Анн Бренон - Нераскаявшаяся

Монсеньор Бернард Ги произносил свою речь громким и глубоким голосом, очень торжественно. Его голос так хорошо звучал, как у священника, поющего на мессе. Гулкий звон огромного колокола кафедрального собора сопровождал эту речь мрачным гудением, отмечая каждую его фразу. Без сомнения, он зачитывал приговор этих двоих. Какой–то невыразимый ужас сжал моё сердце, и оно онемело, а на глаза навернулись слёзы. Я даже сам не знал, почему плакал. Конечно же, над своей собачьей жизнью. Сорок лет я выносил голод и холод. Сорок лет я не знал, где преклонить голову. И я никогда не видел ни малейшего просвета. А сейчас весь мир кажется мне еще более мрачным и ужасным. А потом, когда из моих трёх досок меня выбросят в общую могилу, что я увижу после смерти? Злобные гримасы чертей!

— Ты, Понс Амиель, и ты, Фелипа де Тунис, подобно собакам, возвращающимся к своей блевотине, вы не побоялись вернуться к своим старым преступлениям. И не устрашась даже суда Божьего, вы вновь впали в ересь, от которой уже отреклись. Лживые кающиеся, клятвопреступники, неисправимые в своём ужасном преступлении, вы не достойны никакой жалости, никакого милосердия. Вы вторично впали в ересь, и больше ни обещания, ни клятвы с вашей стороны не вызовут нашего доверия и не будут иметь никакой ценности.

Клирик–переводчик сделал паузу. Инквизитор высоко поднял голову к небу. Я видел дрожащую маленькую женщину, мужчину из Ла Гарде, который старался поднять голову еще выше, чем инквизитор. Толпа затаила дыхание.

— Вследствие этого, мы, брат Бернард, инквизитор, сукупно с советом честных мужей, экспертов в гражданском и каноническом праве, а также с советом церковных мужей, рассмотрев вопрос с точки зрения чистоты ортодоксии святой католической веры, объявляем вам ваш приговор над этим святейшим Четвероевангелием, положенным перед нами, чтобы суждение наше было вынесено от лица самого Бога. Мы провозглашаем вас рецидивистами преступления ереси. Вследствие этого, мы предаём вас, Понса Амиеля из Ла Гарде де Верфей и Фелипу Маурель из Тунис, сего дня, 5 марта 1308 года, в руки светской власти. За мерзостность вашего ненавистного преступления. И в знак вашего вечного проклятия.

И вновь и вновь звонил огромный колокол. И опять я задрожал от какого–то непередаваемого внутреннего холода. Люди шептались за моей спиной: костёр! костёр! Этот похоронный звон заполнил мою голову, сжал моё нутро; от него у меня перехватило дыхание. Наверное, когда Бог или Его Сын, одним словом, тот из Святой Троицы, кто явится в пустыню для Страшного Суда, будет говорить так, как этот инквизитор. Ведь инквизитор — это Его наместник на земле. Все мы придём туда, на этот суд, все мёртвые воскреснут для того, чтобы дрожать от страха перед грозным судией. Кроме них, этих вновь впавших в ересь. Они уже осуждены инквизитором на вечные муки. Их тела сгорят в огне, а их душа будет вечно проклята. Черти с вилами уже поджидают их и зубоскалят.

Маленькая мрачная женщина зарыдала. Понс Амиель погрозил инквизитору кулаком и стал что–то громко кричать. Но его все равно не было слышно из–за ропота толпы. Костёр. Костёр. Это слово повторяли все. Стража безжалостно скрутила его, заломила за спиной его большие руки. Неужели наступит день, когда и со мной поступят так же? Но я, я, я же ничего плохого не сделал! Я не злодей, нет, я не злодей. Я всего лишь бедный нищий. Но ведь и этот человек, он ведь тоже ничего такого не сделал…

Я почувствовал себя ужасно усталым, опустошенным, преисполненным отвращения к себе самому, и стал думать, что же мне теперь делать. Маленькая женщина всё еще плакала, содрогаясь от слез всем телом. Мужчина из Ла Гарде, связанный, всё так же вызывающе смотрел на портал кафедрального собора. Потом я слушал перечисление грехов и преступлений пятой осужденной, женщины, и ее приговор. Она казалась благородной дамой, несмотря на грязь и худобу. Эстевена де Пруаде, богатая тулузская горожанка. Но она, оказывается, не из рецидивистов. Упорствующая верующая. Ее посещали восемь еретиков. Я бы никогда не смог запомнить всех их имен. Я помнил только одного, которого называли Фелип. Но она отказалась признать свои ошибки. Она отказалась просить милости и прощения. Она отказалась обратиться в святую католическую и римскую веру. Она продолжала упорствовать в своей вере в этих прокаженных еретиков! Завтра ее сожгут вместе с другими. Нераскаявшаяся. Ее приговор тоже звучал под аккомпанемент похоронного звона собора Сен — Этьен в Тулузе. Она ничего не говорила, она опустила голову, и мне казалось, что она тоже плачет. И ее также, и ее ждут рогатые черти с вилами и предвкушают дым от ее костра!

Мне захотелось сменить обстановку и пойти побродить возле монастыря якобинцев, а заодно выяснить — правду ли говорят, будто там кормят горячей едой. Не то, чтобы я чувствовал страшный голод. Но мне всегда кажется, что мой желудок завязан узлом. Да, я не думаю о своей душе. Я слишком беден, чтобы иметь душу. Я живу только своим нутром, и всё, что мне нужно, это чтобы мои старые кости могли получить немного еды и прожить хоть пару дней без страданий. Я стал проталкиваться к выходу. Но пробиться сквозь толпу было невозможно. А инквизитор всё говорил. Что там еще оставалось? Переводчик объяснял. На этот раз судили и осуждали не только видимых врагов, но так же и мёртвых. Рикарда, вдова Гийома Думенка из Борна, умершая в ереси и вовлеченная в ересь Пейре Отье, уже три года тому. И Гийом Изарн, из Виллемура, совсем зеленый юнец, умер в ереси, также три года назад, вовлеченный в ересь Жаумом Отье, сыном вышеупомянутого еретика, в присутствии своего отца Жерота и своей матери Гильельмы. Но чего бояться мёртвым, они ведь уже умерли? Ах да, вот и ответ: они осуждены и приговорены к эксгумации и последующему сожжению…

— Исчадия тьмы, дети погибели, ваши останки должны быть отделены от останков добрых католиков, и они должны быть изъяты из священной земли кладбища и сожжены в знак вашего вечного проклятия…

После этого мне уже совсем расхотелось есть. Этот ужин, если он и существует, я не стану есть на месте, я унесу его с собой в котомке. Я съем его потом, когда, наконец, успокоюсь, у себя, на Сен — Сеприен. Он, правда, уже остынет, но ничего не поделаешь.

ГЛАВА 42

РАБАСТЕН

8 МАРТА 1308 ГОДА

И многие из них были осуждены этими Братьями инквизиторами, и также другие, их последователи. Их имена вычеркнуты из Книги Жизни; их тела сожжены в этом мире, а их души — пытаемы в аду.

— Они сожгли Понса Амиеля!

Так кричал маленький человек по имени Гийом Пурсель. Ночью он прибыл в предместье Рабастен и постучался в двери дома Думенка и Кастеляны Дюран. Они знали его. Это был добрый верующий, житель Лугана, близкий к Пейре Сансу. Этим вечером он казался постаревшим на десять лет. Он постоянно оглядывался, и его беспокойные глаза бегали туда–сюда, словно он боялся, не следит ли кто за ним. Он сказал, что его прислал добрый человек Пейре Санс, и что ему нужно поговорить с Мессером Пейре Отье. Кастелляна заколебалась. Мужчина поспешил добавить, что он надеется попробовать здесь хорошего вина. Это был пароль. Кастелляна невольно улыбнулась, и сделала знак Гийому Пурселю следовать за ней. В это время в мастерской Думенка Дюрана происходил серьезный разговор между самим Думенком, Бернатом Белибастом, называемым Видалем, его женой Гильельмой, юным шурином и учеником Думенка Гийомом Клайраком и Сансом Меркадье.

Около часу назад Понс Райне из Сен — Сюльпис, один из зятьев доброй Бараньоны, пришел в Рабастен предупредить о том, что завтра на кладбище в Виллемур по приговору Инквизиции состоится эксгумация тела Гийома Изарна, несчастного молодого человека, умершего три года назад и достигшего хорошего конца из рук доброго христианина Жаума из Акса. Уже три недели на дверях церкви висит объявление, призывающее всякого, кто может отстоять добрую память покойного, выступить свидетелем. Конечно же, никто не осмелился придти с подобным свидетельством. Это объявление было вывешено по просьбе его бедных родителей, томящихся в застенках Нарбоннского замка Тулузы. Завтра труп трёхлетней давности будет выставлен за оградой кладбища, а потом его проволокут по улицам города, чтобы всем стало ясно, что никакая еретическая зараза и проказа не избежит кары. Потом зловещие останки будут сожжены у входа на кладбище, где они так долго самым скандальным образом оскверняли освященную землю.

— Они сожгли живьем Понса Амиеля в Тулузе…

Над мастерской находилось солье. Вход туда был наполовину скрыт от глаз. Над головами собравшихся заскрипели доски пола, а потом приоткрылась дверь.

— Не спускайтесь по лестнице, Мессер Пейре, — воскликнул Думенк. — Мы сами к Вам поднимемся.