Башмаки на флагах. Том 2. Агнес - Борис Вячеславович Конофальский
Только вот победить он мог вряд ли.
— Не чета он нам, — сказал капитан-лейтенант. — Их лучшие, так это наша третья рота. Даже не вторая, не говоря про первую. Их арбалетчики — болваны городские, отсюда видно, что людям Джентиле они тоже не чета. Стрелков так и вовсе нет. А кавалеров, так их сколько там, три десятка? Мало, и места тут для них нет, чтобы во фланг нам выйти. Всё, что смогут, так разбежаться да кинуться нам на пики.
Он был прав, так всё и было, людишек герцог дал не лучших, и город выставил не лучших. Брюнхвальд был прав, их лучшие люди были уровня роты Бертье.
— Неужто граф решится атаковать? — удивлялся старый офицер.
Солдаты и с той, и с другой стороны замерли, ждут команды; ни труб, ни барабанов, ни окриков сержантов не слышно, только лошади потряхивают головами и позвякивают сбруями. Тишина. На холмах вокруг собрались людишки, купцы или подёнщики, что шли в Эшбахт, да остановились посмотреть на бой, что затеяли местные господа. Тоже ожидают начала.
Причём солдаты Волкова глядели на врага и молчали с уверенностью в своих силах, а солдаты графа молчали с унынием: вон как хороши солдаты у Эшбахта, и пушки есть у него, и стрелки, и кавалерия, да ещё и дальше по дороге стоит резерв. Да и сам граф Эшбахту не чета, не зря тот горцев который раз бьёт. Горцев бьёт! А тут граф какой-то! Что ему этот граф.
А людишки на холмах радуются. Шутка ли, такое увидишь — всю жизнь потом рассказывать будешь, что был при сражении.
Волков Брюнхвальду не ответил, он вытащил из-под кирасы большой белый платок, поднял его и помахал им, давая кому-то знак. Тот, кому знак полагался, кажется его увидал.
И тут же в полуденной благостной тишине, что висела над дорогой и окрестными холмами, оглушительно звонко и одновременно тяжело бахнула картауна.
Мелкая картечь, когда летит, шуршит в воздухе, а ещё издаёт звук, что издаёт рвущаяся ткань. Неприятные те звуки; у тех, кто их до этого слышал, так мороз от них по коже.
Картечь со шлепком бьёт в длинную лужу, что тянулась вдоль дороги. Выбивая кучу фонтанов и выкидывая целый воз грязи на дорогу. Это для острастки, чтобы у людишек графа не было иллюзий. Чтобы понимали, на что идут.
Сразу после выстрела вдоль вражеских рядов поехали офицеры, чтобы успокоить и приободрить своих людей, только вот даже отсюда, с холма, где стоял кавалер, было видно, что городские заволновались, стали выглядывать из рядов, линии стали кривиться. Сразу побежали сержанты ровнять строй, но было ясно, что городским под картечь лезть совсем не хочется. Пусть благородные сами разбираются, кто кому неверный вассал, а им, бюргерам, такие выяснения ни к чему.
А Волков смотрит, глаз не отводит от врага. Сейчас, именно сейчас там всё и решится. Отдавая ротмистру городских арбалетчиков Цимерману деньги, он говорил ему в ту ночь:
— Коли сейчас вы деньги эти возьмёте, так пути обратного не будет. Выполните все, как договорились, иначе…
Всё тогда Цимерман понял, знал, что будет иначе, и отвечал, золото пряча:
— Не волнуйтесь, господин полковник, раз уж взялся, то сделаю. Уведу своих людей с поля, ещё до начала дела.
Волков ждал с замиранием сердца, выполнит ли Цимерман, что обещал.
И… Нет, не справились сержанты, смешался без всякого боя, без всякого усилия врага строй городских солдат. Налетели офицеры, за ними и кавалеры наехали на них. Один кавалер ретивый так въехал в строй, вернее, уже в толпу солдат, выхватил железо из ножен. Так солдаты сразу ощетинилась алебардами. А кто-то из солдат коня дерзкого кавалера невзначай копьишком-то в круп и кольнул. Конь взбрыкнул, да рыцаря-болвана наземь и сбросил.
Волков слышал, как засмеялись за его спиной Максимилиан, а за ним и Увалень, и братья Фейлинги стали смеяться. Краем глаза кавалер видел, как ухмыляется Брюнхвальд, но сам всё ещё не готов был даже улыбнуться. Всё ещё волновался. Видел, как к тому месту со всей свой свитой, под своим штандартом летит уже граф.
Порядок летит наводить. Волков волнуется — ведь наведёт, характера графу не занимать. Прилетел, стал, кажется, что-то кричать на городских солдат. И только тут кавалер понял, что победил. Только тут увидал, как стоящие чуть за спинами пехоты арбалетчики стали поворачиваться один за другим, и без строя, без всякого порядка уходить по дороге на север. И всё больше и больше таких. А их ротмистр со своим помощником стоят у дороги и никого не останавливают. Молодец Цимерман, выполнил, что обещал.
— Арбалетчики что, уходят у них? — удивляется Брюнхвальд.
А Волкова это удивление товарища даже задело, зная его не один год; неужели Карл не понял, что это он всё устроил. Но упрекать своего заместителя Волков не стал. Только посмотрел на него чуть осуждающе.
— Чёрт, городские уходят все! Видели, господа, видели? — воскликнул обычно невозмутимый и молчаливый Увалень.
Теперь уже все это видели, все видели, как за арбалетчиками разворачиваются и уходят по дороге и пехотинцы, несмотря на окрики людей графа и сержантов, что ещё ловят их за руки, пытаясь остановить.
— А вот теперь пусть попробует, — и только тут Волков перевёл дух. И белым своим платком вытер лицо.
Теперь-то, даже если граф и продолжит упорствовать в злобе своей, пытаясь устроит сражение и пролить кровь, то любой уже сможет его упрекнуть в том, что он намеренно кинул людей на убой. Намеренно! Ибо теперь перевес сил был очевиден даже младенцу.
Теперь и люди герцога, провожая взглядами уходивших горожан, тоже теряли строй, тоже воевать вовсе не хотели. Офицеры их поехали к графу для разговора. Но что теперь говорить, дело кончено. Пусть мужики и купчишки слезают с окрестных холмов, зрелища не будет. Дело кончено.
Казалось бы отлегло. Полегчало. Можно перевести дух. Людишки герцога тоже пошли назад, а тремя десятками рыцарей много граф не навоюет, да и не те это рыцари, что из войны в войну ездят, эти так — ерунда, поместное ополчение. Ждут уже, наверное, когда граф их распустит. Но Волкову легче не становиться. Умиротворения после важного свершения не наступает. Он словно на крутой холм взбежал, напрягая последние силы, и увидел, что дорога там не кончается. А ведёт вниз, к подножию ещё более крутого холма, а за тем холмом ещё холмы, и ещё,
