Геннадий Ананьев - Бельский: Опричник
— Иль тебе того же хочется?
— Да как ты можешь?!
— Я не виню тебя ни в чем, — отпятился Федор Федорович, — но посуди сам: упущенное что-либо по недогляду слуг может к худому привести. Остудится в пути царевич, угодно ли такое? Да и Федор Иванович не велел сломя голову собираться. Он так и сказал: не торопитесь, все изготовьте для безопасной езды царевича Дмитрия и его матери, ничего не упустите. Как, мол, посчитаете все устроенным, известите. Иль он изменил свое мнение?
— Нет.
— Тогда чего это ты зудишь?
Отступился Борис, и Нагие выиграли более недели.
Не знал ничего этого Богдан, вот и нервничал, отсчитывая день за днем. Успокоенность от доклада вестника постепенно растерялась, и он вновь не находил себе места.
Закончились однако, все его треволнения вдруг и полностью, когда ему доложили:
— Посланник от Афанасия Нагого.
— Зови.
— Воевода Хлопко приехамши. Тоже просится к тебе на слово. Кого первым звать?
— К воеводе я сам выйду. Пока займи вестника от Афанасия Нагого. Небось, не спешно.
Хлопке обрадовал несказанно. Всего лишь одним словом вернул душе спокойствие.
— Нашел.
— В имении он?
— В одной из твоих деревень. У доброй вдовушки. Ей сказал то же самое, что скажу Отрепьевым. Тем более, что получится не слишком большая выдумка.
— Низкий поклон тебе, верный друг. Пока отдыхай с дороги, потом все подробности перескажешь. Мне теперь нужно принять вестника от царицы. Тебя я позову завтра утром.
С вестником разговор короткий. Он не посвящен ни во что. Он привез сообщение о прибытии поезда в Лавру и вопрос, все ли готово в Дмитрове для остановки.
— Передай: все готово. Дневки определены здесь, в Дмитрове, затем в Дубне, в Калязине. Переправа через Нерль тоже подготовлена. После Калязина — в мое имение. Там отдых дней на пяток. Впрочем, как пожелают царица и брат ее Афанасий Нагой. Все. Поезжай обратно.
Разговор же Богдана с Хлопком состоялся не в покоях отравленного князя Владимира, а на озере, в лодке: воевода Дмитрова пригласил на уху из свежей рыбы.
— Есть у меня отменное местечко. Теремок на берегу озера, мостки для ловли удочкой, лодки, если возникнет желание ловить не с берега. Есть сети. Можно бреднем пройтись. Как, оружничий, пожелаешь, так и станем рыбачить.
— На лодке. Возьму с собой лишь воеводу моих боевых холопов. Он мастак удить. Я тоже не прочь побаловаться удочкой.
Бельский сразу же оценил возможность поговорить с Хлопком без всякой опаски быть подслушанным. Не будет повода соглядатаям и донести, что уединялся он со своим слугой-воеводой.
Выехали во второй половине дня, чтобы успеть на вечерний клев. Пара часов по ухоженной лесной дороге и — вот оно, то самое отменное место, обещанное воеводой.
Не слишком оно понравилось Бельскому. Крохотная полянка, спускающаяся со взгорка к озеру, сдавлена деревьями-великанами, оттого видится даже меньше того, что есть, и такой же хмурый, как окружающий ее бор. А вот терем украшает ее знатно. Игрушка. Бревнышко к бревнышку. Ровненькие, словно вылизанные. Маковки берестой крытые. Необычно, и радует глаз.
На резном крыльце терема — кравчий и повар. С поклоном приглашают к столу жданных гостей:
— Уха готова. Тройная. Монастырская.
Как откажешься, не обидев старательных слуг и их хозяина? Умыв руки и ополоснув лица в озере, вошли в трапезную, где стол уже был накрыт.
Загляденье. Все от природы: моченое, соленое, маринованное. И еще рыба. Приготовленная на любой вкус. Жареная до янтарной розовости, отварная, копченая, вяленая, соленая. И — уха. Посредине стола в ведерной корчаге. Ароматный парок, казалось, пропитал каждый уголок трапезной.
— Садитесь, гости дорогие, угощайтесь Божьими дарами.
В тот вечер они так и не вышли на озеро с удочками. Чарка за чаркой, и все по важному поводу. Оглянуться не успели — ночь на дворе. Зато на рассвете отвели душу. Как ни горел желанием Богдан послушать подробный рассказ Хлопка, но шел такой клев, особенно сиги и окуни, что не до разговоров. Азарт все отодвинул на обочину.
Вот сбит первый пыл. Можно более старательно насаживать на крючок опарышей и слушать.
— Отчаялся было я. Десятка два деревень и сел объехал — пусто. Наобещал, ругаю себя, будто имел уже нужное в руках. На постоялых дворах исподволь заводил разговоры — тоже без всякого толку. А потом получилось походя, без моей наводки. Мужики, в извоз направившиеся, сокрушаются, у самовара сидючи: не ладно, мол, общество поступило, определив сиротинушку бедной старушонке и пожадничав со средствами на уход и пропитание. Дитя, мол, малое, за ним ловкий пригляд нужен, а не старушечья немощь. Другой тоже вздыхает. Дескать, пригож мальчонка, глаз не отведешь. Обещает, воротившись, взять в свою семью. Не объест, мол. Вызнал я из какого села мужички, и едва забрезжило — в седло. Не припоздниться бы, думал, не случилось бы что с мальчонком. Старуха-то, как я понял, дряхлая.
— Повела у тебя, — прервал Хлопка Бельский. — Крупная, должно.
— Вижу. Сейчас-сейчас, Есть!
Ловко подсек, и удилище согнулось дугой.
— Ого. Только не спеши, не сорвалась бы с крючка. Давай подводи под подсачик. Подводи, подводи. Вот так. Ишь ты, фунтов на пять!
— Да, увесист.
Облапив за жабры сига, Хлопко принялся вызволять крючок, сам же продолжил рассказ, словно не прерывал его.
— Прискакал. Спросил про старушку. Показали. Убогая избушка. Скособоченная. Я ей о ребенке, она — ни в какую. Опора, мол, моя на старости лет. Хотел сказать, что на ноги как следует сиротка не успеет встать, как ты Богу душу отдашь, тогда бы обидел ее и все испортил. Повел так разговор, чтобы разжалобить. Живем, дескать, с женой в полном достатке, а детишек нет и нет. Усыновить, мол, хочу. Опорой же на твою старость вот это, и горсть серебра на стол. Загорелись глаза. Всю жизнь, должно быть, не видывала столько денег. Укутал я мальца во что нашлось и — в седло. Никто не ведает, откуда я приехал и куда уехал. Вот так все легко вышло. На обратном пути в постоялых дворах не останавливался, только в домах, где молодые хозяйки. Так вот и довез. Исхудал он, верно. И до того не в теле был, а за дорогу вовсе отощал. Оттого я не сразу к тебе поскакал. Подождал, пока уверенность наступит, что все в порядке с мальцом. При добром пригляде мясо на кости быстро нарастет. А пригож, пострел. Загляденье. Волосенки в завитках. Плохо одно: не узнал я, кто отец и мать. Может, нагулянный, со стыда покончившей с собой, может, родители по несчастью какому оба скончались враз.
— Не велик грех, воевода. Будут у него новые родители. И не только мать, но и мамки с няньками. В царской неге станет расти до поры до времени, да и потом не окажется он вышвырнутым.
— Если прежде того не прикончат его, — пророчески изрек Хлопко, и Богдан еще раз убедился, насколько проницателен его верный слуга.
Еще добрых полчаса тешили они себя, не выпуская из рук удочек, но клев все заметнее затухал, поклевки стали редкими и вялыми настолько, что не всякий раз удавалось подсечь рыбу — все это сбивало азарт, и вот Бельский махнул рукой.
— Довольно. Отвели душу. Сматываем удочки.
— Верно. Меру нужно знать, — и спросил: — Мне теперь с Отрепьевыми разговоры разговаривать?
— Да. Отдохни день-другой и — в путь.
— Разве я не отдохнул? Цельный день вольность душе. Завтра утром подамся. Нечего тут глаза мозолить.
— Пожалуй, ты прав. Отказа, думаешь, не будет?
— Не должно быть. По старой дружбе не сможет отказать.
— Не скупись с приданым. Что определит, то и пообещай. Любую сумму выделю. Если земли пожелает, соглашусь и на это. Наделю в любом из моих имений. Не скаредно.
Через пару дней после отъезда Хлопка в детинец Дмитрова въехал поезд царицы с царевичем. Впереди полусотня детей боярских на буланых конях, за ними возок царевича, запряженный тройкой саврасых. Возок просторный, рассчитанный и на двух мамок; за царевичем — возок Марии Нагой, тоже довольно просторный, а между этими возками, чуть правее их, ехал верхом Афанасий Нагой с мечом на поясе; за возком царицы — сотня конных стрельцов; замыкали поезд две дюжины пароконок, на каждой из которых вместе с возницами восседали по двое стрельцов; еще две дюжины стрельцов ехали позади обоза.
Богдан встретил царских особ поясным поклоном, а вся дворня, собранная им во дворе, склонилась до земли.
— Все готово, царица, для отдыха вашего.
— Путь от Лавры пустяшный, — ответил за нее Афанасий Нагой. — Царевич не утомлен, поэтому мы здесь только переночуем.
— Воля ваша. В Дубне тоже есть приличные хоромы.
Слуги, милостиво отпущенные, потрусили исполнять каждый свой урок. Афанасий же спросил Бельского:
— Ну, как?
— Все в порядке. Поговорим позже. В полном уединении.
