Эдуард Зорин - Обагренная Русь
А еще пустился Твердислав на поклоны к Митрофану — владыка был строг и неподкупен, но падок на лесть. Черту эту за ним Михаил Степанович не приметил — сын же его был зорчее. Даже в споры с Митрофаном пускался Твердислав. А всё для чего? А всё для того, чтобы побиту быть и после признаться владыке:
— Умен ты, отче. Зело начитан, и мне тягаться с тобою грешно.
Со Словишей вел Твердислав иные разговоры. Помнил, как не любил он Якуна.
— Эко осерчали новгородцы на Димитрия Мирошкинича, погребать не хотели, — говорил он. — Да невдомек им, что обитается на юге еще один Димитрий — тот пострашнее Мирошкинича будет…
— Уж не про сына ли ты Якуна Мирославича? — с подозрением посмотрел на него Словиша. — Одного только я не пойму — к чему склоняешь беседу?
— К чему склоняю, про то ты и без меня догадался, — подмигнул Твердислав. — Али мало попортил крови Всеволоду Якун? Небось его дочка была за Мстиславом, когда собирал тот новгородскую рать против Владимира. Старое долго не забывается…
— Старое не забывается, да всегда ли на старое свернешь?
— В Новгороде — не в Понизье. Здесь бояре твердые, порядки свои, заведенные от дедов, оберегают и чтут. Стоит искре упасть, а пламя само займется…
— Что-то не договариваешь ты, Твердислав.
— А вот поразмысли-ка, слушки-то, что на торгу обретаются, собери, — ежели умен, так и сам поймешь.
— Слушки, сказываешь? — насупился Словиша: как же так недоглядел он; почто Веселица меды пьет, а мышей не ловит; почто посадник идет к нему с тревожной вестью?
Твердислав насладился растерянностью Словиши и тут же перевел разговор на другое. Но у дружинника словно кол засел в голове. Вокруг одного и того же крутились мысли. Не выдержал он:
— Откуда Димитрий Якунович весть подает?
— С юга и подает, — ждал его вопроса Твердислав, отвечал бойко, словно повторял заученное.
— Ох, и мудришь ты, посадник, — смеясь, погрозил ему пальцем Словиша. — Все знаешь, да задорого продаешь.
— А ежели и продаю?
— Всему своя цена. Да только Димитрий и тебе не приятель. По глазам вижу — встревожился ты, боярин.
— Чего ж мне тревожиться-то?
— Сам знаешь. Придет Димитрий — тебе несдобровать. Так что цена новости — твой посох, посадник. Не юли, а напрямик мне сказывай: что пронюхал-то?
— Что пронюхал, то со мной. А ты прав: Димитрий мне — яко рыбья кость поперек горла… Ну так слушай, Словиша: не все спокойно в Новгороде. Ждет кой-кто великих перемен.
— Кому перемены на руку? Ты мне имя назови.
— Что имя! Рядом сидишь с супостатом на боярском совете, а мыслей его не прочел.
— Неужто Ждан?
Вспомнил Словиша вечно потную, угрястую физиономию боярина, и тошно ему стало. Громче всех кричал Ждан за Святослава, больше всех клялся в преданности Всеволоду. Так вот что скрывалось за его покорством и готовностью услужить! И верно: худо ловит мышей Веселица — у Ждана на дворе он первый бражник. Говорят, и чара особая для него боярином припасена, никто к ней не притрагивается.
Нашептывал Твердислав Словише:
— Так ежели кликнут Димитрия, нешто потерпит он у себя понизовский дух?
— Значит, и о перемене князя ползет слушок?
— Ползет, еще как ползет…
— Да кого же хотят Ждан и те, кто с ним, на место Святослава?
— Мстислава торопецкого!
Аж за сердце схватился Словиша — больно кольнуло его в левый бок.
— И уж послали к Мстиславу своих людей?
— Чего не знаю, про то не скажу, — помотал головой Твердислав.
«Вот и ладно, — подумал он, — хорошо раззадорил я Всеволодова дружинника. Пущай дальше сам разматывает клубок».
Стал Словиша клубок разматывать, кликнул к себе Веселицу, набросился на него с упреками:
— И где только тебя носит, когда под носом крамолу куют?
От Веселицы сладко медами пахло, глаза улыбались с вызовом.
— Ты о чем, Словиша?
— А вот о чем: слал Ждан гонцов в Торопец…
— Так они у меня в порубе сидят!
Будто ножом отрезал Веселица. Словиша рот открыл от изумления: как же так?
— Сидят, да и всё тут. Не зря припасена у боярина для меня особая чара.
Да и верно — не зря. Только теперь по-настоящему оценил своего дружка Словиша. Мед-брагу пей, да дело разумей. Провел-таки Ждана Веселица, а тот и рад, что ушли гонцы за Волхов, думает, поди, что приближаются они к Торопцу.
Твердислав, узнав про новость, досиживал у Словиши вечер, как на раскаленных угольях. Все не терпелось ему уйти поскорее. Но и послушать хотелось, о чем еще говорить станут Всеволодовы дружинники.
А те быстро раскусили посадника и повели сторонний разговор — Веселица хвастался, как запорол днесь в Зверинце набежавшего на него медведя.
— Врешь ты все. С такими-то хмельными глазами собака тебе заместо медведя показалась, — издевался над ним Словиша.
Веселица горячился, боярин хмыкал, не зная, на чью сторону встать: ежели молчать будешь, обидишь Словишу, а ежели, не ровен час, не то слово выронишь, так припомнит Веселица.
— А ты что в рот воды набрал, Твердислав? — приступил к нему Словиша. — Так запорол Веселица медведя али бродячего пса порешил?
— Медведь Веселице под стать, — уклончиво отвечал смущенный посадник.
— Да когда видывал ты в Зверинце медведей?! — не отставал Словиша.
— Так-то оно так, — изворачивался Твердислав и вдруг нашелся: — Может, из лесу забрел косолапый?
— Угодлив ты, боярин, — сказал со смехом Словиша. — Ступай уж, скоро ночь на дворе — поди, заждалась тебя твоя боярыня.
Вот оно — гонит его Словиша, потому как сейчас только и пойдет у них толковый разговор! Но делать нечего — шапку нахлобучил на лысый череп посадник, раскланялся с хозяином и веселым его гостем да и на двор.
А на дворе холод лютый, а на дворе поземка метет — ехать бы Твердиславу, не мешкая, к своему терему, где и впрямь заждалась его неспокойная жена. Да не тут-то было! Велел он отроку, погонявшему лошадей, сворачивать на улицу, где высились резные палаты именитого боярина — дородного Ждана Иваныча.
— Добрый вечер, Ждан! — приветствовал он хозяина, вваливаясь к нему в повалушу прямо в белой от снега лохматой шубе.
Ждан сидел за столом в исподнем, доедал, отпыхиваясь, зажаренного поросенка. Пот струился с его лилового лица, маленькие глазки лоснились от удовольствия.
Испортил ему Твердислав вечернюю трапезу. Икнул Ждан, отложил на блюдо надкусанное свиное ухо в розовой хрустящей корочке, набычился, будто на рога собрался поддеть незваного гостя.
Но делать нечего, обычая не преступить, надо звать посадника к столу.
— Садись, Твердислав, — неохотно указал он на лавку, — Сымай шубу — у меня, слава богу, жарко топлено.
Во второй раз приглашать Твердислава не нужно. Снял он шапку, стряхнул с ворса мокрый снег, шубу стаскивать терпения не хватило, сел против Ждана, локти упер в столешницу:
— Слышь-ко, Ждан, схватили понизовские чьих-то гонцов. Сказывают, посланы они были в Торопец ко Мстиславу.
— Да в своем ли уме ты, посадник! — притворно возмутился боярин. — Кому это такая блажь вступила? Вроде живем тихо-мирно, от Димитрия Мирошкинича избавились, ни купцов, ни посадских, ни нас не притесняет Святослав…
— То-то и оно. А вот на ж тебе!.. Может, ты, случаем, что слыхал?
— Да отколь мне! — отмахнулся Ждан. — Ты меня знаешь, человек я оглядчивый.
— Вот и я про то же подумал — куды там Ждану!.. Да только имячко твое вроде бы где-то промелькнуло, — осторожно пощупал боярина Твердислав.
— Какое такое имячко? — насторожился Ждан и, чтобы скрыть волнение, потянулся к надкусанному свиному уху. Сунул в рот, пожевал с неохотой. — Ты говори, посадник, говори, да не заговаривайся.
— Мне-то что! — почмокал губами Твердислав. — Мне-то ничего. Я и помолчать могу. Хотел упредить я тебя, боярин, но вижу — намеку моему ты не внял.
— Ишь, каков! — оправившись, спокойно возразил Ждан. — Ходишь тут, высматриваешь, а чуть что — и на Городище к своим понизовским дружкам: так, мол, и так — Ждановы это гонцы. А почто Ждану чужую вину на себя брать? Ну скажи — почто?!
— Куды как раскипятился ты, боярин, — успокоил его Твердислав, — сколь всего на себя наговорил. А у меня и на уме ничего такого не было. Слышал я — вот тебе и сказал. Ну, а ежели обидел, то прощевай, на поросенка твово я не напрашиваюсь…
Все по задуманному вышло, ни в чем не допустил оплошки посадник: и у Звездана он свой человек, и Ждана предупредил. Куда ни качнутся весы — Твердислав наверху.
Теперь и домой можно возвращаться. Теперь и боярыня хоть до полночи пили — не испортить ей его хорошего настроения!..
Но ни Твердислав, ни Словиша с Веселицей всей правды не знали.
2Пойманные гонцы ничего толком не могли сказать дружинникам. Грамоты при них не было, а послали их говорить Мстиславу изустно: так-де и так, просит тебя Великий Новгород к себе князем.
