Время Сигизмунда - Юзеф Игнаций Крашевский
— Если бы меня кто-нибудь взял, хотя бы слугой, — сказал светловолосый, — я бы на конец света пошёл.
— Молчи и не мешай.
— Молчу.
Сказав это, светловолосый вытянулся и начал мелом рисовать голову осла на жупанике задом к нему стоящего товарища.
— Милый пан отец, — говорил далее державший книгу, — доставил сыну удовольствие, похвалив его желание, выхлопотал ему у короля письма из канцелярии к другим дворам, также у пана Тенчинского было письмо императора к королям и князьям разных земель, к папе, к испанскому и французскому королям, к английской королеве, королю португальскому и многим другим.
— Раз уже есть письма, пусть двинется в дорогу, — произнёс светловолосый весь в мрачном ожидании того, как его будут мучить.
— Что последует дальше, об этом как раз повесть пана Тенчинского, которая записана в той фамильной книги, сохраняемой веками, чтобы вписывать в неё великие и достойные памяти истории. Пан воевода получил разрешение… Слушайте. Это как раз будто говорит сам пан Тенчинский.
— Мы слушаем.
— «Не буду вам рассказывать, — читал юноша со страницы, — какая великая удача служила мне в скачках и турнирах на каждом дворе, а лучше напомню только, что неблагоприятного со мной случилось в испанской земле. Поскольку, выхлопотав себе в Риме у папы, сообразно со своими планами, письма к королям других государств, отдохнув в этой славной столице, где нашёл столько любопытных вещей, достойных того, чтоб их увидеть, присмотревшись к обычаям итальянского народа, весьма примечательным и чудесным, я надумал ехать дальше.
Только послушайте, что со мной случилось во французской и испанской землях, где я был на волосок от смерти, но по Божьему предопределению жизни не потерял, потому что после стольких успешных дел были провалы и несчастья, как это бывает в странствиях. Сначала проезжали через Францию в Испанию по земле, называемой Гасконской, где народ очень зол и мстителен за веру.
Приехав к морю в один из городов, названия которого уже не помню, мне захотелось устриц. Тогда я сказал постулону, чтобы, набрав их в мешок, вёз за мной; он их положил в мешочек, прицепил к лошади и двинулись в дорогу. Мы выехали из того города и уже были в мили от него, как сейчас помню, в чистом поле, когда постулон начал замедлять шаги своей лошади и отставать от меня. Я напомнил ему, чтобы шёл быстрее, но он не хотел слушать, я повторил во второй раз и в третий, но он только оглядывался и плёлся так же, как прежде.
— Раз так, — сказал я ему в гневе, — останься, а я поеду дальше без тебя.
На это он снова возмутился, стал ругать меня разными местными изысканными проклятиями и вдобавок угрожать. Наконец, бросив тот мешок устриц, он схватился за шпагу, которая была сбоку, и подскочил ко мне.
В необходимости я померился бы силами с простым плебеем, и поэтому также потянулся за шпагой. Но, слезая с коня, моя нога как-то застряла в широком стремени так, что я не мог вылезти; воспользовавшись этим, постулон нанёс мне такой удар по руке, как только руку не отхватил! Тут я, достав ногу и освободившись от коня, подбежал к нему и нанёс ему один и другой удар, пока он не начал истекать кровью, после чего, быстро сев на его коня, на котором были мои немаленькие узелки, я поскакал к постам.
Я боялся, как бы в этом чужеземном краю я не ответил за эти раны в соответствии с законом, я очень забеспокоился, когда меня спросили о постулоне. Но я их отправил тем, что у него захромал конь, и он был вынужден отстать, стало быть, он едет налегке, отдав мешки. Однако, спеша, прежде чем приехал тот постулон на другом коне, хотя был уже вечер, я мчался навстречу ночи и всю ночь без отдыха.
Но то было только начало тех приключений, которые ждали меня на испанской дороге. Дальше до Вальядолид я ехал спокойно, получая деньги в банках, куда милый пан родитель посылал мне их на руки купцам.
Уже последний пост перед Вальядолид, а был уже поздний вечер, мы заехали в один трактир, который там называют posada, чтобы отдохнуть. Появился хозяин и, поднося ко мне фонарь, мгновение стоял удивлённый, потом, кланяясь, воскликнул:
— Мне приятно приветствовать у себя графа из Тенчина.
Я с удивлением огляделся — откуда он меня знал? Но я тоже его сразу вспомнил. Этот испанец во времена моей юности был на императорском дворе, человек добрый и спокойный. Тогда он стал проявлять ко мне великое дружелюбие и очень гостеприимно задерживать у себя, не пуская дальше. Я хотел сразу в тот вечер ехать в Вальядолид, но он не дал мне выехать.
— Граф, — сказал он, — дайте уговорить вас остаться на ночь, потому что я неспроста вас задержу. Город Вальядолид охвачен сильным пожаром, сейчас иностранцу опасно выезжать и показываться там, где народ, разъярёный от несчастья, любого готов заподозрить, что это его рук дело, особенно, что расходятся слухи, что поджигателями были какие-то не здешние люди, враги страны. Поэтому, — прибавил он, — вы переночуете у меня, а завтра я вас с утра провожу в город.
Тогда, подумав, я решил переночевать у него, особенно принимая во внимание его уважение ко мне; и так при воспоминаниях об императорском дворе, по которому этот испанец вздыхал, потому что собрал там приличные деньги, пьянка протянулась до ночи, и я, который хотел встать как можно раньше, проспал до полудня, и выехал только после утреннего обеда. Как и обещал тот испанец, он сам проводил меня в город. Чуть только мы к нему приблизились, заметили чёрный дым над ним и жёлтое пламя, все площади и улицы выгорели дотла, когда пожар кончился. Среди этой трагедии кучками плелись разные прокопчённые, оборванные люди, устраивая беспорядки, как это бывает в подобных случаях. Но мой испанец ловко объехал со мной группы погорельцев, когда, избегая их, мы попали из огня да в полымя, как обычно говорят. Потому что мы наехали на тех, кого называют Aguzeli (Alguazil), которые якобы являются гвардией locum tenenti этого города.
Те сначала начали нас
