Фаина Гримберг - Княжна Тараканова
– Мы должны понять, чего же мы хотим друг от друга. – Она знала, что хочет только одного: чтобы он перестал досаждать ей!
– Чего же ты хочешь от меня?
Она помедлила с ответом, затем сказала тихо:
– Я, собственно, ничего не хочу. Почему бы нам не остаться друзьями?
– Предположим! А что вы теперь думаете о своих долгах? Как вы намереваетесь разделаться с этими долгами?
– Довольно того, что я не прошу вас больше ни о чем. – Она говорила тихо, почти мягко.
– Не просите?! – Он то подавался к ней, то откидывался на спинку стула. – Значит, вы просите кого-то другого? Князя?
– Князю представили меня вы. Я ни о чем не просила его, ни при вас, ни оставшись наедине с ним.
– Снова притворство и ложь!..
Ей стало так смешно! Потому что ведь он правду говорил о ней. Она и намеревалась просить князя, то есть просить в той или иной форме…
– Я повторяю вам, что ни о чем князя не просила. – Она вполне могла чувствовать себя оскорбленной, потому что она тоже говорила правду!..
– Я не могу быть вашим другом. Я люблю вас!..
О-о!.. Такие мужские слова приводили ее почти в отчаяние. Это было ужасно противно, когда мужчина вдруг делался беззащитным, открыто предлагал свою страсть и, в сущности, требовал, чтобы она непременно принимала эту страсть, как будто открываясь ей, принимая страстный вид беззащитных существ, они приносили некую жертву, жертвовали чем-то важным, и даже и не ей жертвовали, но она должна, обязана была отвечать взаимностью!.. И это было так противно, так скользко, так лживо, в сущности, то есть так противно-лживо! Нет, лучше уж просто торговать собой, лучше уж продать свое тело на время и за определенную плату!.. Она решила быть по возможности правдивой с Рошфором:
– Меня трогает ваша любовь, – начала она. Нет, не получалось быть с ним правдивой. – Но ведь я много раз говорила вам, что я не могу отвечать вам взаимностью…
– Шлюха!.. – Он вскочил и тотчас снова сел.
Алина поднялась с кресла и направилась к двери. Вот теперь она и была совершенно правдива, она была оскорблена и потому не хотела более говорить с ним. Она даже и не думала, направляясь к двери, о том, что обрывая разговор так внезапно, она рискует нажить себе врага! Впрочем, Рошфор ведь уже стал ее врагом, как почти всегда становится врагом женщины мужчина, на страсть которого она не ответила взаимностью!..
Но она не успела уйти. Он бросился наперерез, упал на колени, закрыл лицо ладонями, уткнул это закрытое ладонями лицо в паркетины пола, начал рыдать… Она, конечно же, остановилась. Он поднял голову и стоя на коленях, молил ее остаться, просил прощения бессвязными словами сквозь слезы… И опять это было самое обыкновенное мужское поведение, да и женщины часто вели себя именно так! Но ее не трогало подобное поведение. Она чувствовала гадливость. Она думала, что ведь это нелепо, недостойно: пытаться купить любовь другого человека, заплатив так дешево – слезами, воем, соплями на губах… Фу!.. И ведь именно купить, купить, заплатив ничто! А, значит, и не купить, нет, а всего лишь выпросить подленько… Нет, фу, фу, фу!..
Но она вернулась на кресло и снова села, молчаливая, гордая, оскорбленная… Он выпрямился, догадался вынуть из кармана носовой платок и вытер лицо. Он стоял перед ней, подбородок и щеки влажные… Она уже не предлагала ему сесть… Он снова попросил прощения. Она не сказала: «прощаю!», она сказала другое:
– Вы оскорбили меня грязным словом. Я знаю, почему. Потому что вы какое-то время, очень короткое, владели моим телом. У вас, у мужчин, свои законы, и согласно одному из этих законов, если вы совокупились со мной, не постояв предварительно у алтаря, то вы – лихой любовник, донжуан, а я – то, то самое, обозначаемое грязным словом!
– Я прошу прощения, – повторил он.
Он долго стоял перед ней, затем принялся вновь ходить взад и вперед по комнате.
– Я не ушла, я сижу здесь, перед вами. Говорите.
– Я попытаюсь говорить… – Он потирал ладонь о ладонь. – Вы…
– Только не говорите, что я жестока. Не хочу слышать этой обычной мужской пренебрежительной лжи.
Рошфор уже пришел в себя, держал себя в руках.
– Нет, я не буду говорить о вас и обо мне говорить не буду. Я хочу говорить с вами о князе. Вы даже не знаете, зачем он здесь во Франкфурте!..
– Как я могу знать? Вы не сказали мне.
– Простите! Я виноват, я говорю искренне, признаюсь в своих винах. Вы умны, вы оцените то, как я рискую. Да, я рискую, потому что я сейчас говорю вам: Филипп-Фердинанд, владетельный граф Лимбургский, Стирумский, Оберштайнский и проч., князь Священной Римской империи – на самом деле полнейшее ничтожество! Один из этих мелких немецких князьков с кукольными дворами и пестрыми игрушечными орденами, щедро жалуемыми, поскольку пошлины за пожалованные ордена составляют значительную статью дохода!..
Она не могла удержаться и перебила быстро:
– А вы – его гофмаршал, – в ее голосе не было иронии.
– Да, я его гофмаршал, – повторил он. – Но я понимаю, чей же именно я гофмаршал. Я не строю иллюзий…
Теперь разговор с ним сделался для нее интересен. Он показывал себя мыслящим небезынтересно, говорящим небезынтересные фразы… Она поощрила его сдержанно:
– Говорите.
– Князь ведет мелочные тяжбы, он подозрителен и претенциозен. Вы ничего не знаете о нем. Вы еще не слышали, как он говорит о себе. Но скорее всего еще услышите! Якобы все нарушают его права. Он ведет тяжбу с Фридрихом Прусским, тот ему не угодил… Он сам не понимает, как выглядит со стороны, тягаясь с Фридрихом, – овод жалит быка! А переговоры с Трирским курфюрстом? Они совместно владеют Оберштайнским графством, которое Филипп Лимбург желает получить в свою полную собственность посредством выкупа. И наконец Голштайнское герцогство! Обыкновенно Филипп-Фердинанд титулует себя герцогом Шлезвиг-Голштайнским или князем Голштайн-Лимбург, но Голштайнское герцогство никогда не принадлежало ему, оно должно принадлежать великому князю Павлу, единственному сыну русской императрицы. Но Филипп-Фердинанд заявил собственные претензии… Он и сюда, во Франкфурт, прибыл ради своих тяжебных дел, речь все о том же Фридрихе… И все это необыкновенно мелочно!..
– А какие претензии были бы не мелочны? – спросила она спокойно.
Этот вопрос застал его врасплох. Она заметила, конечно, некоторую его растерянность, но никакого чувства гордости по этому поводу не испытала. Вопрос не казался ей особенно остроумным. И не стоило злорадствовать.
– Это все пустая философия, – сказал он. – Об этом возможно долго и даже бесконечно рассуждать. Если не хотите поверить мне, не верьте! Я давно знаю Филиппа, вы же не знаете его вовсе. Ему сорок два года. Вы пытались обвинить в донжуанстве меня, но князь Лимбург… в сравнении с ним я – монах! Я вдов, он все еще холост. Впрочем, зачем я вам говорю обо всем этом? Вы просто-напросто примите все это к сведению и захотите сделаться его любовницей. Да вы и без того захотите!..
– Я полагаю, наш разговор кончен. Я вам слова не давала. Вы свободны, я также свободна. Мои дела не касаются вас.
Он не ответил и ушел.
Она задумалась. Можно было сейчас написать письмо князю. Но можно было и подождать. Князь должен был проявить к ней интерес. Она уже совсем было решалась писать, но все же не писала. И наконец приняла окончательное решение: немного подождать.
Конечно, Рошфор мог быть даже и интересно рассуждающим, но она устала, очень скоро устала находиться в рабстве у Рошфора.
Все же пришлось ждать два дня. Она волновалась, но и все более уверялась в том, что поступает правильно, не обращаясь первой к Филиппу-Фердинанду. Она не сомневалась в том, что его живо интересуют ее отношения с Рошфором, и едва ли Рошфору удастся скрыть резкое охлаждение Алины. Она хотела было не выходить из своих комнат, но затем испугалась, что сделается бледной, и потому утром второго дня отправилась в публичный сад и часа два прогуливалась по аллеям. На возвратном пути, уже подъезжая к гостинице, она тотчас заметила прекрасную карету князя, голубую, щедро украшенную позолотой. Князь уже стоял у входа. Швейцар в нарядной ливрее и еще несколько человек гостиничной прислуги кланялись, дверь уже была отворена. Алина-Елизавета видела, как Филипп-Фердинанд вынул из кармана своего плаща светло-зеленый шелковый кошелек с кистями и наградил швейцара и прочих слуг серебряными монетами. Конечно, эта была мелочь, но Алина-Елизавета подумала насмешливо, что от более крупной суммы не отказалась бы и она!.. Князь вошел в гостиницу, не обратив внимания на подъезжающий экипаж. Это было хорошо для нее, потому что хотя она и обдумывала в эти дни, как будет с ним говорить, но все же теперь немного смутилась и не чувствовала себя подготовленной в достаточной степени к разговору, от которого зависело немало! После этого разговора могли начаться ее отношения с князем, а могло и ничего не произойти!.. Она припомнила вдруг историю с Голштайнским герцогством, которое князь по собственному почину объявил своим, хотя на самом деле это владение не принадлежало ему. Следовательно, и у этого человека, знатного по рождению и отнюдь не бедного, имелись наклонности к авантюризму и самозванству! И это тоже было хорошо для нее! В некотором смысле родственные души!..
