Морис Дрюон - Сладострастие бытия (сборник)
Она находила своего отца вульгарным. Презирала его за то, что он говорил только о ценах на арахис, слишком недавно разбогател и не думал ни о чем другом, кроме как заработать еще больше денег. Но она презирала бы его еще больше, если бы он был беден.
Между пятнадцатью и девятнадцатью годами жизнь начинает течь с приводящей в отчаяние медлительностью, и Мари-Франсуаза успела за это время перебрать все химеры. Мечтала стать по очереди актрисой, стюардессой, парашютисткой. Выдержать эти мучительные годы ей очень помогло кино. Теперь она выбрала настоящее приключение: брак. Но не абы какой. Она выбрала квартал; она хотела выйти замуж на Аллее.
Мари-Франсуаза ощупала в кармане одолженные ей матерью бусы мелкого жемчуга, которые в спешке не успела надеть на шею.
Поколебалась какое-то время, рассматривая божью коровку из стразов, которую старая гувернантка в последнюю минуту сунула ей в ладонь.
– На счастье, – шепнула мисс Нелл.
Брошка была довольно безвкусной и производила отнюдь не лучшее впечатление. Но Мари-Франсуаза из суеверия все же решила приколоть божью коровку.
«Если он пригласил меня пообедать со своей семьей, – говорила она себе, пока трамвай поворачивал на Ла Канебьер, – то уж наверняка не просто так».
Она прокручивала в памяти фразы, которые Луи де Мондес, глядя вдаль с задумчивостью на челе, сказал ей при их последней встрече, во время группового купания в Эстаке.
Это был пятый или шестой раз, что они виделись. Луи де Мондес сообщил ей о своем великом безразличии ко всему, о своей усталости от слишком многочисленных, слишком легких приключений и о своем тщетном поиске единственной любви, которую – увы! – он так и не повстречал.
Мари-Франсуаза ответила, что она точно в таком же состоянии духа, весьма разочарована грубостью сегодняшних мужчин и вульгарностью их чувств. Позволяя соленому песку течь меж своих розовых пальчиков, она даже произнесла: «Идеальный спутник…» Конечно, от нее не ускользнуло, что у Луи Мондеса впалая грудь, мышцы развиты довольно слабо и что он скорее сидел в воде, чем плавал. Но идеальный спутник не обязательно должен быть чемпионом стадиона.
С каждой остановкой – бульвар Бельзенс, бульвар Льёто, аллея Мелан – она чувствовала, как растет ее волнение.
Достав из сумочки зеркальце, она еще раз расчесала белокурые волосы. Ее брови были удлинены карандашом, а помада подобрана в тон к лаку на ногтях.
Больше всего забот ей доставляли щеки, поскольку были круглы и румяны. Не всегда в восемнадцать лет обладаешь этими плоскостями, которые в Голливуде приносят звездам состояние. Мари-Франсуаза была вынуждена признать, что ей досталось лицо отца. На людях она исправляла это несчастье, втягивая щеки и закусывая их зубами, когда молчала.
Она сошла с трамвая на перекрестке Реформатов и свернула налево, к Аллее. Спокойствие этого сада, этой зеленой улицы, куда шум Ла Канебьер достигал уже смягченным, подводный свет, царивший под густыми платанами, прохлада и особенно видневшиеся сквозь тенистую листву большие частные особняки, порожденные концом зажиточного века, – все чаровало Мари-Франсуазу, словно заповедное королевство. Она видела стиль там, где его не было, восхищалась каждым фасадом, будто это творение Пьера Пюже. Представляла себе людей, живших за этими высокими окнами, которые вместе с коронками, выгравированными на столовом серебре, передавали из поколения в поколение уверенность в своем превосходстве над остальной Вселенной.
Дернув за звонок, она испытала такое чувство, будто совершает один из важнейших поступков в своей жизни.
Звонок издал суховатое звяканье, сопровождаемое шорохом шнурка, и дверь особняка Мондесов открылась сама собой в темный вестибюль.
– Кто там? – донесся сверху чей-то голос.
Мари-Франсуаза испытала легкое разочарование. Консьержка тут обитала под крышей, как и все остальные марсельские консьержки. То, что привратницкая в частном особняке находится на четвертом этаже, немного удивляло.
– Я к господину графу де Мондесу, – ответила девушка, стараясь не слишком кричать.
– К которому? – спросила консьержка.
– К господину графу Луи де Мондесу.
– А! Значит, к господину Лулу. Тогда вам сюда, на четвертый. Лестница справа от вас. Осторожнее, там не очень светло. – И тот же голос крикнул: – Месье Лулу, к вам какая-то барышня поднимается!
Мари-Франсуаза пошарила ногой. Лестница описывала в потемках благородную кривую.
«Это в самом деле грандиозно», – подумала она, глядя на перила из кованого железа.
Заслышав зов госпожи Александр, Лулу поспешно убрал бинокль, с помощью которого наблюдал за незнакомкой с бульвара Дюгомье, принимавшей солнечные ванны.
Этот бинокль, принадлежавший некогда его дяде Луи де Мондесу, погибшему в Дарданеллах, он обнаружил, роясь в чулане. Лулу смочил расческу в кувшине с водой, прилизал волосы, подтянул узел галстука и устремился на лестничную площадку, чтобы встретить Мари-Франсуазу.
– Мы обедаем на втором этаже, у моего дяди-каноника, – сказал он ей.
Это «у моего дяди-каноника» необычайно понравилось ушам Мари-Франсуазы.
– Могу я взглянуть, где вы живете? Это не будет нескромностью? – спросила она, чтобы показать, какой интерес к нему питает.
– Вовсе нет… это здесь, – ответил Лулу без воодушевления, ведя ее по темному коридору.
Четвертый этаж был не самой лестной частью особняка Мондесов, и Лулу предпочел бы начать осмотр с другой стороны.
Помещения тут были распределены между привратницкой госпожи Александр, комнатой Терезы и холостяцкой квартирой Лулу. К тому же мадемуазель де Мондес еще нашла возможность сдавать свободные комнаты отставным морякам, вдовцам или старым холостякам, которые готовили себе еду на спиртовках. Запахи держались стойко.
Лулу открыл дверь.
– О! Да тут чудесно! – воскликнула Мари-Франсуаза, еще даже не взглянув.
Медная кровать под вязаным покрывалом, трельяж красного дерева с мраморной столешницей, платяной шкаф, плохо скрытый занавеской, одноногий столик с детективными романами и иллюстрированными журналами составляли основную часть обстановки. Здесь даже не сменили выцветшие обои в цветочек, оставшиеся с тех времен, когда комната служила жилищем кучеру.
– Как видите, – сказал Лулу, – это настоящая студенческая мансарда. Но мне тут нравится, из-за свободы.
– Понимаю. После дня в Торговой палате вам, наверное, хочется расслабиться, уединиться. У вас ведь, наверное, много работы?
– Да, много, но это интересно. Впрочем, нашей семье всегда была свойственна большая деловая активность.
Как эта «большая деловая активность» отличалась от цен на арахис господина Аснаиса!
– Одно время я подумывал стать офицером, – продолжил Лулу, – что также в традициях семьи. Но поскольку война кончилась, это уже не представляло интереса.
Мари-Франсуаза слушала его с восхищенным вниманием, блестя глазами и закусив щеки.
– Я подумывал также поступить на какую-нибудь важную государственную службу. В полицию, например.
– Ах, вот как! – удивилась Мари-Франсуаза. – В полицию?
– Да, репрессии – это должно быть интересно!
Он не уточнил, какие именно репрессии, поскольку и сам толком не знал. Просто ему нравилось это словцо. Ему хотелось бы осуществлять власть, не важно какую. К несчастью, большая карьера была ему заказана, поскольку среднюю школу он так и не закончил. Просидев три года во втором классе[19], он был отчислен из лицея за неуспеваемость. Говоря о Торговой палате, он не упоминал для первого раза, что его держат там канцелярским стенографом – только к этой службе он проявил некоторые способности.
Мари-Франсуаза надеялась, что беседа примет более сентиментальный оборот, готовилась даже не отвергнуть поцелуй.
– Пойдемте обедать, уже пора.
Спускаясь по лестнице, он жаловался ей, как трудно старым семьям содержать свои жилища, как их удушают налогами и как совершенно невозможно найти прислугу, чтобы вести такие тяжелые дома.
Мари-Франсуаза подумала, что с деньгами ее отца этому прекрасному особняку можно было бы вернуть весь его блеск, устраивать здесь праздники и что это было бы гораздо лучшим применением для состояния выскочки, чем бесконечное строительство все новых и новых складов.
IVМинни сидела справа от каноника, Мари-Франсуаза – слева. Мадемуазель де Мондес председательствовала, помещаясь напротив своего брата, между племянником Владимиром и внучатым племянником Лулу.
– А знаете, отыскался мой требник, – сказал каноник, разворачивая свою салфетку и тотчас же роняя ее на пол. – Да, я не говорил тебе, Эме, чтобы тебя не тревожить… но я его забыл как-то на днях в арльском поезде. Ну так человек, нашедший его, увидел мой адрес, написанный внутри, и прислал мне требник по почте. Решительно, люди гораздо честнее, чем о них думают.
