Андре Кастело - Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша
Итак, в тот момент, когда Жозефина въезжает на улицу Сен-Никез, карсту подбрасывает страшным взрывом, выбивающим в ней стекла.
— Метили в Бонапарта! — вскрикивает Жозефина и лишается чувств.
Это рванула грозная адская машина, сработанная шуанами Лимоэланом, Сен-Режаном и Карбоном. Придя в себя после обморока, Жозефина твердит:
— Метили в Бонапарта! Метили в Бонапарта!
Наконец подлетает гвардеец из эскорта и успокаивает ее, Покушение не удалось, карета первого консула уже въехала на улицу Сент-Оноре, когда бочонок с порохом взлетел на воздух, разметав последние ряды конвоя и скосив с десяток человек.
Не будь шали, которую надо было не то сменить, не то поправить, Жозефина тоже погибла бы, и предсказание старой мартиникской ворожеи не исполнилось бы. Супруга первого консула отважно приказывает кучеру ехать — другими улицами — дальше в Оперу.
— Ничего, ничего, — бросает Бонапарт, встречая жену.
Несколькими минутами позже весть о покушении достигает зала и передается из уст в уста. Зрители дружно встают, и, «как электрическая искра», вспыхивает овация, подступающая к консульской ложе. Сам Бонапарт бесстрастен. Жозефина — та владеет собой не столь хорошо. Лицо ее искажено. «Она, обычно такая грациозная, была не похожа на самое себя, — повествует Лора д'Абрантес. — Она явно дрожала и куталась в шаль, словно прячась в укрытие. И в самом деле, эта шаль была причиной ее личного спасения». По бледным щекам Жозефины текут слезы. И «когда она смотрела на первого консула, она снова вздрагивала».
Вернувшись в Тюильри и сидя в большом салоне, который постепенно наполняется посетителями, консульша не перестает утирать глаза. Бонапарт, «редко, но выразительно жестикулируя», расхаживает взад-вперед и неистово кричит:
— Это дело рук якобинцев, это якобинцы хотели меня умертвить. За этим не стоят ни дворяне, ни священники, ни шуаны! Я знаю, кто за этим стоит, и меня не заставят изменить мнение. Это сентябристы[233], покрытые грязью злодеи, которые вечно бунтуют, устраивают заговоры, сомкнутым каре выступают против любого правительства. Да, да, это все та же шайка сентябрьских кровопийц, версальских убийц, бандитов 31 мая[234], прериальских заговорщиков, виновников всех преступлений против правительства. Раз их нельзя обуздать, значит, их нужно раздавить; Францию надлежит очистить от этих подонков, никакой пощады таким злодеям!
В тот вечер Жозефина слышит, как Фуше обвиняет роялистов. Сначала она, как и Бонапарт, смотрит на него с презрением… Ясно, цареубийца и палач Лиона[235] хочет спасти своих былых друзей. Но под конец консульшу поражает убежденность, звучащая в речах ее тайного нанимателя, и вместе с Ланном, Реалем и Реньо она становится на точку зрения министра, который твердит:
— Это дело рук роялистов, шуанов, и я прошу всего неделю, чтобы представить тому доказательства.
Фуше потребовалась не неделя, а три с лишним, чтобы арестовать одного из трех заговорщиков, который «сдал» двух остальных. Покушение подготовили именно роялисты.
Убийцы, разумеется, возобновят свои попытки — не сомневается Жозефина. Ненависть в сердце шуанов неистребима: порой можно слышать, как женщина из лучшего общества самым естественным тоном высказывает пожелание, чтобы «ее глаза стали стилетами, которыми она поразила бы тирана королей, встретясь с ним в театре».
С целью убийства первого консула приверженцы Людовика XVIII разработали вскоре план, вдохновленный нападением на дилижансы, операцией, мастерами которой были шуаны. Отправляясь с Жозефиной в Мальмезон, Бонапарт брал с собой конвой всего из полусотни конных гренадеров. А Нейи, Пюто, Нантер, Рюэйль были в то время лишь деревушками, разделявшимися обширными пустырями с дурной репутацией; эти пустыри изобиловали карьерами, где мог скрытно расположиться целый отряд, чтобы затем ударить на эскорт. Жорж Кадудаль — шуанство создало себе вождя — приехал в Париж и нашел превосходной мысль о «прогулке по Мальмезонской дороге», но что они будут делать после, как он выражался, «главного удара»? И он счел необходимым отправиться в Лондон, чтобы столковаться с принцами и английским правительством.
Он еще отыщется.
Тем временем убийцы обдумывали все возможные средства: выстрел из пистолета в спину Бонапарту на площади Карусели, когда он устраивает смотр войскам; бочонок с порохом, который ухитрятся занести в подвалы Тюильри. Другие полагали, что самым радикальным решением было бы проникнуть на первый этаж дворца, в спальню узурпатора, и прикончить его вместе с женой во время сна.
Жозефина уверила мужа, что сон у нее на редкость чуткий и она проснется, если кто-нибудь осмелится войти к ним в спальню; поэтому чета продолжала спать вместе.
Иногда это приводило к довольно мещанским сценам. Пример — та ночь, когда Бурьен вошел в спальню первого консула, чтобы защититься от обвинений, которые почитал несправедливыми. Бонапарт, поверив им, приказал своему бывшему соученику по Бриенну не распечатывать его почту, как тот делал раньше. «Я дал Бонапарту спуститься вниз и лечь спать, — рассказывает Бурьен. — Через полчаса я отправился в его апартаменты: я имел право входить к нему в любое время. Держа в руке свечу, я взял стул, подошел прямо к кровати и поставил светильник на ночной столик. Они с Жозефиной проснулись одновременно.
— Что случилось? — удивленно осведомился он.
— Генерал, я пришел доложить, что не могу оставаться при вас; без вашего доверия мою должность занимать нельзя. Вы знаете, как я вам предан, и если у вас есть в чем меня упрекнуть, я должен хотя бы знать причины этого; положение же, в котором я нахожусь уже три дня, для меня слишком мучительно».
Тут Жозефина «с живостью» спросила:
— В чем он провинился, Бонапарт?
— Это тебя не касается.
Затем, обернувшись к Бурьену, объяснил:
— Да, у меня есть основания быть недовольным вами. Я знаю, что вы говорили о текущих делах в выражениях, которые меня не устраивают.
Секретарь стал оправдываться. Вдруг·… «Мне кажется, — рассказывает Бурьен, — что я воочию вижу и слышу, как добрая Жозефина, приподнявшись на постели, с самой очаровательной кротостью говорит»:
— Как ты мог, Бонапарт, заподозрить Бурьена, своего единственного друга, который так предан тебе?.. Боже, как я ненавижу всех твоих шпионов!
Бонапарт прыскает со смеху и «шутливо» отвечает:
— Полно, полно, спи! Занимайся своими тряпками. Женщины ничего не понимают в государственных делах.
Очень красочная сцена… Разумеется, Жозефина по-прежнему делит с мужем ложе. Физически Бонапарт не оторвался от жены, хотя и смотрит теперь на нее другими глазами. Измены креолки, раскрытие ее связи с Шарлем сыграли в этом немалую роль. Отныне она скорее подруга, чем возлюбленная. Конечно, Жозефина до сих пор «несравненна» для него как женщина, но она перестала быть несравненной любовницей. Теперь он может сопоставлять ее с другими женщинами.
Если бы ему не раскрыли глаза накануне вступления в Каир, он, безусловно, остался бы ей верен. «Красоточка», эта восхитительная светлоглазая блондинка, заставила его отчасти позабыть поцелуи Жозефины, которые «сжигали в нем кровь». Однако, когда, вернувшись из Египта, «Клеопатра» прибыла в Париж, Бонапарт не пожелал вновь принять в объятия ее свежее соблазнительное тело. Он отказался даже увидеться с ней и ограничился частой посылкой ей денег. И Жозефина облегченно вздохнула, тем более что первый консул, чтобы окончательно поставить точку, женил на своей прежней любовнице некоего Анри де Раншу.
Тем не менее призрак развода становится отныне постоянным спутником Жозефины, и так будет десять лет. Всякий раз, когда в жизни ее мужа возникает новая женщина, Жозефина боится оказаться брошенной и лишиться «положения», так что именно эти страхи, а вовсе не любовь, пробуждают в ней ревность, ужасно выводившую из себя ее мужа.
— Она тревожится больше, чем нужно, — говаривал он. — Она вечно боится, как бы я не влюбился всерьез. Неужели она не знает, что любовь — не для меня. Что такое любовь? Страсть, которая оставляет в стороне весь мир и видит только любимого человека. Я по натуре своей чужд такой исключительности. Так что моей жене до забав, в которых нет места истинной привязанности?
Это не мешает Жозефине вновь и не меньше трепетать, когда назавтра после Маренго Бонапарт, покоренный золотым голосом Грассини[236], проводит несколько сладостных минут с пылкой черноволосой примадонной. Он привозит певицу с собой, и вместе с тенором Бьянки она поет дуэтом на празднествах 1 4 июля и в честь победы при Маренго. Грассини не хранит верность первому консулу, изменяя ему со скрипачом Родом[237], что побуждает Бонапарта порвать связь с дивой, но не лишает ее покровительства со стороны главы Франции, а также не препятствует нескольким их возвратам к прошлому во время наездов Грассини в столицу. Поэтому в начале 1803 ревность Жозефины была не лишена оснований. Бонапарт возобновил свой итальянский роман и крайне неприязненно вел себя с женой, которая в момент, когда первый консул высвобождался из объятий примадонны, докучала ему подозрениями, шпионством, неусыпной ревностью. Г-жа де Ремюза говорит: «Когда у него появлялась любовница, он вел себя с женой грубо, несдержанно, безжалостно. Он немедленно сообщал ей о своем романе и выказывал почти дикарское удивление, когда ей не нравилось, что он ищет развлечений на стороне, доказывая — почти математически — что это ему позволительно и необходимо».
