Александр Григоренко - Ильгет. Три имени судьбы
Когда окреп лед, я сделал прорубь, а утром пришел к старику, взял его на руки и понес к реке. Пока сбивал подмёрзшее за ночь ледяное крошево, Кукла Человека сидел на пне и дрожал.
— А огонь? — тревожно спросил он. — Где жечь будешь?
Вместо ответа я подошел к нему, достал нож с узким длинным клинком и всадил его в левую половину груди.
— Хватит и этого.
— Лгун… рыбье дерьмо, — со злобой сказал старик и закрыл глаза. Наверное, эта злоба была той последней мудростью, которой он достиг.
Я опустил его ноги в прорубь, и моя река быстро и покорно увлекала тело под лед. Сделав дело, я пошел домой и, проходя мимо теплого ключа посреди русла, увидел большого окуня, удивлено смотревшего на меня.
— Прости меня, — сказал я окуню.
Он продолжал смотреть.
Вернувшись домой, я сказал жене, что смерть наконец-то вспомнила о человеке, подлинного имени которого никто не знал, наверное, даже он сам. Нара качала колыбель.
— Мир его костям, мир его душе, — сказала она облегченно.
Люди вернулись к нам. Добрый Тыней спросил о могиле старика.
— Река его могила…
— А-а, — протянул Тыней, поняв что-то свое, — он, бедный, мучился. Оттого и злился.
Йеха совсем не спросил о старике. Он научился вслепую рубить дрова, носить воду — и эта работа занимала его больше, чем вся остальная жизнь.
Женщина Весна
С уходом Куклы Человека мудрая судьба не закончила свой труд. Вершилась она далеко, за многие и многие дни пути от моей реки — в устье Срединной Катанги, куда Кондогиры, преданные Молькону, приволокли на ремнях тело отцеубийцы Алтанея.
Люди, пошедшие за ним на подмогу Ябто, остались лежать на островах. Весной загрохотала вода на порогах и увлекла все тела на север, к Ледяной Старухе.
Из одной ярости волокли Кондогиры мертвеца — отмстить ему уже было нельзя, а среди живых в великом стойбище не осталось достойных мести. Вдовы предателей разошлись по семьям обширного рода. Опустело большое стойбище.
Но была одна вдова, на которую вылилась вся ярость Кондогиров.
Нара — дочь врага. Та же кровь, смешанная с проклятой кровью отцеубийцы, текла в жилах ее сыновей, едва подходивших к четырем годам. Ее не убили — в чум, где жила она некогда с мужем и детьми, бросили тело Алтанея и велели оставаться там вместе с трупом. Дети жили там же… Бывшие родственники запретили покидать чум под страхом смерти.
Остаток зимы Нара и ее дети провели рядом с мертвецом. Только однажды вдова отважилась подойти к нему, чтобы оттащить поближе к краю, где сквозь старую покрышку просачивался холод. В некогда великом стойбище оставалось лишь несколько одиноких людей — овдовевших стариков, не захотевших уходить в другие семьи. Поначалу они гнушались общаться с ней и даже кинуть кусок мяса детям. Иногда они заглядывали — посмотреть, достаточно ли густо вымазано сажей лицо вдовы. Женщина Весна ставила петли на зайцев и куропаток, но попадались они редко. Мальчики поначалу плакали от голода, потом притихли. Очаг их едва тлел.
В месяц ветров редкие жители великого стойбища устали держать себя в гневе на вдову, они подбрасывали ей куски сухого мяса, горячие кости из котлов.
Когда подошла весна, Нара начисто вымыла лицо снегом и, шатаясь, пошла в один из чумов, чтобы сказать: она не собирается больше молить духов и богов простить ее за то, что судьба сделала ее женой Алтанея. И труп уже смердит так, что пусть ее лучше убьют, если считают виновной. На другой день пришли мужчины из соседнего стойбища, молча вынесли тело и утащили его в лес — в сторону, противоположную родовому святилищу.
Ярость многих Кондогиров к тому времени поутихла, они разрешили жить Наре на прежнем месте. Но кормильца у нее не будет, никто не возьмет такую вдову замуж и не захочет сделать ее сыновей своими, как бы красивы они не были, — Нара знала это.
Когда вновь подступила зима, она сама пришла к одному из важных Кондогиров и сказала, что больше не сможет кормить детей мышами и падалью, как это было прошлой зимой. Пусть решится ее участь сейчас, ибо такому славному роду не пристало без конца вымещать зло на одной-единственной женщине, пусть даже вдове невиданного злодея.
В словах Женщины Весны была смелость отчаяния — и тунгусы явили милость. Старейшина сказал, что смерти она не заслуживает, но поскольку род отверг ее, то лучше ей вернуться на свою реку, откуда взяли ее невестой. Нара сказала, что на той реке больше никого из ее семьи не осталось, но старший тунгус разумно заметил:
— Может быть, там кто-нибудь возьмет тебя, ведь ни одна река не останется надолго без человека.
Ей дали двух оленей, большие женские нарты с припасом и шкурами для укрытия и жилья, топор и отпустили по окрепшему льду. Олени бежали на полдень, и через несколько дней пути достигли островов и красных скал — места последней битвы, в которой муж и отец Женщины Весны пытались встряхнуть Древо Йонесси.
К тому времени начало исполняться пророчество моей матери, явленное в Семи Снегах Небесных, — другие люди приходили на бывшие земли славной семьи Хэно из великого и рассыпавшегося рода Нга. Их заселяли ассаны и котты, еще не поделившие места охоты и ловли. А на Сытую реку с заката шли селькупы, намеревавшиеся поделить ее с Ненянгами, родичами Ябто.
Достигнув устья, Нара не знала об этом.
Но увидев знакомую скалу, она зарыдала и сказала сыновьям, что здесь она родилась, здесь прошло ее детство, но вернуться в это умершее время и жить в нем — выше ее сил.
* * *То, что утаил от нее Алтаней — о том, что убиты братья, и больше нет матери, — позже сказал ей Молькон. Когда уехал Ябто, невыносимая жалость к невестке и внукам извела его, и он пришел, и гладил ее волосы, и плакал вместе с ней. Сам он через несколько дней лишился головы — среди дня, на глазах молодых псов с татуированными лицами, преклонявшихся перед Алтанеем. И не было вокруг нее людей — только безумие, превратившееся в людей.
После этого она не говорила с мужем — он ушел воевать. Осталась после его ухода боль в середине груди. Она была поначалу тихой, но не уходящей. С нею прожила Нара все время от зимы до зимы, жила и теперь. Боль не причиняла страданий — она превращалась во что-то, что можно потрогать руками. Это было ее горе.
— Лучше пойдем на полдень, куда участь поведет, — сказала она сыновьям.
И они пошли. Через несколько дней пурга накрыла русло, один олень пал. Упряжка встала. Укрывшись шкурами, Женщина Весна и ее дети пережидали непогоду, а она не уходила, и гибель подступала к ним.
Но в те дни заблажила моя жена. Живот ее заметно округлился, и она стала требовать, чтобы шел я за жирной рыбой. Тыней, мой постоянный, заботливый гость, говорил, что, всякая перемена в жизни начинается с требования жирной рыбы, тем более беременной бабой, и в то время, когда легче дотянуться до звезды, чем достать эту жирную рыбу.
— Неспроста это, — сказал он уходя.
А Нара не успокаивалась и, наконец, истинные слова дошли до ее рта.
— Ты добрался до своего очага не сам — судьба привела. И теперь никто не нужен тебе.
— О чем ты?
— Смотрел в мои глаза, а видел другие… С первого раза я это увидела. А теперь эти другие глаза слезы заливают, щеки леденеют от слез…
Она сорвала с колыбели связку пожелтевших костяных птичек и бросила мне в лицо.
— Вот эти глаза — иди за ними. Бери собак, Ильгет, иди! Сидя в теплом чуме, возьмешь грех. А мне рожать. Иди!
Они были две разных женщины, но с одним именем и сердцем.
Я позвал Тынея и сказал ему: пришла весть — моя сестра едет ко мне и замерзает в пути. Старик, не спрашивая, откуда пришла весть, поднял палец вверх и сказал:
— Вот тебе и жирная рыба.
* * *В тот же вечер мы вышли на двух упряжках и через несколько дней пути нашли посреди русла снежный холм с очертаниями нарт и оленьими рогами на верхушке. Из холма, как из берлоги, белым, чуть заметным столбиком струился пар. Мы разгребли снег — они, мать и дети, были живы, но онемели от холода. Я снял рукавицу и ударил женщину по щеке. Она вздрогнула, очнулась и смотрела на меня непонимающими глазами.
— Нара! Нара!
Я обнял ее лицо ладонями — я видел тонкую белую нить на правой щеке, шрам от костяного наконечника. Она была другой — из долговязой девочки с круглым лицом Нара превратилась в пышнотелую женщину.
— Кто ты? — спросила Девочка Весна.
— Я — Вэнга, заморыш.
— А… — сказала она и закрыла глаза.
Вдвоем с Тынеем мы перенесли Нару и детей в свои упряжки, натерли лица жиром и укрыли шкурами. Старик сказал:
— Огонь нужен, без него не отогреем.
Мы поставили походный чум, развели огонь в очаге, и там Нара спросила:
— Почему этот старик зовет тебя Ильгетом и говорит с тобой по-остяцки?
