Франтишек Кубка - Улыбка и слезы Палечка
На улице собралась огромная толпа. Окна были полны зрителей; кто-то крикнул, что едет конная стража и сейчас начнется кровопролитие. Но это была не конная стража, а какие-то рыцари, которые строго закричали на толпу, чтоб она дала дорогу его королевскому величеству.
И вот уже появился на своем высоком жеребце сам король Иржи. Он ехал медленно, опираясь левой рукой на тучное бедро и держа правой рукой в большой, белой, шитой золотом перчатке свободную узду. Король хмурился. Он был в дурном настроении.
Увидев короля, Палечек закричал:
— Ваше королевское величество, остановись и сотвори справедливый суд!
Но король не оглянулся. Он поехал дальше, только тяжело перевалился в седле и тронул жеребца шпорами. Из окон раздавались приветственные крики, но король даже не взмахнул рукой. Тогда Палечек выпустил палача, которого все время держал за рукав, в несколько прыжков очутился среди всадников свиты и вот уже схватил королевского жеребца за длинный расчесанный хвост. Конь встал на дыбы, взбрыкнул, король пошатнулся в седле, но Палечек повис на жеребце.
В ту пору Иржи из Подебрад уже не был хорошим наездником. Так что в эту минуту он чуть не свалился с лошади. Но успел ухватиться за конскую гриву, обернулся и, покраснев, крикнул:
— Не смей безобразничать!
Но Палечек в ответ повысил голос так, что было слышно всем:
— А ты, король, не смей допускать несправедливости в королевстве!
Король, опять покраснев, загремел:
— Докажи, что я допускаю несправедливость, а не то лишишься головы!
Палечек отпустил хвост лошади, поцеловал королю руку и быстро, горячо заговорил:
— Ах, опять узнаю своего государя, которого потерял среди епископов и придворных! Опять вижу справедливого человека! Ваше королевское величество, прикажи, чтоб этот юноша, которого осудили люди и палач тащит на казнь, был возвращен в тюрьму до тех пор, пока ты сам его не допросишь и не решишь, рубить ему голову или освободить его. Я утверждаю, что этот человек невинен и что я догадываюсь, кто преступник!
— Пусть будет так, — сказал король.
И, повернувшись к бургомистру, со страхом ожидавшему, чем кончится это необычайное представление, приказал:
— Отведи осужденного обратно в темницу. А рыцаря Палечка посади на одну ночь в карцер за то, что он самовольно остановил короля на улице.
И прибавил, глядя с улыбкой на Палечка:
— Как выспишься, возвращайся ко мне, блудный сын!
Тронул коня шпорами и поехал. За ним двинулась вся процессия. Толпа издала приветственный клик, а палач выругался по-черному.
Когда Палечек вернулся в Кралов двор, его позвали к королю обедать. За обедом король был весел; казалось, он хотел загладить перед Палечком свой гнев и нанесенное оскорбление. Но Палечек со смехом стал рассказывать о жизни и корчме «У шести ляжек».
— Откуда это название? — с улыбкой спросил король.
— От самого основания во времена Карла, — сказал Палечек. — Корчма на время исчезла, когда в Праге царила таборитская строгость нравов. Но потом воскресла под тем же названием. Основательницами ее были, говорят, три брабантские красавицы. На старом этаже помещалась гостиница, где с великой охотой останавливались чужеземные прелаты и священники — под предлогом, что им отрадно жить вблизи святого Тына… Один из них назвал корчму «Apud tres portas inferi»[146], но неученые школяры называли ее попросту «У шести ляжек»… Говорят, брабантские красавицы были полнотелые и светловолосые. Одна из них на старости лет стала монахиней. А двух других в один прекрасный день увез в Краков оруженосец польского посла. Для себя или для посла, об том сведения не сохранились…
Теперь король уже громко смеялся.
— Ты, конечно, не забыл, государь, что осужденный взывал к твоей справедливости. Вспомни, что когда дьявол хотел искусить Христа, Христос позволил дьяволу поставить его на верх иерусалимского храма и на весьма высокую гору, чтобы выслушать, чтό дьявол скажет ему. А этот человек не хуже, чем дьявол, и ты — не лучше Христа, знаешь сам. Поэтому твоя обязанность — выслушать осужденного, прежде чем он будет отдан в руки палача.
И король велел привести юношу Дубчанского и допросил его в присутствии своего шута, откуда он пришел тогда утром в корчму, и где провел ночь, и есть ли у него свидетели. Долго не хотел юноша отвечать на этот главный вопрос. Наконец Палечек решил сам допросить его. Получив разрешение короля, Палечек сел напротив осужденного и, глядя ему в глаза повелительным взглядом, сказал:
— Аленой звать или Мадлей!
Юноша, вспыхнув, пролепетал:
— Аленой!
— А живет где?
— В доме Коецкого на площади.
— Мать есть?
— Нету.
— А отец находился той ночью в отъезде?
— Одна дома сидела.
— Ночь была короткая или длинная?
— Ах, сударь, такая короткая!
— А на рассвете ушел, и пить захотелось… После поцелуев в горле пересохло, известное дело…
— Ну да, и я пошел на Тынскую улицу и там в трактире вижу: спит женщина на полу. Подумал, пьяная. Не хотелось мне после такой чудной ночи пьяную будить, я перемог жажду и ушел…
— Почему же ты не сказал всего этого на суде? Не хотел позорить имя своей милой?
— Никто не узнает ее имени. Лучше умру!
— Так ведь ты его сейчас назвал, разумник! И мы даже знаем, где твоя девица живет… Но знает это твой король, он не выдаст…
Весело выслушав удивительный допрос, Иржик велел отвести юношу в тюрьму, устроенную в Краловом дворе для непослушных пажей и непочтительных слуг.
— Ты узнаешь мое решение! — сказал он Дубчанскому. — А ты приведешь в суд виновного, — прибавил он, обращаясь к Яну.
На третий день перед судом предстал сын корчмарки. Он признался, что поссорился с матерью из-за того, что она не хотела давать ему денег, что во время ссоры он зарезал ее, а потом взломал денежный ящик и вынул оттуда все золото и серебро. Часть пропил, а часть закопал на острове.
Король выпустил Яна Дубчанского и одарил его, посоветовав огласить имя девушки перед алтарем как имя своей законной жены. Вскоре это произошло, и студент Ян бросил ученье, став, по примеру отца и деда, знаменитым шорником в доме Дубчанских на Целетной.
VI
А между королем и шутом его как будто ничего и не происходили. В это тяжелое время король полюбил Яна еще больше и даже доверил ему должность учителя своей любимой дочери Здены и маленького Гинека. Здену Ян должен был обучать игре на лютне.
Еще прежде, когда пан Иржи из Подебрад был только правителем страны, пани Йоганка задумала привить детям придворные манеры. Как-то вечером, услышав, что Здена напевает себе под нос, но довольно громко, уличную песенку, которую слышала на конюшне Бочкова дома, пани Йоганка сказала:
— Недопустимо, чтоб наши дочери росли, как деревья в лесу, не приобретая тех приятных навыков, которые всегда так ценились и теперь ценятся при самых славных дворах. Я была бы тебе очень благодарна, рыцарь Ян, если б ты проходил со Зденой время от времени несколько латинских и итальянских слов. Я мучительно сознаю, как нам не хватает знания чужестранных языков и как часто мы вынуждены идти против своего убеждения, соглашаясь с такими речами, которые оспаривали бы, будь они произнесены на нашем языке.
— Не придавайте этому значения, милостивая пани. У кого язык хорошо подвешен, тот много лжет, — ответил Палечек. — Но ваше желание я исполню.
Таким образом, Здена из Подебрад уже с осени 1455 года стала ученицей Яна Палечка. Это была долговязая бледная девочка с круглыми, немного навыкате черными глазами. С самого раннего детства она отличалась взбалмошным, беспокойным характером. Только улучит минуту, уж вертится вокруг лошадей: потихоньку заставит посадить ее в седло и старается удержать в руке узду. Бойкая на язык, она говорила, как конюхи и простые сторожа в отцовском доме. Очень скоро она поняла, каким весом и властью обладает ее отец, и если кому что приказывала, то делала это ласково, но в то же время решительно. Она была любимицей отца и вечным источником тревог для матери.
Главная причина этих тревог состояла в том, что мать все время представляла ее себе на королевском троне и часто пеняла ей, застав хохочущей в обществе дворовых, с растрепанными волосами, падавшими ей на лоб и плечи.
Сперва Палечек стал учить Здену два раза в неделю игре на лютне. Потом в самом деле стал проходить по нескольку слов латинских и итальянских, не видя в этом пока особого смысла. Он считал все это прихотью со стороны пани Йоганки, полагая, что скоро для Здены найдут какого-нибудь нового, прославленного учителя.
Но потом Здена сама попросила его учить ее логике. И он стал учить ее тем милым, забавным стишкам, которые запомнил, учась в Падуе; но при этом спешил перейти от науки к жизни. Начинал рассказывать о своем путешествии в Италию, причем рассказы эти жадно слушал, открывши рот, маленький Гинек, боясь пропустить слово.
