Камила - Станислава Радецкая
Никто из хозяев в тот день больше не вспомнил обо мне, а после обеда они уехали в гости. Госпожа Бах заперлась у себя читать Писание, и, как всегда в такие дни, слуги, выполнив положенный урок, принялись предаваться лени и пьянству, кто на что был горазд. Господа дворецкий и конюший воспользовались неожиданным выходным, чтобы уйти в город, а прочие собрались на господской кухне почесать языками и выпить. Мне не нравились такие посиделки: в последний раз меня зажали между одним из конюхов и Доротеей, все время подливали вина, чтобы напоить, и отпускали сальные шуточки. Усилием воли я пыталась не краснеть и даже улыбалась, но мне было неприятно, а после кружки разбавленного вина я вспоминала звездные ночи путешествия с Иштваном и чуть не разрыдалась всем на потеху. Марта шила в нашей комнате, разложив по всей кровати швейные принадлежности, и так на меня посмотрела, когда я зашла в поисках уединения, что мне стало неловко ей мешать.
Деваться было некуда, и я попросила госпожу Бах дать мне три часа, чтобы навестить тетушку Амалию. Я не была у нее уже полторы недели, с прошлого воскресенья, и волновалась за ее здоровье. Экономка неохотно согласилась, но велела мне быть дома не позже девяти. К счастью, только-только пробило шесть, и я, подхватив теплый плащ Марты (своего у меня не было), выбежала на улицу.
Шел мелкий снег, но белизна его была обманчивой. На мостовой он превращался в рыжую жижу, мешаясь с конским навозом, растоптанный множеством ног, лап и копыт. Мне нравилось, как снежинки касаются моего разгоряченного лица, цепляются за ресницы; прошлую зиму я провела взаперти, и теперь открывала ее заново. Внутри городских стен я еще старалась сдерживать себя, чтобы не пугать своей радостью прохожих господ, но, когда я перешла через ров по широкому мосту, мне уже было все равно, кто и как будет обо мне думать, и я улыбалась во весь рот.
Один из солдат на посту окликнул меня: «Эй, красавица!», и я невольно обернулась, чтобы посмотреть, кто стоит за моей спиной. Он рассмеялся и кинул мне пряник со словами, что моя улыбка согрела его на холоде, и я так удивилась, что покраснела, не поблагодарила и даже не рассмотрела случайного дарителя. Пряник я завернула в плащ, чтобы не размок, и с легкой душой пошла дальше. Разум подсказывал мне, что сквозь мелкую сечку снега солдату трудно было рассмотреть мое лицо, потому он и назвал меня красавицей. Но сердцу хотелось верить, что это правда, и я верила.
Приземистые, простые дома Нойбау теперь казались мне совсем убогими, как бедняк, который из гордости прячет язвы, чтобы его не начали жалеть, — рядом с господской роскошью Вены они казались кучкой покорных слуг. Из низких труб поднимался серый дым и сливался с хмурым темнеющим небом. Я свернула на улочку, где стоял дом тетушки Амалии, и душа радостно заныла; я замерзла и представила, как сварю сейчас кофе, и мы со старушкой поделим пряник напополам. Пока снаружи будет неслышно падать снег, я расскажу ей и о взбалмошной баронессе, и о своих глупостях, и о прочих слугах, и о радужном будущем, а к кофе положу побольше сахара, и пить мы его будем не торопясь, маленькими глоточками, чтобы не обжечь язык.
Я постучала в дверь и отошла на шаг, потирая пальцы, обожженные холодом медного замка. Окна были плотно затворены ставнями, и мне это не понравилось. Тетушка Амалия любила свет.
Дверь отворилась, и на пороге показалась нечесаная светловолосая девчонка лет семи в оборванной рубашонке. Чепчик у нее съехал на самую макушку, а ее лицо давно не знало воды для умывания. Она сосала большой палец и угрюмо глядела на меня. В доме плакал ребенок, и, судя по звукам, кого-то пороли по голому заду.
— Ты кто такая? — спросила я, пристально глядя ей в лицо. Невольно хотелось схватить ее, вынуть изо рта палец и помыть. Она хмуро потупилась и переступила с ноги на ногу.
— Кого принесло под такую погоду? — женский голос почти срывался на визг. Ребенок перестал реветь, и теперь только всхлипывал.
Я потеснила девочку и вошла внутрь, притворив за собой дверь, чтобы не выстудить дом. Пришлось прищуриться, пока я не привыкла к полутьме — здесь не коптилось даже лучины, только слабо тлел очаг. Комнату я не узнавала. Вместо привычной чистоты здесь были навалены узлы и разодранные шляпные коробки и пахло порченым потом на грязных ногах. Девочка подхватила младенца, выползшего из драной овечьей шкуры, и отошла от меня, недоверчиво оглядываясь.
— Я пришла навестить тетушку Амалию, — наконец ответила я. Нехорошее предчувствие томило меня.
С кровати поднялась болезненная худая женщина с землистым лицом и бросила на пол розгу. Позади нее высунулась любопытная зареванная мордочка. Женщина отвесила подзатыльник встретившей меня девчонке и отпихнула ее с дороги.
— Не знаю никакой Амалии, — заявила мне хозяйка и подбоченилась. — У моего хозяина спроси. Мне наказано тащить вещи — я несу. А болтать мне недосуг.
— Она жила здесь. Еще неделю назад.
— А, старуха, — она замолчала и уже с любопытством взглянула на меня. — Так она померла. С неделю как. Уже и схоронили.
Я вздрогнула и оперлась на дверной косяк. Похоронили! А я и не знала.
— Ты ей сродственница будешь? — женщина подозрительно нахмурилась, как будто я уже намеревалась отнять у нее дом и выгнать всю семью на улицу. Я покачала головой, и она воспрянула духом. — У нее все равно ничего не было. Мы приехали, а тут пусто. Ни кровати, ни занавески –
