П. Васильев - Суворов. Чудо-богатырь
— Не беспокойтесь, ваша светлость, — кричали ему со всех сторон, — не посрамим славы отцов наших, не запятнаем знамен российских, Очаков будет наш… генерал-аншеф Александр Васильевич Суворов, дай Бог ему много лет, и не стольких турок бивал…
Достаточно было Потемкину услышать восторженные отзывы солдат о Суворове, чтобы не внять мольбам солдат. Уж больно он чувствовал уязвленным себя в своем властительном самолюбии… Осада продолжалась…
5 декабря к главнокомандующему явился генерал Попов.
Секретарь светлейшего был очень взволнован…
— Ваша светлость, я только что из лагеря… Ропот всеобщий, с минуты на минуту нужно ожидать бунта… Офицеры ничего не могут поделать с солдатами, они…
— Что они?
— Называют вашу светлость изменником.
— Меня?! Дураки, они не понимают того, что их же жизнь берегу.
— Им это говорят и офицеры, но солдаты и слушать не хотят; при штурме, говорят, столько не погибнет, сколько мрет теперь от стужи и болезней.
Потемкин молча ходил по комнате.
— Вот что, нужно отступать на зимние квартиры. Посмотрим, что принесет весна.
— Ваша светлость, солдаты раздеты, провианта осталось на два дня, а до зимних квартир на сотни верст растянулась обледеневшая степь… по ней теперь гуляют снежные бураны…
— Что же по-твоему делать?
— Штурмовать крепость, — глухо произнес Попов, — там и одежда, там и провиант.
— Ладно, — отвечал, подумав, Потемкин, — напиши приказ — завтра штурм…
На другой день, 6 декабря, при двадцати трех градусах мороза был произведен штурм. Он длился только час с четвертью, но был беспощадный, кровавый… Очаков обратился в громадную могилу.
Штурмом и закончилась кампания 1788 года. Как ни враждебно относился в это время Потемкин к Суворову, но при представлении отличившихся к наградам не обошел его. Собственноручно он написал: «Командовал в Кинбурне и под Очаковом, во время же поражения флота участвовал немало действием со своей стороны», и здесь же пометил: «Перо в шляпу». Суворов получил бриллиантовое перо большой ценности с буквою К, а сам Потемкин долгожданный орден св. Георгия 1-го класса и 100 тысяч рублей.
Глава XVII
24 апреля 1789 года у Зимнего дворца был большой съезд. В этот день государыня принимала представлявшихся ей лиц, и поэтому приемный зал был полон. Преобладали по преимуществу военные мундиры, шли военные разговоры. Темою было возобновление турецкой кампании. Потемкин после очаковского штурма приехал в Петербург и до сих пор оставался еще в столице, несмотря на то что турки предприняли уже наступление как на русских, так и на союзных нам австрийцев.
— Как вы думаете, что задерживает светлейшего в столице? — спрашивает немолодой уже генерал у своего соседа.
— Вероятно, «больной зуб», — отвечал тот с усмешкою, — все собирался его выдернуть, да, верно, крепко сидит, не поддается.
— И не поддастся, — тоже с усмешкою отвечал генерал. — Стареть начинает его светлость, а тот — кровь с молоком, — указал он глазами на проходившего молодого красавца, флигель-адъютанта графа Платона Зубова. — Ну, где ему тут управиться…
— Да-а-а-с, — протянул собеседник генерала, — новая восходящая звезда, да только далеко ему до светлейшего… А слыхали, как он старика Суворова обидел.
— Как так, да ведь они в дружбе великой.
— Да, были, а вот с прошлого года светлейший и слышать о нем не хочет. Весь генералитет распределил по обеим армиям, а Суворову не дал никакого назначения…
— Не дело делает светлейший… Что ни говори, а Суворов сила, которой пренебрегать нельзя…
— Да, вот и сам Александр Васильевич, — указал генерал на входившего в приемную Суворова.
Входивший в это время Суворов почтительно раскланялся с проходившим мимо истопником.
На губах присутствовавших мелькала презрительная улыбка.
— Александр Васильевич, отец родной, здравствуйте, — встретил его приветливо только что защищавший генерал. — Что это вы так низехонько с истопником раскланиваетесь, вы меня уж простите, а только генералу-аншефу и кавалеру, герою и с истопником…
— Нельзя, батюшка, нельзя, — отвечал Суворов, пожимая приятелям руки, — я здесь человек новый, меня никто не знает. Нужно заручиться знакомствами. При дворе без поддержки ничего не поделаешь, а мне поддержка нужна, в армии обижают…
— Так не в истопнике же искать поддержки…
— Сегодня он истопник, а завтра — во какой большой человек, и князь, и граф, генерал-адъютант… так лучше уж заблаговременно.
Суворов говорил серьезно, только в его голубых глазах светилась ирония.
— Во многих боях, братцы мои, я бывал, уж и не счесть в скольких, а при дворе мало. Да только в боях я не получил столько ран, сколько получил здесь… вот и стараюсь снискать себе благодетеля.
В зале раздался сдержанный смех, который неожиданно оборвался. Дверь из кабинета государыни отворилась, и вышедший Платон Зубов подошел к Суворову:
—; Ее величество вас ждет, Александр Васильевич, — обратился он к Суворову и провел его в кабинет императрицы.
Государыня, бывшая уже в преклонном возрасте, сохранила прежнюю энергию и веселость.
— Рада, рада вас видеть, дорогой Александр Васильевич, — встретила она поклонившегося ей до земли Суворова. — Не жалуете вы нас, Александр Васильевич, редко показываетесь, ну, а редкий гость в два раза дороже. Мне тем приятнее вас видеть, что лично могу вас поблагодарить за ваши труды и победы.
— Матушка государыня, превыше заслуг награжден я щедростью вашего величества и приехал принести вам мою всеподданнейшую благодарность.
— Я рада, Александр Васильевич, видя вас здоровым.
Суворов вздохнул и повалился государыне в ноги.
— Матушка, я прописной, — сказал он жалобным тоном.
— Как это? — спросила, улыбаясь, императрица, сама поднимая старика генерала.
— Меня нигде не поместили с прочими генералами и ни одного капральства не дали в команду.
Императрица задумалась. Хотя она и не оправдывала Суворова за его самовольный поступок под Очаковом, тем не менее знала ему цену и не хотела лишаться на театре войны такой внушительной фигуры, какую представлял собою Суворов.
— Я вас помирю, Александр Васильевич, с князем Григорием Александровичем, а теперь пока назначу в армию фельдмаршала графа Румянцева… генерал Суворов нам нужен, Александр Васильевич, он еще не одну услугу окажет отечеству, дал бы только Бог ему сил да здоровья, — ласково сказала государыня.
— Всемилостивейшая!.. — только мог выговорить со слезами на глазах Суворов…
С высоко поднятой головой, радостно сверкающими глазами проходил он приемную императрицы.
— Не выдала матушка царица своего верного солдата, — говорил он, приехав к начальнице Смольного монастыря, m-me Лафон, и обнимая свою пятнадцатилетнюю дочь.
— Люби ее, Суворочка, люби ее, дорогая Наташа, и будь ей предана, как я, ее верный солдат.
Маленькая, худенькая девочка, напоминавшая собою больше отца, чем красавицу мать, прижималась к отцовской груди, рассказывая о своей институтской жизни.
— Вот вы, папенька, скоро опять уезжаете, когда-то я вас опять увижу, опять останусь одна.
— Мы с тобой никогда не расстанемся, дорогая Суворочка, всегда будем вместе. Я уезжаю завтра, а все-таки мы будем вместе, ты почаще пиши мне, пиши каждый день, я тоже буду тебе писать. Вот мы и будем каждый день говорить. Ты ведь знаешь, Наташа, моя милая, что тобой одной я живу, твоими письмами… как они облегчали мои страдания, когда я был болен, ранен. Ангел мой, пиши почаще, люби свою начальницу Софью Ивановну — она тебе все равно что мать… Советуйся с двоюродной сестрицей Грушей, худого она не пожелает, а мне пиши и пиши, — говорил старик, покрывая лицо, и голову дочери горячими поцелуями.
На другой день, 25 апреля, он уехал в армию.
В середине июля небольшой отряд австрийских гусар скакал по дороге от молдавского местечка Аджуша к Бырладу. Молодой офицер — начальник отряда — не давал своим гусарам отдыха и лишь менял аллюры с галопа на рысь. Времени терять было нельзя, сильный корпус Осман-паши быстро приближался к Фокшанам, чтобы напасть на австрийцев, силы которых были значительно слабее, и австрийский главнокомандующий, принц кобургский, послал молодого гусарского поручика к Суворову, стоявшему в Бырладе, просить помощи. Турок ожидали с часу на час, оттого посол принца так спешно скакал, не разбирая пути, выбрав кратчайшее расстояние. Отряд уже был вблизи Бырлада, как из-за небольшого пригорка раздались выстрелы и крики о помощи.
Офицер дорожил временем, но, услышав выстрелы, он поскакал со своим конвоем по тому направлению, откуда слышались крики.
Едва гусары обогнули пригорок, как человек восемь конных вооруженных людей, окружавших коляску с проезжими, стремительно бросились в лес. Гусары и не преследовали бегущих. «Очевидно, разбойники, — подумал начальник конвоя, на турок не похожи». И, ускорив аллюр лошади, он поскакал к коляске.
