"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

Феодосия заснула, и опять привиделся ей белый домик на сером утесе над морем. Она сидела у очага с прялкой и смотрела на огонь. Тепло и уютно в доме, будто и нет за окном ветра, не свистит он в трубе, не громыхает ставнями. Она улыбнулась вошедшему темноволосому мужчине. То был муж ее, отец ее детей — и того, что сейчас мягко бился под сердцем, — но не Федор. Она встала ему навстречу, обняла. У него были сухие, жесткие губы, пахло от него солью, ровно море заглянуло к ним на огонек.

Феодосия рывком села в постели. Тишина стояла вокруг, за стеной посапывала Марфа.

Подушка была мокрой от слез. Женщина тихонько вздохнула, перевернула ее и снова задремала, на этот раз без снов.

— Когда воевать-то пойдете? — спросил Никита Судаков у зятя, налаживая парус.

Тот нерешительно переминался с ноги на ногу.

— Тоже мне тайна, чудак человек. — Никита хмыкнул. — Любая баба тебе скажет, что пока снег не выпал да реки не встали, конницу в Ливонию пускать не след — потонете в грязи.

Зимы там сиротские, льда крепкого до Святок не бывает, вот и выходит, что до января вы туда не тронетесь. Прав я?

— Прав, все так.

— Что ж, время еще есть. Сейчас у нас конец июля, посмотрим, как оно сложится. Бумаги, кои нужны тебе будут, в усадьбе лежат, в ларце. Ключ я тебе отдал. Давай, Федор Васильевич, обнимемся на прощанье.

— Спасибо тебе, Никита Григорьевич.

— Феодосию с Марфой береги.

Судаков вывел лодью на середину реки и помахал рукой. Поднявшись на галерею крепости, Федор смотрел, как уходит вдаль лодья по простору Ладоги — туда, где играла веселая, легкая волна.

Феодосия сидела в сводчатой комнате, что выходила на двор аптеки, склонившись над каменной ступкой. На столе лежали Die Grosse Wundartznei[4] Парацельса, которую ей одолжил хозяин аптеки, и один из семи томов De Humani Corporis Fabrica[5] Андрея Везалия.

— Все же, фрау Тео, не могу я согласиться с вами, — сказал Ганс Штейн, пожилой, но шустрый не по годам аптекарь. — Травы — это прекрасно, ими лечил еще Гиппократ, но травы не панацея. Хирургия, — он наставительно поднял палец, — приходит на помощь тогда, когда все остальное бессильно.

— Забота врачевателя, герр Штейн, — суховато возразила Феодосия, — вылечить болящего до того, как дело дойдет до пилы.

— Хотел бы я посмотреть, фрау Тео, какими травами вы будете пользовать конечность, подлежащую ампутации, — пожал плечами Штейн. — Вы можете снять симптомы воспаления, но не можете остановить гангрену.

— Большинство ампутаций, герр Штейн, — Феодосия сняла с полки склянку с жидкостью, — происходят из-за того, что в рану попадает грязь.

— И как же грязь приводит к воспалению? — насмешливо спросил Штейн.

— Попробуйте размазать грязь, да и любую субстанцию, по неповрежденной коже. — Феодосия добавила в ступку пару капель содержимого склянки. — Например, сок ядовитого растения. Вы можете получить ожог, но не умрете. Но если на коже будет хоть малая царапина, то яд попадет в кровь, и она понесет его к сердцу.

— Но при чем тут яд? — всплеснул руками Штейн. — Грязь, что у нас под ногами, не ядовита, иначе мы бы все бы давно перемерли.

— Не знаю, герр Штейн, — Феодосия смотрела, как пузырится в ступке резко пахнущая кашица. — Может, вокруг нас существуют невидимые человеческому глазу вещества, которые вызывают воспаление. Вот, — подвинула она ему ступку, — что скажете?

Аптекарь понюхал и одобрительно поцокал языком.

— Неплохо, очень неплохо. Теперь добавьте толченый мел, он там, слева, и можно делать пилюли.

Прислонившись к дверному косяку, Маккей любовался Феодосией. Утренний свет золотил сколотые на затылке косы, покрытые легким чепцом. На ней было простое темное платье с длинным черным передником. Она склонилась над столом, чуть прикусив губу. Штейн негромко приговаривал: «Да-да, именно такого размера. Чуть меньше — и ее легко можно выронить, чуть больше — и будет трудно глотать».

Джеймс кашлянул.

— Приветствую, вас, капитан, какими судьбами? — расплылся в улыбке аптекарь. —.

Надеюсь, на «Клариссе» все здоровы?

— Здоровей некуда, однако, герр Штейн, путь нам предстоит долгий, и хорошо бы пополнить запасы корабельных снадобий.

— Разумеется, — захлопотал аптекарь. — Собрать вам все по обычному списку?

— Да, как всегда. Пришлите кого-нибудь, как все будет готово, я приеду и расплачусь.

— Прямо сейчас и займусь. — Штейн вышел из комнаты.

— Знаете, миссис Тео, вы оказались правы, — признался Джеймс, когда они остались одни.

— В чем же? — она стояла очень прямо и вертела в пальцах нож для разрезания пилюль.

— Положите нож на стол, прошу вас, а то я начинаю вас бояться, — улыбнулся Маккей. — А правы вы насчет грязи. Смотрите — он закатал рукав льняной рубашки. Рука была смуглая и крепкая, вдоль нее змеился давний извилистый шрам. — Мне должны были отрубить руку, но я был ранен, рана загноилась, и Салих Рейс[6], наместник султана в Алжире, приказал ее сначала вылечить, а уж потом рубить.

— За что вас так?

— За второй побег. За первый бьют кнутом, за второй отрубают руку, за третий — нос и уши, — скучным голосом объяснил капитан. — Так вот, миссис Тео, арабский лекарь промывал мне рану холодной водой и настоями из трав и велел перевести меня из подземной тюрьмы в чистое помещение. Как видите, рука осталась цела.

— Наместник вас помиловал?

— Нет. Как только рана зажила, я бежал в третий раз.

— Долго вы были в плену? — голос ее дрогнул.

— Пять лет. Миссис Тео, не хотите взять детей и прогуляться верхом?

— Не откажусь. Петя как раз должен сейчас прийти домой, а по пути заберет Марфу с немецкого.

— Вот и славно. Я зайду к Клюге через час, будете готовы?

— Да. Благодарю вас, капитан.

— Меня зовут Джеймс. Называйте меня так, прошу вас. Меня пять лет никто не называл по имени. Я думал, что никогда и не услышу его более.

— Хорошо, Джеймс.

— Повтори основные формы глагола «любить», — строго сказал Петя.

Марфа без запинки выпалила скороговоркой: «Аmo, amare, amavi, amatus».

— Молодец, — покровительственно сказал мальчик. — Хотя там, конечно, и больше есть, ну да еще успеешь разобраться.

— Ты ж говорил, что латынь сейчас не нужна, — Марфа поддала ногой камешек. — Однако учишь.

— Книг много хороших. Не все еще на немецкий с английским перевели. И ежели что по географии пишут, так тоже пока на латыньском. Для торговли латынь, конечно, ни к чему, но окромя торговли и другие вещи есть.

— Да неужто? — хитро прищурилась Марфа.

— А вот скажи мне, как будет по-латыни «я тебя люблю».

— Te amo, — Марфа не уловила подвоха.

Петя довольно рассмеялся.

— Между прочим, ты только что призналась мне в любви!

— Дурак! — Марфа заносчиво вскинула голову и тут же, охнув, схватилась за плечо. На землю с глухим стуком упал небольшой камень.

Петя оглянулся и быстро шепнул: «Дуй отсюда!». Он знал этих подростков. Сыновья рыцарей ордена расхаживали по городу, подметая камни мостовой дорогими плащами, у каждого на бедре висел короткий меч.

— Эй, московит, — издалека процедил старший, — мало тебя лупили, чтоб не путался под ногами у благородных рыцарей? Грязное отродье!

— Они тебя били? — одними губами спросила Марфа.

— Как я приехал, каждый день. Беги, я сказал, что стоишь!.

— Это кого ты называешь отродьем? — звонко крикнула Марфа нахалу.

— Да хотя бы тебя, рыжая жаба! — старший мальчишка метнул в нее камень, но она увернулась и рассмеялась: «Глаза у тебя косые, тоже мне рыцарь!».

— Их шестеро, дурища! Уноси ноги, — с отчаяньем прошипел Петя.

— Еще чего! — Она на мгновение обернулась, зеленые глаза потемнели от гнева.

«Совсем как у отца ее», — подумал Петя.