Михаил Волконский - Кольцо императрицы
Тогда Ополчинин пополз потихоньку к левой стороне дома. Через несколько времени он очутился вблизи цветника, и от окон его отделяла только широкая, освещенная луною дорожка.
Два окна зала, где помещалась канцелярия, были приподняты. Очевидно, их оставили открытыми, чтобы освежить комнату, переполненную в течение дня разным народом. Со стороны улицы окна нижнего этажа затворялись ставнями, но здесь, со стороны сада, ставень не было.
Однако перейти на свету дорожку, отделявшую цветник от дома, Ополчинин не решился. А вдруг кто-нибудь не спит в этом замолкшем и по виду совершенно безмолвном доме и смотрит в одно из окон. Поэтому он пополз в обход до забора, потом стал пробираться по стене за клумбами цветов.
Достигнув окна, он выпрямился во весь рост и просунул в окно голову. На него пахнуло комнатным воздухом, пахнувшим сыростью, табаком и слежавшеюся пылью, и странным показался зал в таинственной полутьме пробивавшихся из окна лунных лучей и ложившихся на полу светлыми квадратами. Где-то в углу скребла мышь.
Ополчинин ясно расслышал. Это служило хорошим признаком – значит, в доме успокоились и затихли совсем, если мыши начали свою возню. Он оперся ногою о карниз, ухватился руками за подоконник и ловко скользнул под поднятую раму.
Когда он почувствовал под ногами крепкий пол вместо влажного и зыбкого грунта сада, ему в первую минуту стало жутко, но вместе с тем было даже как будто что-то приятное в этой жути.
Он оглянулся и переступил с ноги на ногу, чтобы испытать, не скрипит ли пол. Но пол был паркетный, штучный, хорошо сколоченный, и не скрипел.
И вдруг Ополчинин вздрогнул: направо, там, где должны были быть парадные двери, раздался стук, потом шаги.
Ополчинин, не помня себя, кинулся на цыпочках в угол к шкафу и, только притаившись, вздохнул свободнее.
Мышь, пробежав по залу, исчезла. Шаги в сенях сменились говором, хлопнула дверь.
Ополчинин, конечно, не мог подозревать, что это князь Иван вернулся из своего ночного путешествия. Он вообще давно уже потерял сознание всего того, что не касалось прямой, избранной им теперь цели. Но и тут он действовал, шел и двигался, точно это был не он, а какой-то сидевший вместо него самого в нем дух управлял теперь его волею и разумом, нес сообразно своим желаниям его тело и заставлял его действовать, ходить и двигаться.
Когда в сенях стихло, Ополчинин, успев уже выбрать из-за шкафа отворенную, как он думал, дверь в следующую комнату, где так же, как в зале, виднелись лунные лучи, направился прямо к ней.
Но оттуда, из этой комнаты, так же тихо и бесшумно подвигалась прямо на него знакомая ему фигура старика нищего. Ополчинин остановился. Нищий сделал то же самое и уставился на него своими блеснувшими глазами.
Ужас суеверного страха охватил Ополчинина. Он чувствовал, что ноги его трясутся, голова кружится и кровь стучит в висках, а сердце точно перестало биться. Будь то, что он видел пред своими глазами, хотя чем-нибудь, не так ясно, натурально и рельефно, было бы меньше страшно. Однако в том-то и дело, что пред Ополчининым стояло не видение, не нечто бесформенное и расплывчатое, но вполне определенное. Он именно вполне определенно видел старика нищего, освещенного сбоку луной и смотревшего на него из другой комнаты.
И тут вся сцена в маскараде так и представилась ему, когда рядом с ним в одеянии этого нищего стоял Косой. Ополчинин вспомнил, что у князя Ивана есть точно такое же платье, и на минуту подумал, не он ли это сам шел переодетый, и они встретились, и может быть, князь Иван так же оробел этой встречи, как и сам он.
Ополчинин выждал секунду – не скажет ли ему что-нибудь этот другой, из той комнаты, но тот молчал и стоял, не двигаясь. Тогда он сделал еще шаг, и тот приблизился.
Ополчинин, уже не сомневаясь, что имеет дело с живым лицом, кинулся на него.
Они сошлись… сшиблись; Ополчинин, не помня себя, выхватил готовый у него за пазухой нож, размахнулся… Все это было мгновенье – меньше мгновенья… и страшный удар раскатился по комнате, и осколки большого, вделанного в стену зеркала посыпались на пол. В чаду своего волнения Ополчинин, обманутый полусветом зала, принял за появление постороннего свое отражение в зеркале, устроенном в таком же окладе, как были двери, и кинулся на него, не помня себя.
Шум и треск разбитого зеркала были услышаны наверху в ту самую минуту, когда князь Иван передал привезенную им сумку Бестужеву и тот стал вынимать из нее письма. Сбежались слуги. Спустился князь Иван сверху, узнал в лежавшем у разбитого зеркала переодетом старике нищем Ополчинина, легко представил себе то, что произошло здесь.
Прежде чем предпринять что-нибудь, нужно было оказать помощь пострадавшему Ополчинину. Руки его были все изрезаны осколками стекла. Он лежал на полу без движения. Князь Иван осмотрел его.
– Странное дело – при падении Ополчинин пришибся, должно быть, головой об угол поваленного им тут же дубового стула, и она оказалась почти так же пробитою, как это было у старика пред гербергом Митрича.
Косой хорошо помнил, как они с Левушкой осматривали его тогда и перевязывали ему голову. И вот теперь точно этот умерший у них старик нищий отомстил за себя, точно он жил еще и действовал и – князь Иван должен был сознаться – оберегал его.
II
Князь Иван сделал наскоро перевязку Ополчинину, раздел его, уложил на свою кровать, умылся сам, переоделся и, оставив у больного Степушку, поднялся опять наверх к Бестужеву.
Он застал Алексея Петровича все еще за привезенными им письмами. Бестужев сидел, видимо, на первом попавшемся ему стуле у круглого стола, возле которого отдал ему сумку князь Иван, и, не перенеся даже сюда лампы, так, как был, углубился в чтение. Он так занялся, что, казалось, ничто уже, даже причина раздавшегося внизу шума не интересовала его. Реторта шипела на спиртовке. Он забыл о ней. И первым вопросом его было, когда вошел к нему Косой:
– Откуда вы достали это?
Но он спросил так только, увидев лицо князя Ивана, и совсем машинально. По крайней мере, спросив, он на минуту поднял глаза и снова опустил их к письму, видимо, вовсе и не желая услышать ответ.
Косой понял это, понял, что, должно быть, в письмах было что-нибудь очень важное, и остановился молча, чтобы не мешать.
– Это ужас, что такое!.. – проговорил как бы про себя, продолжая читать, Алексей Петрович. – Сейчас, – кивнул он князю Ивану, – сядьте…
Косой сел и стал ждать.
Бестужев кончил письмо, которое держал в руках, и, взявшись за новое, взглянул, поймав взгляд смотревшего на него князя.
– Вы знаете, что было в этой сумке? – спросил он.
– Я знаю только, что там не было тех писем, за которыми я ездил, – уверенно и спокойно ответил Косой. – По-видимому, я ошибся, попав не на того курьера… Я догнал на первой станции и все это сделал слишком поспешно. Но лицо не мог разглядеть…
– И хорошо, что не разглядели, хорошо, что ошиблись… Я не знаю, какие письма нужнее: эти, – Бестужев показал на лежавшие пред ним, – или те, за которыми вы поехали..
– Даже так? – протянул Косой. – Я, как вошел сейчас, понял, что тут есть интересующее вас, но не ожидал, что. .
– Да как же нет? – перебил Бестужев. – Ведь это – секретная переписка Шетарди со своим двором. Вот его официальное донесение, вот письмо к кардиналу, к прусскому королю, к Амелоту – Амелот, по-видимому, сделал ему выговор, и он оправдывается, прямо говоря, что будет стараться исправить свои ошибки, что если, по словам Амелота, честь короля Франции обязывает поддерживать шведов и доставить им обеспечения и преимущества, на которые они надеялись, то он теперь приложит к тому еще большие старания, чем прежде. В письме к прусскому королю он приводит слова, написанные ему Амелотом, – вот.
Бестужев взял письмо и стал читать его вслух: «Если король Франции всегда желал переворота в России, только как средства облегчить шведам исполнение их намерений, и если этот переворот произвел противное действие, то надобно жалеть о трудах, предпринятых для его ускорения. Если война продолжится, то шведы не останутся без союзников. Пусть царица остается в уверенности относительно благонамеренности короля; однако не нужно, чтобы она слишком обольщала себя надеждою на выгодность мирных условий».
– Этого уже одного довольно, – заговорил Бестужев. – А тут, в других письмах, еще лучше… Я давно знал, что у Шетарди должны быть секретные курьеры; те письма, что он посылал по почте, мы прочитывали, и в них решительно не было ничего предосудительного. Для меня было несомненно, что он не мог ограничиваться ими, однако ни разу не пришлось не только перехватить его курьеров, но даже узнать наверное, что он посылает их… И что же, это был русский, у которого вы взяли?..
– Должно быть, русский, – улыбнулся Косой. – Ямщик говорил, что очень крепко бранился на станции…
– Ну, во всяком случае, теперь глаза государыни будут открыты, – решил Бестужев. – Из этих писем она ясно увидит, какую пользу нам ждать от французского посла. Теперь я не боюсь и за переговоры с Нолькеном. Завтра же еду с докладом к государыне… Да, эти письма сделают многое… А те другие, значит, едут по назначению? – вдруг вспомнил он, но с улыбкой.
