Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 2. Столпотворение - Семар Сел-Азар
— А что, безумцев жалко?!
— Замолкните все! — Вмешался в спор строгий господин, видно главный над ними, и все сразу примолкли. После чего он обратился к переодетому юноше. — А ты старушка, иди с миром, оставь приговоренной — ее участи истлевать на ветру. Душам богохульников и после смерти не иметь покоя за свое богохульство, и тела их тоже не достойны погребения. Уходи, не раздувай пламени раздора, а то не спасут и седины.
Оглядевшись, Аш не увидел среди этих самодовольных убийц, ни одного раскаивающегося взора. Лишь кое-кто из мнимого уважения к годам, скривился в ужимке сострадания к безумию старости. Ему хотелось накинуться на них с яростью урса, и, впиваясь зубами в эти гогочущие глотки, разбрызгивая кровью — вырывать им яремные жилы, чувствуя, как остывая, их ничтожные жизни тихо угасают в его пасти. Только память о бродяжке, не принимавшей жестокости, и желание похоронить ее как положено, заставили его не поддаться разъярившемуся чувству. Осознав, что ему не дадут унести тело, он не стал больше испытывать терпения толпы, дав зарок, когда все утихомирится, вернуться за ним под покровом тьмы. Поправив задравшийся подол платья убитой подруги, он видел ее, пока еще такую, какой она была. Глядя на ее умиротворение, не хотелось верить, что ее не будет больше, и что кровожадный Нергал уже уносит безвинную душу в край вечной ночи. Бедняжка будто просто спала, укутавшись и сжавшись в комочек от холода и злобы людских сердец. И казалось, разбуди ее сейчас, она проснется и тут же подскочет, виновато улыбаясь своей сонливости, задребезжит заразительным смешком, и, напевая звонким голосом, побежит по дорожке к их пристанищу. Тело ее, чуть прикопанное камнями, все еще было здесь, и только разбитая губа и раны на лице, да кровавые и нееестественно изогнутые пальцы разбитых ладоней, которыми она пыталась прикрыться, напоминали о том, что произошло с ней. Но то — было только ее разбитое тело, уже ставшее трупьем для пищи падальщиков, а ее самой: веселой, доброй, и совсем еще по-детски простодушной и вместе с тем рассудительно справедливой и мудрой, какой она помнилась ему, уже здесь не было.
Ему хотелось верить, что она все еще здесь где-то рядом, или ушла в лучший мир, где покой и нет всего этого зла, которое ей пришлось перетерпеть в недолгой жизни. Но страх уже посеял в нем сомнения: а что если и ей выпало несчастье разгневать сумасбродную хозяйку сумрачного мира, и она испытывает страдания вечного хлада и голода, и вечный сумрак насылает на нее злобные тени, либо еще какие муки, неведомые живущим, какие только могут прийти в головы посмертныи судьям. А причина нелюбви к ней хозяйки Кур могла случиться, за его привязанность к ней, за ее любовь к нему, к тому из-за кого Эрешкигаль с ее суровыми бесстрастными судьями довелось испытать срам смертельного унижения и испуга, который они привыкли наводить на других, а не испытывать сами. Но больше всего его холодил ужас от мысли, что она просто исчезнет в небытии, так, будто ее и не было никогда и вся ее жизнь это миг страданий в бесконечном и бездушном движении вечности, а все что остается им, это лишь память о том чего нет. Его терзало чувство вины, оттого, что не сумел оправдать ее ожидания при жизни и предал тогда, когда больше всего был нужен, увлекшись мнимым чувством к расчетливой и самовлюбленной красавице.
Сжав до боли в ладонях оберег с неистовством богомольца, Аш молился за ее спасение сразу всем богам, в надежде быть услышанным хоть кем-то. И ему подумалось, что его мольбы были услышаны, когда из-под черепичных завалов вынырнула мордочка любимца юной бродяжки. Принюхиваясь к предзакатным лучам заходящего солнца, словно зная, что его здесь может подстерегать опасность, мышонок, осторожно нащупывая лапками дорогу к свету, выходил из своего убежища. Глаза эштарота налились слезами горечи и умиления к этому маленькому существу, не предавшему ее как он, и ему захотелось взять его с собой как память о Нин и в благодарность за то, что он был с ней в ее тяжкий последний час. А тот, словно понимая своим маленьким естеством и помня, кто здесь друг, принюхавшись к вытянутой ладони, доверчиво ступил в нее своими цепкими маленькими лапками. До сего равнодушный к питомцу скоморошки, Аш верил, хотел верить, что в нем была она, живая частичка ее души, что и она не кончилась с кончиной тела, и жизнь ее бьеться вместе со стуком сердца маленького существа. Принимая под защиту слабое животное, с осторожностью, чтоб невольно не поранить, взяв его в руки, сквозь теплое и пушистое тельце, ладонью он чувствовал трепыхание маленького сердца, и слабая надежда готова была вспыхнуть в нем новой жизнью. Он уже думал схоронить его за пазухой, когда его взор приковало видение чуда, возникшего впереди этой безжалостливой толпы. Явление удивительное вдвойне, оттого, что Ашу показалось, что возникло оно будто ниоткуда, словно дивный дух, явившийся светлой волей богов. Ребенок, совсем еще малыш, голыш еще даже не болтливый, может годов двух-трех, а может и меньше. Его не было еще только, и вот он тут, стоит преред ним, перепачканный, лучезарно улыбаясь и лопоча что-то по-детски. Он тянул к нему ручонку, прося милое и пушистое существо, так нравящееся детям, и Аш словно завороженный вручил его ему. Ему казалось, что Нин сама бы этого хотела, ведь она так любила детей, и, отдавая любимца бродяжки, он исполняет не только ее желание, но выполняет самою волю богов. Он страстно желал верить, что радость, привнесенная этим зверьком ребенку, сделает счастливой и ее, и ее душа перейдет в край мертвых упокоенная; что пока его кто-то любит и лелеет, она будет отходить от раны человеческого безумства. Аш бережно поднес мышонка в детские ладошки и груз тягот о судьбе юной бродяжки, уже не давил на него так сильно.
Следующее случилось так неожиданно и быстро, что расторопность подвела чуткого эштарота: ребенок, жадно схватив мышонка пухлыми ручонками, зажав животное в объятиях, покрутил кулачок. Аш не успел приоткрыть и рта, как вслед за писком послышался хруст, и тельце несчастного животного безжизненно повисло в руках малыша. Под смех и одобрительные восклицания, малыш был унесен заботливой мамашей, вслед стали расходиться и остальные, не имея больше причин оставаться на месте совершенного убийства. А опустошенный юноша тихо побрел прочь, не замечая, что уже снова ковыляет по-настоящему,
