Йорам Канюк - «Эксодус». Одиссея командира
«Кибуц-Галуёт» и «Ацмаут» шли теперь против ветра, и на их капитанских мостиках стояли английские офицеры и матросы. Как и просил Йоси, все они были без оружия и без касок. Пассажиры смотрели на них с ненавистью, и вид у них был немного испуганный. Англичане не знали, что стоявший рядом с ними молодой человек по имени Амнон и есть командир двух этих «пиратских» еврейских кораблей, но в любом случае ситуация была, прямо скажем, не слишком стандартная и обе стороны — как англичане, так и Йоси — чувствовали себя не в своей тарелке.
Помимо всего прочего, Йоси должен был договориться с англичанами, как именно будет производиться высадка людей в Фамагусте и что станет после этого с кораблями, но, как и во всех предыдущих случаях, на этот счет из разных вышестоящих инстанций опять приходили радиограммы, которые друг другу противоречили.
После того как Йоси принял решение сдаться, некоторые на корабле смотрели на него косо и недовольно ворчали, но были и такие, кто его поддерживал, и среди них несколько женщин из Венгрии, которые познакомились и подружились во время долгого путешествия на поездах. В их глазах Йоси видел страстное желание хоть куда-нибудь уже да приехать. Все, чего им хотелось, — это обрести наконец-то собственный дом. Каждая из этих женщин потеряла во время войны кого-то из близких — брата, мужа, ребенка или кого-нибудь еще, — и между ними легко установилось взаимопонимание, как это часто бывает, когда встречаются люди, пережившие горе. По тому, как они на него смотрели, Йоси видел, что они знают, какую драму он переживает, и сочувствуют ему. Они понимали, что он очень хотел сражаться с англичанами и если пошел на уступки, то исключительно ради них самих, поскольку не желал превращать их в солдат, воюющих на переднем крае палестинского фронта. Йоси воспринимал этих женщин как плакальщиц из античной трагедии, как греческий хор, который сообщает героям безжалостный приговор судьбы.
В ночь перед прибытием в Фамагусту Йоси пошел на корму, чтобы попрощаться с испанскими членами экипажа. Он спрятал их на корме, так как там их не могли видеть стоявшие на капитанском мостике англичане и к тому же там было много пассажиров, с которыми испанцам нетрудно было смешаться.
Они пили вино, от которого все быстро захмелели, пели песни легендарного Пятого полка, декламировали стихи Гарсиа Лорки и Пабло Неруды, которые Йоси помнил еще с юных лет, и всем было немножко грустно. Йоси рассказал им, что в юности тоже хотел отправиться в Испанию — сражаться за республику, и пообещал позаботиться о том, чтобы в будущем им снова предоставили работу. Испанцы знали, что его переговоры с англичанами затянулись именно из-за них и что от смерти их отделял всего один шаг.
В это время мимо проходил парень лет двадцати. Услышав песни Пятого полка, он остановился и заплакал.
— Не стесняйся, присаживайся, — пригласил его испанец по имени Стив.
Парень смутился, но сел.
— У тебя с Испанией что-то связано? — спросил Стив, пристально на него посмотрев.
— У меня там погиб брат, — ответил парень. — Меня зовут Йосеф.
— А как твоего брата звали?
— Иегуда.
— Иегуда? — опешил Стив. — Так ведь я же его знал! Он был у нас всеобщим любимцем. По вечерам читал нам стихи. Он знал их на пяти языках. Небольшого роста, худой, блондин, с нежным, как у девушки, голосом и красивыми голубыми, как у тебя, глазами. Я видел, как он погиб. Это произошло после того, как мы отступили из порта.
Они сидели, потягивали вино, и Йосеф стал рассказывать им свою историю — благо торопиться было некуда: впереди у них была целая ночь.
— В тридцать втором году, — начал он, — мы с братом репатриировались в Палестину, но, поскольку мы оба были коммунистами и занимались активной политической деятельностью, англичане в тридцать седьмом нас выслали. Брат поехал сначала в Париж, а оттуда — в Испанию, воевать, а я вернулся в Польшу, в родной город. Там у нас было еще несколько братьев. Наш город находится недалеко от немецкой границы. Когда началась война, старший брат сбежал в Советский Союз — думал, что сможет вступить в армию и воевать с немцами, — но, как я потом узнал, его там арестовали, и он умер в концлагере. Немцы оставались у нас в городе до сорок третьего года, но до поры до времени в лагеря нас не отправляли. Тем не менее мы знали, что это может произойти в любую минуту, и однажды попытались сбежать. Однако соседи-поляки нам не дали. Ведь мы были для них чем-то вроде валюты: за голову тогда давали буханку хлеба или несколько картошек. И в сорок третьем пришел наш черед. Прежде чем уйти из города, немцы все-таки отправили нас в Освенцим. У меня была девушка, ее звали Лея. Нас разлучили еще в поезде. Моих родителей сразу же отправили в газовую камеру, но меня пощадили, и я работал в лагере маляром. Я — хороший маляр. Кроме того, я умею читать стихи, как мой брат. У нас в семье все умеют декламировать. А дедушка был к тому же самым лучшим толкователем Торы в городе. Я очень любил свою Лею, но, думаю, она умерла. Я искал ее по всей Европе, но так и не нашел. И вот подходит ко мне однажды в лагере капо — правда, он был не еврей, а немец — и спрашивает: «У тебя брат есть?» — «Да, — отвечаю, — есть». А сам думаю: «Всё, он пришел по мою душу». — «А твоего брата, — спрашивает капо, — часом не Иегуда звали?» — «Да, — говорю, — Иегуда». И тут вдруг капо говорит, что он коммунист и что он был знаком с моим братом. Оказывается, они вместе воевали в Испании в Интернациональной бригаде. Сказал, что мой брат был очень приятным человеком, рассказывал им всякие смешные истории и декламировал стихи. А потом он предложил мне вступить в подполье, которое действовало в лагере. «Нам, — говорит, — нужен скипидар, а на складе, где ты получаешь краску, его полно. Сможешь принести?» Ну, я принес, и подпольщики использовали его для изготовления бомбы, которой потом взорвали газовые камеры. Это знаменитая история, вы наверняка об этом слышали. Как ни странно, в отличие от других, ни меня, ни этого немца не поймали, но, где он теперь, я не знаю. После освобождения я скитался, попал в английскую оккупационную зону и познакомился там с ребятами из организации «Брэха». Они приехали из Палестины. А так как я тоже жил в Палестине и знаю иврит, я стал им помогать. Но тут меня схватили англичане и посадили в тюрьму, и я оказался там в одной камере с нацистами, которые служили в нашем лагере в Германии. Меня отправили в этот лагерь из Освенцима, когда всех заключенных оттуда эвакуировали. Немцы плевали на меня и мочились, а англичане стояли и смеялись. Выйдя из тюрьмы, я снова стал искать Лею, но все было напрасно, и, когда мне сказали, что она умерла, я свои поиски прекратил. А потом я познакомился с одной чудесной девушкой, и мы поженились. Сейчас она беременна. И вот теперь мы здесь. Я хочу жить как можно ближе к Иерусалиму.
Слушая Йосефа, Стив прослезился.
Испанские моряки снова затянули какую-то песню, а Йоси распрощался с ними и вернулся на капитанский мостик.
И вот здесь, снова — как в истории про Кастель — появляюсь в этом рассказе я сам.
Когда «Кибуц-Галуёт» и «Ацмаут» прибыли на Кипр, Йосеф и его жена получили сертификаты на въезд в Палестину и прибыли в Хайфу. Поначалу их хотели определить на житье в один из кибуцев в пустыне Негев, но Йосеф сказал, что хочет жить возле Иерусалима, и их отправили в Кфар-Эцион. Когда арабы осадили район Гуш-Эциона, оттуда эвакуировали всех женщин и детей, включая и беременную жену Йосефа. И тут в Палестину приехала Лея. Оказалось, она не умерла. К этому времени она тоже была замужем. Их поселили в лагере для репатриантов возле Нетании. Узнав, что Йосеф жив, она сказала мужу, что хочет записаться в «Хагану», и уехала в Кфар-Эцион, но через два дня после ее приезда арабы снова пошли в атаку и большинство жителей Кфар-Эциона, включая Лею и Йосефа, погибли. Жена Йосефа поселилась в Иерусалиме и родила дочь, а потом снова вышла замуж и переехала в Рамат-Ган. У ее мужа была аптека. Свою дочь она назвала Йосефа.
Однажды мне позвонила женщина.
— Я слышала, — сказала она, — что вы пишете книгу о нелегальной репатриации, о «Пан-Йорке» и «Пан-Крессенте». Я хочу рассказать вам одну историю.
Я пришел к ней домой. Она жила в Тель-Авиве, на улице Губермана. День выдался жаркий. Она принесла мне попить, села рядом и спросила, можно ли ей плакать, когда она будет рассказывать.
— Конечно, — ответил я, — о чем разговор.
И она начала рассказывать. Всю свою историю, с самого начала. Этой истории я не знал. Она помнила все до мельчайших подробностей. Она рассказывала мне об Испании, о плавании на «Пан-Йорке», о каком-то пассажире, который плыл вместе с ней, о резне неподалеку от Кастеля, о Йоси, о том, как ее преследуют воспоминания о прошлом и как ей хотелось бы все это забыть, но жестокая память ее не отпускает, и о том, что в этих воспоминаниях, при всей их горечи, есть какая-то странная сладость.