Милий Езерский - Конец республики
— Я не лгала тебе, Эрос! Когда я увидела его, я поняла, что ошиблась: не тебя любила, а его… Кто ты? Кто я? Оба мы — его вещи, а он — царь…
Эрос плюнул ей в лицо.
— Подлая тварь! Да, ты вещь, но я — не вещь, я — человек… понимаешь?.. Я — сенатор, я друг Антония… я… я…
Задыхаясь, опустился в кресло.
— Нет, и ты вещь! — издевалась Халидония. — Захочет он — и лишит тебя сенаторского звания, повелит раздеть и бичевать, а затем и распять, даже вниз головою, потому что он само могущество, а ты — пыль под его ногами, падаль, дерьмо…
Эрос вскочил, схватил ее за волосы и, не помня себя от ярости, таскал по полу.
Атуя оттащила его от Халидонии.
Халидония долго лежала на полу, потом приподнялась на руки и, как собака, поползла в спальню.
VIII
Всю ночь шел крупными хлопьями снег, и сады Виминала нарядились в белую пушистую одежду. A к полудню выглянуло солнце, деревья сбросили с себя снег, засверкали лужи.
Прикрыв рукою глаза, Лициния следила за тучками, собиравшимися у солнца, и ожидала друзей.
Несколько недель, пролетевших после встречи с Понгием, были использованы разумно: Понтий закупил оружие и создал два-три немногочисленных отряда, однако плебеи неохотно вступали в них; главной причиной нежелания было отсутствие авторитетного вождя, — Лицинию не знали, женщина вождем быть не могла, это противоречило укоренившемуся обычаю, когда во главе народного движения стояли мужи, люди сильные. А как могла руководить отрядами воинов слабая женщина, посылать их на борьбу, отдавать приказания, следить за всеми участками, на которых должны произойти битвы или волнения? По понятиям плебеев это было немыслимо, и Лициния не могла стать вождем.
А Понтий и Милихий? Кто их знал? Чем они себя проявили, что дали народу? И можно ли было верить им? Нашлись люди, которые утверждали, что Понтия и Милихия следует остерегаться, и шептались, высказывая опасение, не сторонники ли они демагога Октавиана, подосланные им, чтобы вызвать среди плебса волнения, которые послужили бы предлогом для уничтожения «власти народа»;
В действительности демократии не существовало, — все решали дуумвиры: Октавиан на Западе и Антоний,, на Востоке. Римская республика распадалась, государство только называлось республикой, хотя сенаторы уверяли, что Рим достиг вершин справедливости, потому что им управляли представители народа, Слово «охлократия» склонялось во всех падежах, произносилось с гордостью, но люди, твердившие это слово по всякому поводу, не верили, что охлократы управляют государством, хотя называли его «охлократической республикой». Тем более не верили популяры. Они стремились к иной форме власти — не к демагогической, а к демократической. Плебс, уставший от столетней гражданской войны, слушал с недоверием зажигательные речи Лицинии, Понтия и Милихия, вспоминая прошедшие времена, когда истинные вожди боролись, гибли и были не в силах опрокинуть власть олигархов.
Лициния знала историю. Борьбу начали сицилийские рабы; Эвн, Ахей и Клеон создали рабское государство, боролись и погибли; выступили Гракхи, Аристоник, Спартак, и опять страшная неудача постигла их. Почему они не сумели сладить с Римом?
Лициния взглянула на небо: тучи сгустились и закрыли солнце, пошел снег, налетел ветер, закружил снежинки. Стало холодно. Она вошла в дом и села погреться у очага.
— Почему постигла их неудача? — шепнула она и тотчас же ответила: — Оттого, что они боролись разрозненно. О, если бы рабы перебросили силы в южную Италию, связались с земледельцами и вождями их — Тиберием Гракхом и Блоссием, если бы они присоединились заодно к Аристонику, к союзникам, порабощенным Римом, — наша победа была бы полная… Новый Рим, свободный, Рим охлократов, вознесся бы над миром, и народы, в общем труде и содружестве с ним, создали бы светлую изумительную жизнь…
Грустно улыбнулась: «Мечты, мечты! Разве человек, кровожадное животное, может жить в мире с другим человеком?» Это была мысль отчаяния, и Лициния, тряхнула головой, вымолвила:
— Нет, человек может и должен жить в мире с человеком Наступит время братского единения народов, когда не будет больше войн, когда государства не будут держать наготове легионов и когда весь мир станет Государством Солнца, как этого хотели Аристоник и Блоссий.
Вошли Понтий и Милихий, а за ними бородатые мужики в заснеженных плащах. Атриум наполнился шумом шагов, голосов и смеха.
Поступила тишина, Понтий откашлялся и начал рассказ.
Первого января семьсот двадцать первого года от основания Рима, после веселых песен и музыки на площадях города, когда проезжали всадники на лошадях, приходили слоны с золочеными беседками на спинах, носились хороводы вакханок, а сам Вакх ехал на козле с золотыми рогами; когда проезжали в легких плетеных колесницах, запряженных страусами, красивые матроны с дочерьми, а впереди них трусил на осле непристойный Приап, а за ним Фавн верхом на баране, к рогам которого были привязаны бубенцы; когда легкомысленные толпы веселились, позабыв о своем тяжелом положении, — в римском сенате решались важные дела: новый консул, тиран и демагог, худший из псов, какие существовали когда-либо на земле, произнес речь, направленную против своего коллеги, развратного Антония; он обвинял его в том, что в Александрии произведены римским проконсулом самовольные раздачи земель, принадлежащих римскому народу, и что восточная политика Антония направлена против республики.
— Следовательно, друзья, Октавиан подготавливает сенат, высшее общество и народ к войне с Антонием. Я предвижу возражения: Октавиан находится в родстве с Антонием etc. А между тем это не будет служить помехой разрыву между ними. Антоний уже царь. А кто такой Октавиан? «Сын Цезаря», демагог и трус. Он не хочет подчиниться Антонию, мечтает о единодержавии, жаждет власти.
— По-твоему, — прервал Милихий, — борьба с Октавианом и союз с Антонием?
— Клянусь Валетудо! Тебе нужно полечиться. Муж в здравом уме не скажет таких слов. Наша цель — выступление против дуумвиров, борьба с ними, и тот, кто поддержит одного из них, изменник делу народа!
Понтий рассказал о приобретенном оружии и наметил плебеев, которые должны были распределить его среди людей. Никто не возражал, кроме одного старика-гончара.
— Зачем совать мечи людям, которых мы вербовали, не зная их вовсе? Кто может поручиться за свой отряд? Ты, Милихий? А всех ли ты знаешь людей? Нет? Они унесут оружие, чтобы продать его, или же нас предадут.
Милихий стал возражать. Лициния перебила его:
— С оружием можно подождать. Выдать успеем и позже. А с людьми необходимо познакомиться, слышишь, Понтий? Изучи их, подружись с ними, узнай, преданы ли они нашему делу…
— А если я обнаружу врага — как с ним поступить? Оставить в отряде? Все дело испортит. Изгнать? Выдаст нас.
Вопрос был неожиданный. Лициния молчала. Всякий вождь, не задумываясь, уничтожил бы врага, — так поступал Клодий. А ей не хотелось проливать кровь, пятнать руки до начала вооруженного столкновения. Однако она колебалась недолго.
— Таких людей нужно уничтожать во имя блага сотен и тысяч, — твердо выговорила она.
— Этого ответа мы ждали от тебя, — послышались голоса ремесленников.
— Мы будем изучать людей и поступать, как ты сказала, — добавил тот же старый гончар.
Лициния испугалась, что единичные решения могут быть ошибочными, и предложила плебеям осуждать врагов на смерть лишь после совещания и одобрения нескольких человек и в том случае, если враждебность будет доказана. Она боялась также, что они будут сводить личные счеты и убивать неповинных людей.
— Без нашего ведома, — указала Лициния на Понтия и Милихия, — ни один человек не должен быть казнен. Мы будем обсуждать вместе с вами, как поступать с изменниками.
Вопрос о привлечении новых людей в отряды обсуждался долго. Плебеи плохо шли, об этом все знали, но Лициния настаивала на широкой вербовке, указывая, что легче всего выбирать людей на конциях, независимо от того, свободнорожден ли человек, раб ли он, чужестранец или женщина.
— Мне известно, — сказала она, — что Агриппа избран эдилом этого года и обещает дать работу ремесленникам. Правда ли это? Вероятно, правда. Но не есть ли эта правда хитроумное деяние эдила: заткнуть рты недовольным, отвлечь безработных от вредных мыслей и злодеяний Октавиана, заставить их громкогласно поддерживать Агриппу? Так оно, должно быть, и есть. Подумайте, друзья! Богач Агриппа пожалел обнищавших плебеев и пожелал стать опекуном бедняков! Возможно ли, чтобы волк отечески заботился об овце или паук о мухе?
Все засмеялись.
— Или Меценат, заботящийся об искусствах, — продолжала Лициния. — Я хочу обратить ваше внимание на его деятельность: выдаются премии за лучшие стихи, сотни молодых людей пишут и несут свои произведения, чтобы получить награду. Что это? Забота о поэзии или затемнение мозгов стихами, направление мыслей подальше от политики к воспеванию богов и природы?
