Морис Юлет - Ричард Львиное Сердце
— О, Боже мой! Боже! Долго ли это еще будет тянуться? — восклицал он.
Увы! Клетка его была гораздо ниже всякой комнаты и гораздо крепче, ведь он сам делал к ней запоры. Но надо отдать ему справедливость: когда, наконец, грустный образ Жанны выплывал из-за бурных туч, как тихая луна, он смирялся, падал перед ним в прах.
Иной раз, особенно на заре, когда прохладный ветерок пробирался меж деревьев, он более ясно видел пред собой цепь событий и мог судить, кого следует обвинять. Как он ни был до мозга костей великодушен, тут не щадил бича. Бичевал он и себя перед образом Жанны Сен-Поль — этой чистой святей, отдавшей свою гордую плоть на поругание ради его блага. Он был в этом уверен так же, как в своем страстном желании обладать ею; и чем сильнее было это желание, тем более бесился он при мысли, что его ограбили. Грабитель, как он сам сознавался, был ограблен!
Так началась опять старая адская борьба. Заря за зарей выходил он, углубленный в такие думы, один на бестенные пустыри, к тихим, плещущим волнам моря, в сады или на плоскую крышу дома, лицом к лицу с нарождающимся днем, с молитвой, трепещущей на устах, но не сходящей с иссохшего языка. Отчаяние овладело им, и он вел своих людей на смертный бой, чтобы вернем найти там смерть и себе. Время шло и дотянулось до начала лета, а Ричарда все еще посещало каждую ночь раздумье о его грехе, и каждый день прибавлял новые поводы к раскаянию.
Однажды утром, вместо того, чтоб в одиночестве бороться самому с собой, он пошел к аббату. Пусть Мило сам расскажет об этом.
"В день святых Прима и Фелициана король пришел ко мне раненько, когда я еще лежал в постели.
— Мило! Мило! — сказал он. — Что делать мне, чтобы спастись?
Он был весь белый, с диким взглядом и весь дрожал.
— Возлюбленный господин мой! — отвечал я. — Спаси ты свой народ! Со всех сторон к тебе взывают — из Англии и из Нормандии, из Анжу, из Яффы и Акры. В мольбах нет недостатка.
Король покачал головой,
— Здесь, — сказал он, — я больше ничего не могу поделать. Бог против меня: дело слишком свято для такого нечестивца, как я.
— Государь! Все мы нечестивцы, спаси нас Боже!
Если Господь отстраняет вашу милость от Своего намерения, вы можете, по крайней мере, оградить от других свое собственное. Может быть, здесь вы сами взяли на себя слишком большое бремя, но там, на родине, это бремя возложено на вас. Отказываясь здесь, вы приобретете там. Иначе и быть не может!
Я верил в то, что говорил, а он пощипывал свои наколенники и покачивался из стороны в сторону.
— Мило, они побили меня! Сен-Поль, Бургундец, Бовэсец. Они загрызли меня, как собаки… Мило, да кто же я такой?
— Государь! — ответил я. — Вы — сын своего отца. Как они прежде лаяли на старого льва, так лают теперь на молодого.
С открытым ртом уставился он глазами в меня и воскликнул;
— Богом клянусь, Мило! Я сам на него лаял и думал, что он того стоит.
— Мне ли судить великих государей? — возразил я. — Со своей стороны, я никогда не думал, чтоб на душе у него были какие-нибудь чудовищные грехи.
Тут Ричард вдруг вскочил со словами:
— Еду домой. Мило, сейчас же еду! Пойду на могилу отца и там принесу покаяние, и стану служить моему народу, жить честно! Смотри же, Мило, исповедуй меня, коли ты в силах: велика моя духовная жажда.
Благословенная мысль! Он исповедал мне грехи свои (целую кучу грехов!) и так горько плакал, что я, право, разрюмился бы вместе с ним, если б не был готов скорее смеяться и ломать себе руки от радости, что наконец-то растаял долгий смертельный лед, сковавший его душу. Впрочем, прежде чем исповедывать его, я осмелился заговорить о мадам Жанне, о том, что он потерял ее навеки, и почему — она уже теперь законная жена другого, и по своей доброй воле; и сам он, Ричард, должен, наконец, исполнить свою обязанность перед королевой… Все это он выслушал внимательно и обещал все сносить терпеливо. Затем я исповедал его и в то же утро дал ему вкусить святой Плоти Господней в Храме святого Гроба. Я был уверен, что он исцелился. Так и было надолго: он доказал это подвигами невероятной отваги".
Вскоре флот короля Ричарда вышел в море и поплыл по направлению к Акре. Одна за другой приходили вести из осажденной Яффы. Но он мало обращал на них внимания: он налаживал заключение договора с Саладином. Ричард конечно плыл, не спуская глаз с Акры. Но Яффа лежала на дороге, а, при его праве, весьма могло случиться, что именно при сознании полной невозможности совершить подвиги, он натворит больших дел. Когда его красная галера стала на якорь в виду Яффы, этот город, по-видимому, был обречен на погибель. И это, без сомнения, так разгорячило Ричарда, что он совершил один из тех невозможных подвигов «невероятной доблести», как выражается Мило, благодаря которым его имя живо до сих пор, тогда как имена многих лучших государей давно уж позабыты.
Окрестности Яффы обрываются крутизнами к морю. Они представляют собой плохую защиту для судов, зато галеры могут подходить к самым стенам города и даже забирать припасы из окон, которые выходят на море. С суши Яффа расположена менее безопасно. Склон от гор идет прямо к городу, немногие внешние укрепления и каменный мост через реку не могут устоять против решительного натиска врага.
Когда флот короля Ричарда подъехал настолько близко, что можно было разглядеть город, то стало ясно, что наделали сарацины: они взяли внешние укрепления и заняли мост. Исподволь проделали они в стенах проломы я толпой ворвались в город. Флаг на крепости еще развевался, но на улицах вокруг него шла битва или, вернее, резня. Падение Яффы составляло вопрос нескольких часов.
Король Ричард стоял на корме своей галеры и наблюдал за этой картиной. Вот, видит он, бегом несется вниз по молу человек, а за ним с полдюжины других, желтых всадников.
Беглец был, по-видимому, священник: когда он нырнул, на солнце блеснула его бритая макушка. Он нырнул в морскую зыбь и поплыл отчаянно, спасая жизнь свою. Преследователи подъехали к самому берегу и стали стрелять в него из самострелов. То были телохранители Саладина, ловкие стрелки, которые никогда не покидали его. Но священник плавал, как рыба: они промахнулись.
Король Ричард сам вытащил из воды беглеца, схватил его за подрясник, и заключил в свои объятия, как любовницу.
— О, храбрый пастырь! О, неустрашимая душа! — кричал он, весь под впечатлением мужества человека. — Дайте ему место, пусть он отхаркает соленую воду! Душой моей клянусь, бароны, дай Бог, чтоб глоток вина был так же славен, как этот глоток соленой воды.
Священника усадили, и он начал свой рассказ. Весь город в развалинах; все мужчины, женщины и дети перерезаны. Держится еще только крепость. Нельзя было терять ни минуты! И вот король Ричард как был в рубахе и штанах, в башмаках, без шлема, без всякой брони схватился за меч и за секиру.
— Эй! Кто с Анжуйским? — выкрикнул он и бросился к берегу вплавь.
Де Бар кинулся за ним по пятам, затем, с громким криком, и Гастон Беарнский и ярл Лейчестер, спина в спину. За смельчаками поспешили епископ Солсбери, человек сильный духом, Овернец, лиможец и Меркадэ. Вот и все восемь главарей, составлявших экипаж «Волнореза», не считая разжиревших дьяков, не больших любителей воды. Как только люди с других судов заметили, что происходит, они тоже, то здесь, то там, стали бросаться в воду; остальные в лодках достигли берега и завязали бой с конницей сарацин и с их лучниками. А та восьмерка уже давно опередила их и пробила себе дорогу в разгромленный город.
Как они совершили свой подвиг одному богу войны известно, но что они совершили его — это верно. Все рассказывают о нем одинаково — Богаден и Випсоф [55], мусульмане и христиане. Кто знает короля Ричарда, тот может представить себе, какая ярость обуяла его тогда, какая забушевала в нем буря желчи, обиды, озлобления! Они были так могучи, что напрягли невероятно его мышцы, превратили его спутников в обожателей, сделали его неприступным, превратили его в самого беса. Но то был не бес, ослепленный яростью, а холодный бес, который мог обдумать свою хитрую затею, мог мудро выбрать наилучший способ для своего удара.
Ворвавшись в городские ворота, смельчаки сплотились и двинулись вперед правильным клином, щит за щитом. Во главе, у острия клина, стал сам Ричард со своей секирой. Быстрым шагом прошли они по улице, не оглядываясь ни вправо, ни влево; они прямо наступали на крепость, прорывая и попирая ногами все, что становилось им на пути. Сперва помеха невелика: только за углом из переулка налетел на них отряд нубийских копейщиков в надежде отрезать им наступление боковым движением. Ричард остановил свой клин, и темнокожие разили копьями прямо в щиты христиан с такой силой, что наша дружина закачалась, как хворост. Но клин держался стойко. И кровава была его работа секирой и мечами! Богатыри положили на месте большую часть нубийцев, телами своими оттеснили толпу, напиравшую на них по пятам, и продрались до площади перед крепостью. Здесь все было заполнено крикливой толпой; барабаны обращали день в ад кромешный; большие знамена развевались и раскачивались, словно камыш над водой. Кто пытался поджечь крепость, кто карабкался на стены с других сторон. Вся площадь бушевала, как смерч, посреди целого моря напряженных лиц, который вздымал и людей и колеблющиеся водоросли их знамен.
