Фаддей Зелинский - Сказочная древность Эллады
Вторую дочь Эрехфея, Орифию, похитил северный ветер Борей в свою туманную обитель. Ее детей мы уже знаем — Калаида и Зета, обоих аргонавтов, и прекрасную Клеопатру, подругу Вьюг, выданную за местного царя Финея.
Третья дочь, Креуса, осталась при отце; ей был дан мужем пришлый витязь, Ксуф, и ее сыном был Ион, отцом которого, впрочем, многие считали Аполлона. Почему, однако, престол Эрехфея унаследовал этот его внук, а не его сын Кекроп, для этого мы достаточной причины не находим. Кекроп же проживал в соседней Мегаре, как равно и его сын Пандион (Второй). Даже после того, как Ион оставил Афины и заселил острова Архипелага народом, которому он дал имя ионийцев, Пандион не мог вернуться: власть захватили его родственники, Метиониды, и пользовались ею, притесняя народ. Один из них, впрочем, был очень замечательным человеком; это был Дедал, родоначальник греческих ваятелей. Но о нем у нас речь будет особо.
То, чего не мог исполнить Пандион, исполнили его сыновья; их было четверо, но для нас имеют важность только двое, Эгей и Паллант. Они набрали рать, вторглись в Аттику и разбили Метионидов; затем они поделили между собою страну, причем Эгею досталась ее лучшая часть, обе равнины, элевсинская и афинская с марафонским Четырехградием, а Паланту вся загиметтская область с главным городом Палленой.
Все это, как менее важное, я рассказал вам кратко и сухо; с воцарения же Эгея у нас пойдут уже более обстоятельные и, надеюсь, более интересные рассказы.
41. ОТЦОВСКИЙ МЕЧ
Если удел Эгея был завиднее того, который достался его брату, то в остальном судьба гораздо более благоприятствовала последнему. У Палланта что ни год, то рождался сын; его дом расцвел, и он вскоре был окружен целой ратью «Паллантидов», верною опорой его трона. Напротив, Эгей был бездетен. Никакие жертвоприношения, никакие обеты не помогали; он даже развелся со своей первой женой и взял за себя другую, но и с ней его надежды были обмануты: чем он прогневил Афродиту, этого он понять не мог, но детей она ему не посылала.
Прошла юность, наступили годы возмужалости — детей нет и нет. Весь отдавшийся этому желанию, царь отправился в Дельфы, вопросить Аполлона; бог дал ему ответ на его вопрос — по-видимому милостивый, да такой мудреный, что он его сам уразуметь не мог. Славился тогда в Пелопоннесе своей мудростью один из сыновей Пелопа, Питфей; был он царем Трезена в Арголиде на берегу Саронического залива. Питфей прочел оракул, улыбнулся, но истолковать его Эгею не пожелал; сам же он понял, что бог благословил ближайшее супружеское сожительство Эгея.
В то время обладание хорошим сыном или внуком считалось величайшим из благ земных; Питфей постановил устроить дело так, чтобы эта благодать не миновала его дома. Он попросил Эгея остаться на время его гостем в Трезене и поселил его вместе со своей дочерью Этрой, так что они жили, как муж с женой. Эгей действительно загостился у радушного царя; когда же наступило наконец время разлуки, он повел Этру в поле, где одиноко возвышался огромный камень-валун. Своей богатырской силой он сдвинул его, положил под него свой меч и опять вернул его на прежнее место. Этре же он сказал: «Если у тебя родится сын, обожди, пока он будет в состоянии сдвинуть камень и добыть этот меч — а затем пусть идет ко мне в Афины».
Вернулся Эгей домой. Проходят годы; детей по-прежнему нет. А у Палланта их все больше и больше. И свыклись Паллантиды с мыслью, что владыка Афин так и умрет бездетным и что его удел унаследуют они. Живет он по-божески и правит государством по заветам отцов, но еще более им правит его новая царица. Вы ее уже знаете: та, что, бежав из Коринфа, согласно его обещанию, нашла у него убежище: Медея. Женщина умная, она заставила себя уважать, но не любить… Ничего не поделаешь: такого прошлого из памяти не изгладишь.
Отсутствие витязя-наследника при стареющем царе давало себя иногда знать. Вы не забыли того критского быка, которого Геракл по приказу Еврисфея привел в Микены; царские пастухи выпустили его из стойл, он бежал в горы, затем через Истм в Аттику и прочно засел в марафонской низменности, наводя ужас на тамошнее население. Эгей, слыша жалобы поселян, обратился к своей молодежи: «Вот вы состязаетесь в борьбе и беге, в метании диска и копья, одерживаете победы и получаете венки — и никому от этого никакой пользы нет. Что бы лучшему среди вас сразиться с этим быком и освободить Марафон от его мучителя?» В это время гостил в Афинах Андрогей, молодой сын критского царя Миноса; сильный, ловкий и смелый, он в состязаниях побеждал всех. «Дозволь, великий царь, — сказал он Эгею, — и мне выступить против быка; он — мой земляк и по праву принадлежит мне». Царь его обнял и благословил. Пошел Андрогей с копьем в марафонскую равнину — и уж более не вернулся: бык его поднял на рога, и он тут же испустил дух.
Велика была печаль в Афинах: все успели полюбить храброго и благородного юношу. Эгей оплакивал его точно родного сына и похоронил с величайшей почестью. Но Миносом, когда он узнал о его гибели, овладела не столько печаль, сколько ярость: он был убежден, что афиняне извели его сына из зависти и досады, видя, что он побеждает их всех. Не веря убеждениям их послов, он снарядил крупный флот — первый военный флот, о котором знает Эллада. Велика была сила владыки «стоградного» Крита; не могли маленькие тогда Афины сопротивляться ей. Он высадил свои войска, пошел на город Паллады и обложил его; и когда афиняне выразили готовность подчиниться его требованиям, он им сказал: «Вы будете уплачивать мне ежегодную дань, а этой данью будут семь отроков и столько же дев, которых вы будете мне присылать на съедение живущему у меня чудовищу — IМинотавру».
Возроптали афиняне, но делать было нечего. И суровый царь тотчас забрал с собою первые две седьмицы — четырнадцать цветущих молодых жизней, радость и гордость родителей, на самую горестную, самую мучительную гибель!
Вскоре затем, однако, в Афины стали доходить удивительные слухи. Дорога из Пелопоннеса через Истм проходила большею частью между горами и морем по краю крутых обрывов; там было много мест, удобных для разбойников, и, конечно, за разбойниками дело не стало: вы уже знаете, что вследствие расщепленности эллинского народа безопасность на больших дорогах была невелика. Близ Эпидавра, по ту сторону Саронического залива, наводил ужас на путников некто Перифет: будучи слаб ногами, он отличался невероятною силою рук и убивал проезжих своей тяжелою палицей из литого железа. Близ Коринфа подвизался Синис, по прозвищу Сосносгибатель, устроивший себе такую потеху: он наклонял друг к другу две близкие сосны, привязывал к ним руками и ногами попадавшихся ему путников и затем отпускал деревья, так что несчастные разрывались пополам. Близ Мегары на выступе скалы засел Скирон: когда ему доставался добычей странник, он заставлял его из лоханки умывать ему ноги и во время этой унизительной службы внезапным ударом сбрасывал его в пропасть, а внизу огромная черепаха-людоедка пожирала его разбитое тело. Близ Элевсина оказалось даже два таких благодетеля. Один, Керкион, забавлялся тем, что вызывал прохожих бороться с ним и, будучи чудовищной силы, за борьбой их убивал. У другого, Полипемона, имелась настоящая мастерская пыток — две кровати, одна побольше, другая поменьше. Тех путников, что были малого роста, он клал на большую и растягивал до тех пор, пока они не заполняли ее длины (почему его и называли Прокрустом; напротив, рослых он клал на короткую и отпиливал у них перевешивающий излишек. — Так обстояли дела. И вдруг слышат афиняне: какой-то юноша убил Перифета и забрал у него его палицу; разорвал Синиса между его собственными соснами; сбросил Скирона со скалы на съедение его союзнице-черепахе; поднял Керкиона на воздух и швырнул его с размаху о землю; приспособил Полипемона к его собственному Прокрустову ложу. Кто бы он мог быть? Этого он не говорит никому и на все вопросы отвечает, что идет в Афины.
В Афины, прекрасно; но с добром ли? Многострадальный город, естественно, стал недоверчивым: возникали слухи один другого тревожнее. Медея, та не колебалась: она сразу поняла, что приход молодого гостя не сулит ей ничего хорошего, что с его поселением во дворце ее царству наступит конец. Эгей ей во всем верил и повиновался; этим она решила воспользоваться. Она убедила его, что пришелец задумал свергнуть его с престола, что необходимо предупредить его козни… «Когда он к тебе придет, ты ему предложишь чашу вина, как хозяин гостю, — а я уже позабочусь о том, чтобы она стала для него последней».
Действительно, юный витязь не замедлил прибыть в Афины; там он отправился сразу в «дом Эрехфея» на Акрополе. В малой его хороме он застал царя и царицу. По эллинскому обычаю сначала предлагали гостю угощение, а затем уже спрашивали его имя. Царь милостиво пригласил юношу к столу и протянул ему приготовленную чашу. Исполняя и со своей стороны эллинский обычай, юноша отстегнул свой меч и положил его перед царем на стол. Затем он принял от него чашу и, возлияв из нее несколько капель, стал подносить ее к своим губам.
