Валерий Язвицкий - Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
– Ссылаюсь, государь, с новгородцами.
– Сошлись, Никита Константинович, и с Казимиром литовским.
Долго говорили они о том, как Тверь устрашить и полки тверские от Василия Васильевича оторвать.
– Побежит от нас без тверских-то Василий, – злорадствовал Шемяка, – токмо бы от Москвы и Твери его нам отрезать. Сказывал яз о сем князю Ивану Андреевичу, когда уезжал из Москвы он…
– Помни, государь, – сказал, вставая и кланяясь, боярин Добрынский, – смута была в Волоке-то Ламском с боями и драками, прогонили твоего наместника посадские. Воровства опасайся.
Простился боярин и ушел распоряжения к походу давать да снаряжать все, что надобно. Усмехнулся печально Шемяка и, обратясь к дьяку своему, сказал ласково:
– Боярин Никита воровства в Волоке боится, а в Москве-то кругом воровство, и в хоромах моих изменники за столом сим вот сидели. Опаслив и ты будь тут, на Москве-то.
– Княже мой, Димитрий Юрьич, – ответил Федор Александрович, – спаси Бог тя за любовь и ласку твою. Как тобе ведомо, Акулинушку с Грушенькой яз следом за княгиней в Галич наш отпустил. Не ныне, так завтра – дома будут! Тут же буду яз, княже, тайно в посаде ночевать со стражей своей. В Москве же Чешиха останется да наш Семен Иваныч в хоромах твоих. Оба с конной и пешей стражей. Все мы в разных местах будем, дабы при воровстве каком помощь друг другу оказать могли, дабы враз всех нас не захватили. С боярами да попами мы справимся, а путь Василью к Москве ты с можайским сам пресечешь.
Уж вторую неделю стоят полки Шемяки и князя можайского у Волока Ламского, а крепкие заставы с воеводами в осаде сидят в Клину и Димитрове. Загорожены все пути из Твери на Москву, а главное – через Волок Ламский. Шире тут дороги и просеки, гатями и мостами устроены. Этим торговым путем и для конных и для пеших воинов удобней и скорей идти. Здесь у Шемяки главное войско, сюда он с князем Иваном Андреевичем и воеводами своими хочет выманить Василия Васильевича и Бориса Александровича. Где нужно, тут засеки по дорогам нарублены и засады в тайных местах схоронены, чтобы от Твери войско обоих князей отрезать.
– Земли тверские пустоши, – кричит всегда на пирах с воеводами Шемяка, – пусть вои мои кормятся досыта и полонянок собе берут!
В ответ хохочет князь Иван Андреевич, колыхая свое грузное тело, тонко и зло хихикает боярин Никита Константинович, приговаривая:
– Самодержец-то тверской не выдержит! Горд и обидчив не в меру. Сам не пойдет, а Василья пошлет, своих полков ему в подмогу прибавит. Токмо много не даст – новгородцы грозят.
– Бают, – вмешался князь можайский, – на той седьмице новгородцы-то к самому Кашину подходили, еле-еле успели отогнать их воеводы тверские. Ныне Борис-то послал полки воевать земли новгородские. Не до Василья ему.
– Пустоши, пустоши земли тверские! – пьянея и злобно посмеиваясь, выкрикивает Шемяка. – А ты, Никита Костянтиныч, лей масла в огонь! Новгородцы нам, а мы им поможем. Да шли чаще с лестию всякой послов Казимиру литовскому!
– Ныне королю польскому, – добавил Добрынский. – Разведал яз, государь, что Ряполовские, окаянные, вместе с князем Василь Ярославичем и воеводами московскими собрались в Пацыне литовском, на Русь хотят идти.
– Не поспеют, – засмеялся Шемяка, – ты старайся, Никита Костянтиныч, дабы Казимир задержал их. Сули ему всякое, а наипаче насчет унии. Паны да ксендзы спят и видят к латыньству склонить нас.
– О том и моя гребта, государь, – ответил Добрынский, – а тут еще царевичи Касим да Якуб из Черкас пришли. Бают, у Ельца уж. Токмо ведомо мне, что татар мало у них. А хорошо бы Василья-то все ж поскорей выманить, да и в западню подвести!
– Мечтой блазнитесь, – хмуро взглянув исподлобья, сказал Старков, – на кой ляд Казимиру мы любы да надобны? Подумай о сем, княже. Ему бы токмо зорить Русь. Литву православную паны да ксендзы заглонули совсем, того же и с нами хотят. Пустит Казимир и Ряполовских, и князя Боровского, и прочих. Ему свара нужна. Пустит со всеми полками, а может, и…
– Не каркай, ворона! – вспылил Шемяка, но вдруг смолк и задумался.
– Пал ты духом, – помолчав, обратился князь Димитрий Юрьевич к Старкову, но тихо уж и с грустью. – Ране ты не таков был, когда ворота мне в Московский Кремль отворял. Храбрый был человек, а ныне…
– Ныне, – с горечью подхватил Старков, – вижу, и народ и Бог-то против нас, государь…
Задрожали губы у Шемяки, побледнел он, но ничего не ответил, повернулся лицом к окну. Из хором наместника волоколамского, где теперь стояли они с князем можайским и двором своим, увидел он у ворот чужих конников. Молча указал на них Шемяка боярам. Конники пререкались с привратниками, требуя пропуска, а к хоромам спешил стремянной князя Димитрия, старик Кузьмич.
– Мыслю, паки посол! – резко произнес Шемяка. – Коли от Василья – в железы его ковать!
Заметался Димитрий Юрьевич по горнице, но бояре молчали. Знали они, что государь постепенно сам стихнет, если не перечить ему и не уговаривать.
Успокоившись, сел Шемяка за стол, выпил меду чарку и молвил раздумчиво:
– Как же нам посла примати?
Никита Константинович Добрынский сразу ожил и зачастил, хмуро улыбаясь:
– Задоржать надобно посла-то и ласкать его, дабы время тянуть и злобу в них разжигать дерзостью. Будут в гневе они посла своего ждать да в горячке-то поспешат на нас, а мы почнем уходить от них, будто в страхе, в западню манить будем.
– А ежели они не пойдут на нас? – со злостью спросил Шемяка.
– Все едино посла у собя доржать надобно, – ответил Старков, – дабы не упредил он о чем князей своих. Может, он засады да засеки наши разведал.
– Истинно, истинно! – согласился князь можайский. – Может, он и послан-то токмо для-ради того самого.
– А ласкать его тоже надобно, – продолжал Старков, – дабы он и нам поболе поведал с лаской-то да за чаркой, Мы, государь, речь поведем, а ты уши навостри, может, мы все тут боле угадаем, нежели словами он скажет.
Шемяка усмехнулся и сказал Кузьмичу:
– Ну, старина, зови гостя! Веди с почетом, а мы его тут под жабры возьмем с ласками.
Прибыл послом от князя тверского боярин Александр Андреевич Садык с малой стражей и держал себя вежливо и дерзостей никаких не позволял. Помолясь и поклонясь всем, молвил он, хотя и почтительно, но твердо и строго:
– Государь Димитрий Юрьевич! Повествует тобе великий князь Борис: «Что стоишь ты в вотчине брата моего, великого князя Василья, а мою пустошишь? Ты бы пошел в свою вотчину да оттоле и бил челом брату моему, а не пойдешь прочь, ино яз готов со своим братом на тобя. А срок тобе полагаю седьмицу»… – Боярин Садык поклонился опять и спросил: – Когда, государь, ответ дать изволишь и где прикажешь нам оный ответ ждать?
Шемяка нахмурился и переглянулся с князем можайским и боярами. Поняли они все, что на этот раз посол послан весьма умный и хитрый. По всему ясно чуялось, что за послом сила большая стоит, что великие князья действительно успели собрать многое воинство. Усмехнулся Шемяка ласково, только глаза его потемнели совсем, и молвил приветливо:
– Да будет здрав великий князь Борис. Ты же, боярин, сам ведаешь: семь раз примерь, бают, один раз отрежь. Ну, прошу гостей за трапезу и завтра ответ дам. Утро вечера мудреней.
Вежливо усмехнулся боярин Садык, сел, помолившись, за стол со своим дьяком и сказал:
– Спаси Бог тя, государь, за ласку.
Все видели, что Садык сразу понял их игру, но нарочито ее продолжает.
Начали пить водки и меды, и посол выпил за здравие Димитрия Юрьевича, а тот за здравие Бориса Александровича. После того пошли разговоры разные: о дороге, о том, что Казимир, молодой князь литовский, королем избран польским, что он в Литве вместе с панами да ксендзами совсем задавил православных – и русских и литвинов.
– Все льготы дает токмо папистам,[84] – горячо заговорил Садык, – и тем самым многих блазнит к латыньству поганому.
– И яз про то баю, – не выдержал Старков. – Казимир-то токмо Русь разорить хочет.
– Истинно, – подхватил лицемерно Никита Константинович, – бают, вот и князя Василья Ярославича хочет он против нас ополчить для-ради межусобий наших, а на земли тверские новгородцев в поход подбил.
Садык усмехнулся и, медленно попивая крепкий, ядреный мед, сказал спокойно:
– Вельми стары вести ваши. Воеводы наши давно уж повоевали земли новгородские, и послы от Новагорода били челом великому князю Борису Лександрычу на всей его воле, как положит ему Бог. И поруб[85] тверской новгородцы весь отдали, а что воеводы тверские воевали земли их и что иное у их поимали, и тому всему навеки крест.
Садык выпил до дна свою чарку, а сам все время из-за нее глазами по всем лицам водил и видел, что смутило всех его известие, что стрелы его хоть и без грому и шуму пущены были, но в цель попали верно. Помедлив нарочито с питьем, Садык поставил чарку на стол и добавил:
