощечину офицеру моего полка, человеку титулованной фамилии.
– Он вас очень оскорбил?
– Нет. Совсем нет.
– Так что же тогда?
– Он ударил солдата, который был георгиевским кавалером. А солдатам, господин полковник, как вам известно, кресты дают за пролитую кровь, а не за умение подслужиться!..
– Ну что ж. Я благодарен вам за объяснение. – Хвощинский через стол протянул ему руку, и Карабанов был вынужден пожать ее. – Мне весьма отрадно знать, что мой офицер мыслит именно так. И мне кажется, случись подобное с вами в моем полку, мои офицеры никогда бы не осудили вас за это…
«Мой полк… мои офицеры» – эти слова старик произносил с какой-то гордостью.
Тут с улицы послышался мягкий топот копыт, звяканье стремян, шумные вздохи лошадей.
Хвощинский распахнул окно.
– Вот! – радостно воскликнул он. – Как раз кстати: это казаки из вашей сотни. Они ходили в горные аулы. Пойдемте, заодно посмотрите и людей…
Офицеры вышли. Перед саклей спешились несколько всадников. Размундштучив лошадей, они сразу ослабили подпруги, ладонями смахнули с лошадиных спин обильный пот. Казаки покрылись в дороге пылью, ходили от долгой скачки раскоряками, лица у них были усталыми.
– А вот и ваш урядник Трехжонный, – показал полковник на пожилого костистого мужика с обличьем Пугачева, – он казак весьма исправный…
Урядник, неторопливо высморкавшись, пошагал к офицерам. Длиннющая змея нагайки его, оплетенной с хвоста в пряди конского колоса, волочилась за ним в серой рыхлой пыли.
Трехжонный с небрежной ленцой козырнул под мохнатую шапку.
– Так что, ваше высокоблагородие, – сочно сказал он, – возвернулись мы… Экая подлость! По камнюгам все больше, ажник подковы ссеклись. Чичас до кузни едем. А в аулах-то, кажись, спокойно. Вы не тревожьтесь, ваше высокоблагородие. Только вот давеча мне армяне шибко жаловались…
– Что там? – живо спросил Хвощинский. – Какой аул?
– Да не то вроде Курдусук… Или же – Бардысык. Запамятовал, кажись, по причине необразованности… Там, ваше высокоблагородие, овец пощипали. Во субботу, кажись. А потом двух девок не нашли. Одна – грузинка, другая – жидовка будто, сказывали. Видать по всему, тоже схватили. Туретшина-то рядом…
– Ты за кордоны выходил? – спросил Хвощинский, поглядев на Карабанова: мол, вы слушайте, это больше для вас, привыкайте…
– Да и за кордонами были. Вроде как бы тихо на той стороне: скотина пасется, по дороге на Ван только двух верблюдов поклажей и видели… Тихо все!
– Ну, ладно, идите на отдых, – разрешил Хвощинский и раскрыл кошелек. – Вот вам рубль, можете сходить к маркитанту: он сегодня водку привез.
Трехжонный рубль взял. Перекинув хвост нагайки через плечо, широко раздвинул бороду в сердечной улыбке:
– Ваше высокоблагородие, за Иркским перевалом, в леску, недалече отсюда, двух барсов приметили… – Урядник снял шапку, помахал ею над плешивою розовой головой, остужая ее. – Видать, – добавил он с благодушием, – парою ходють. Так что и забить их можно!..
Карабанов с Хвощинским вернулись обратно в саклю. Полковник мимоходом щелкнул пальцем по развешанной на стенке карте.
– Видите, что говорят: тихо, пусто, спокойно. А какая тут тишина, если на прошлой неделе двое солдат пошли хворост рубить и не вернулись. Только сегодня наш маркитант Ага-Мамуков мешок привез. На дороге лежал. А в мешке – головы…
Взяв со стола одну бумагу, Хвощинский протянул ее поручику со словами:
– Вот, не угодно ли прочесть, что пишет сотник Ватнин, побывавший недавно в пограничных аулах, Кази-Магома, сын нашего незабвенного Шамиля, перешел недавно границу… Прочтите сами!
В рапорте, написанном коряво и безграмотно, Карабанов с удивлением прочел:
Прибыв в аул, где жили христиане, Кази-Магома, член свиты султана турецкого, поймал всех армян и, налив в корыто молока, после сыра оставшегося, в коем кормят собак, и побив кошек в ауле, поклав их туда ж, да также из отхожих мест положил туда кал человечий, и тем, избивая, стал кормить их под угрозой смерти и насильничания их женок. Претерпевшим армянам, кои плакали, говоря мне это, я обещал заступу от российского воинства…
– Страшно! – невольно вырвалось у Карабанова.
Хвощинский отпил воды и продолжил:
– Балканы еще аукнутся нам здесь… Мы с вами, поручик, попадем в Эриванскую колонну генерала Тер-Гукасова. Вон, можете взглянуть на карту, куда нас черт понесет! В долины Арарата – на Баязет… А кому-то достанется Каре, кому-то – Батуми. Мы, поручик, с вами как пластырь: чем больше оттянем турок с Балкан, тем легче будет Гурко и Скобелеву в Болгарии…
Андрей молчал. Когда же он собирался откланяться, Хвощинский подергал себя за ус и неожиданно остановил его:
– Простите, у меня к вам будет еще вопрос…
– Да, пожалуйста.
Полковник как-то замялся, пожевал тонкими, высохшими от жары губами:
– Скажите, Карабанов… Карабанов… М-м-м, видите ли, вы случайно… Впрочем, ладно! Это не столь важно сейчас. Есть дела поважнее…
Карабанов спрятал понимающую улыбку.
– Я догадываюсь, господин полковник, – сказал он, – что именно вас интересует: не тот ли я Карабанов, который был знаком с Аглаей Егоровной до ее супружества с вами?
Старик натужился, покраснел, задергал под столом хромой ногою.
– Да я… И не хотел сказать, но мне…
– Да, это – я! – ответил Андрей наотмашь, – так резко, словно ударил.
Вечером этого дня урядник Трехжонный впервые пришел к нему с рапортичкой, положил ее на стол: детскими каракулями в ней были перечислены лошади, запас сена, количество боевых шашек, отчет по кузнице.
– Лошади здоровы, – доложил он.
– А люди? – спросил Карабанов.
– А люди тоже.
– Впредь, – наказал поручик, – начинать доклад о людях, а уж потом о лошадях!
8Карабанов невольно вспомнил, как плакал в Новороссийске помещик, проигравший ему красавца Лорда, когда казак привел в Игдыр его коня, живого и невредимого, все такого же быстрого и легкого. Андрей тут же вскочил в седло, и конь, повинуясь ему, наметом обошел плац по кругу, перемахнул плетень, вынес поручика на горбатый бугор и снова замер на прежнем месте, покусывая удила и довольно посапывая.
– Ну, молодец, – похвалил казака Карабанов. – Тебя зовут-то как, чтобы знать?
– Ожогин я, Дениска… Мы из станицы Суворовской. Колечко-то ваше при мне. Может, жалкуете по нем? Так возьмите…
– Нет, брат. Что подарено, то подарено. Если вот выпить водки когда захочешь, приходи ко мне; всегда напою.
И они расстались вроде друзьями…
Как-то встретил его Некрасов, обнял за пояс.
– Вы мне нравитесь, поручик, – сказал он.
Карабанову тоже нравился этот человек, совсем не похожий на военных людей того сословия и той касты, среди которых Андрею привелось жить ранее. Правда, он еще не совсем понимал этого мещанина, лбом пробившего себе дорогу в академию генерального штаба, но чутьем Карабанов уже ощущал в нем такие качества, которым следовало бы завидовать любому офицеру.
Нравилось же в Некрасове все – даже расположение карманов его пальто. В этих карманах всегда хранились вырезки из карт, лупа и циркуль, самодельный масштабомер с колесиком от гусарской шпоры и ржаные подсоленные сухарики, перевязочный пакет и мятные лепешки, фляжка с коньяком и маленький револьвер; и все это раскладывалось в таком порядке, что, опустив руку в карман, штабс-капитан сразу доставал нужное…
