Руфин Гордин - Иван V: Цари… царевичи… царевны…
Теперь была его власть! Ох и понатешится он! И сына своего двинет в бояре. Отчего нет? Чем он хуже Ивана Нарышкина, ведь в тех же годах. Пока же надобно добраться до этого самого Ивана. Скрывает, скрывает его, братца своего любимого, царица Наталья. А не прогнать ли ее саму из дворца да не заточить ли в монастырь? Старый Иван Хованский помнил, что царевне Софье, вошедшей ныне в силу, это бы потрафило. И он неожиданно воззвал:
— Дети! А не прогнать ли царицу Наталью из дворца!
— Любо, любо! — прокричали в ответ из толпы.
Но патриарх стал поперек:
— Обезумели! На кого руку подымаете? На царицу, любимую супругу покойного государя, на мать царя Петра!
Князь Хованский смешался. Рано, видно, выскочил, неладно, покамест надо отступить.
— Ищите Ивана Нарышкина, — распорядился он. — Изменник непременно где-то укрывается. Пусть его сестрица-царица нам его выдаст головою. Иначе учиним разгром.
— Ивана, Ивана! — ревела толпа. — Подавай нам Ивана! Перебьем всех бояр, коли не выдадите его.
Царица Наталья заливалась слезами. Патриарх и бояре стали молить ее: не будет угомону, коли Ивана не выдать. Люты, аки звери дикие, всех нас перебьют.
Нашли Ивана, вывели его. Царица прильнула к нему в последнем объятье. Иван был бледен. Патриарх осенил его крестным знамением.
— Прими мученический венец за всех нас, за царицу и царя Петра.
— Я готов, отче, — дрогнувшим голосом отвечал Иван и поклонился на все стороны. — Вот он я, казните, — вышел он к стрельцам.
И тотчас же с торжествующим ревом был схвачен. Но решено было не убивать его, а прежде подвергнуть пыткам в застенке. Однако зачинщики просчитались: и под страшною пыткой Иван молчал. И тогда его поволокли на Красную площадь и там изрубили в куски.
Стрелецкое беснованье длилось пять дней. Все, кого наметил Иван Милославский, были погублены либо приговорены к ссылке и постригу. Со времен царя Иоанна Грозного не лилось столь много крови на Москве в междоусобном бореньи.
Казалось, Софья могла быть довольна. Но смутно было у нее на душе. Чрезмерны были жертвы, много невинных людей погибло. Совесть глодала ее. Иван утешая:
— Можно ль управлять бунтом? Или ты ведаешь способ? Все едино: чище стало на Москве, нам, Милославским, более не придется быть в тени. Считай, с Нарышкиными покончено. Брату твоему никто не будет препятствовать.
— Ах, Иван, — отвечала со слезами Софья, — ему и так никто не препятствовал.
— Отныне надобно двинуть его вперед, перед Петрушкой, — посоветовал Иван. — Пущай бояре таково приговорят, а патриарх благословит. А ты за малолетством царей будешь имать власть.
Слезы на глазах Софьи высохли. Она кивнула головой. В самом деле, кто, как не она! Старшая сестра, разумница, как полагают многие и как убеждена была она сама. Старый князь Иван Хованский вроде бы на ее стороне, а стало быть и стрельцы. И князинька рядом, ее князинька, Василий Голицын. Первая голова России — конкурентов не стало. Кабы не мачеха с Петрушкой!.. Тут уж никуда, выхода нету. А есть противовес, худой, но кровный — царь Иван. Он старший, стало быть, и первый. А Петрушка… Петрушка второй, он за ним.
Призвала князя Хованского, душевно говорила с ним, сулила дачи стрельцам и ему, князю.
— Князь Иван Андреич, ты ведь на нашей стороне, правда?
— Правда, государыня царевна. Готов служить тебе не щадя живота.
— Верю. Вот и сослужи: пошли выборных, кои погорячей, и пусть посадят братца Ивана первым царем.
— Пошлю, государыня царевна. Самых что ни есть горлохватов.
— А я надумала по выбору твоему провозгласить верных надворною пехотой, а тебя над ними главою поставить.
— Милостивица ты наша! Все устроим по-твоему, — обрадовался Тараруй.
Снова привалили стрельцы в Кремль. Стали кричать:
— Хотим Ивана первым царем!
— Он старший!
— Пущай в церквах поют за здравие царей Ивана и Петра!
Опять начался перепуг. Неужто снова быть побоищу? Собрали Думу.
— То глас Божий говорит устами выборных, — сдался патриарх.
Бояре, окольничьи, думные дьяки согласились. Иван был провозглашен первым царем — Иоанном Пятым, а Петр — Петром Первым.
Знатно управили, радовалась Софья. Князь Василий по обыкновенью хмыкал. Полководческих лавров в походе на Крым он не стяжал, зато по части правления был первый человек. С иноземными послами вел переговоры, заключил «вечный мир» с Польшей. К нему шли за советом все, кто в разумном совете нуждался. Но стрельцы оставались стихией и ему неподвластной. Они держали Москву в страхе. По их требованию на Красной площади был воздвигнут столп с перечислением убиенных и их «вин».
Трепетали приказные — дьяки и подьячие, трепетали обыватели. Бог весть, что еще надумают душегубы стрелецкие. Пребывал в томительном ожидании и Николай Спафарий. Он долго был не у дел, по возвращении призвали его к ответу, отчего посольство его богдыхан не жаловал, грамоты о мире и согласии с ним не отправил? Упирался Николай: стоял-де непреклонно за честь великого государя, а чести той богдыхан не поддался. Вменили ему в вину, что был он человеком Артамона Матвеева и жил с ним в согласии и по его указу чернокнижием займался. На то-де и свидетели есть.
Долго снимали с него допросы. И наконец отстали. Тот же князь Василий Голицын ведал, что он многознающ и государству полезен. Вызволил его из Сибирского приказа, где чинили ему допросы, и повелел быть по-прежнему в Посольском приказе переводчиком с языков западных и восточных.
Стал трудиться он прилежно, урывая малые часы на отдых и сон. Привел в порядок свои записи, сделанные в Китайском государстве, весьма расширил их, включив в книгу отрывки, переведенные в бытность его в Тобольске вместе с Юрием Крижаничем из сочинения одного голландца. Сего премудрого человека он не раз вспоминал. Узнал Николай, что с кончиною царя Алексея Михайловича Крижанич получил дозволение быть свободну и выехать из России. Но никто не знал, куда он направил свои стопы.
Спафарий долго трудился над подносными сочинениями своими. Подносные — стало быть, для поднесения великому государю, Феодору, в царствование которого он возвратился, благодетелю Артамону Сергеичу, злодейски убиенному, и патриарху Иоакиму. Они были посвящены его посольству в Китайское государство. Представил «Статейный список посольства Николая Спафария в Китай», «Дневник путешествия Спафария по Сибири», «Описание Китайского государства, или Китайская книжица», «Описание великия реки Амур» да к тому же переложение сочинения иезуита Мартини, кое он поименовал «Татарской книжицей».
Мало-помалу он продвинулся и с помощью князя Василия занял прежнее главенствующее положение в Посольском приказе. В росписи служителей стали отписывать так: «Посольского приказу переводчики, толмачи и золотописцы Николайко Спафарий со товарищи».
Оценили! Князь, бывший главою Посольского и Иноземного приказов, поручал ему переводить грамоты иностранцев, дипломатическую почту и даже перехваты переписки посольских чинов. Поручал он ему быть в приставах у иноземных гостей, то бишь сопровождать их, давать пояснения, показывать достопримечательности, ибо иной раз более некому такое поручить: Спафарий, как никто в приказе, был многоязычен. Приехал знатный гость — молдавский господарь Ион Белевич — бить челом единоверным, дабы великий государь выручил бы единоверных из-под турецкого ига. Николай опекал его по-свойски: молдавский, как и греческий, был языком его детства. Явился в Москву шведский посол Иоганн Спарвенфельд с целым штатом для переговоров о мире, о торговле и мореплавании, Спафарию было поручено вести их.
Посол увез в Швецию его книгу «Описание Китая». Эту же книгу издал в Париже и в Гааге на французском языке посланник Франции при московском дворе де Невилль.
Одним словом, он пребывал, так сказать, в малой славе. И вот — побоище, бессмысленное, дикое, звериное. И рыскающие по Москве стрельцы, пьяные от водки и от крови, начиненные злобой и безнаказанностью. Доберутся ль до него? Ведь всё рыщут да рыщут, изменников ищут. А он известен, яко чернокнижник и сподвижник Артамона Матвеева, обратившегося из благодетеля и покровителя стрельцов во врага престола и великих государей. Крушили, резали, кололи всех без разбору по чьему-то наущенью. Не успел вызнать — по чьему. А ведь среди стрельцов наверняка были пожилые, помнившие Матвеева в ту пору, когда он был стрелецким головою. Помнят его доброту. Увы, добро быстро забывается!
Ждал. Не выходил из дому. Благо было занятие: перевод и сочинение «Книги естествословной» — о зверях, птицах и рыбах, о всякой твари земной, ползающей, плавающей и летающей. Сочинение занятное, отвлекавшее от тревожных мыслей.
Во все эти дни он в Приказе не бывал. Сказался недужным. Да и занятия-де есть домашние.
