Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс
Когда Гидеон Бельфлёр впервые нанес визит Лее в качестве ухажера, а не просто знакомого, пусть даже и кузена, первым его чувством было унижение — и злость: Лея, в открытом сарафане в горошек, с волнистыми медно-рыжими волосами, подчеркивающими не только саму ее красоту, но и высокомерную уверенность в ней, приняла кузена в темноватой и пыльной гостиной в их старом доме, а на плече у девушки — на голом плече! — сидел гигантский черный паук.
Лея не сводила с Гидеона своих синих глаз и слушала его с почти оскорбительным вниманием, но смущенному, запинающемуся Гидеону было ясно, что на самом деле Лея его не слышит. (Она действительно была занята своими мыслями — глядя на своего красавца кузена с густой темной шевелюрой, волевой челюстью, глазами, такими выразительными, почти горящими — от чего? от неуемной энергии? от восторга? — в такого любая девушка влюбилась бы за считанные мгновения; вот только она, Лея, не из таких. И, поглаживая мохнатую спинку паука, успокаивая его (потому что тот, похоже, не на шутку разволновался — она чувствовала, как бьется его крошечное сердечко), Лея думала, как все удивятся, если она возьмет и влюбится в Гидеона Бельфлёра. Это взбесит не только Бельфлёров с озера, но и, прежде всего, Деллу — такая выходка может привести к совершенно непредвиденным последствиям. Репутация у Гидеона была не настолько испорченная, каку Юэна, но он тоже был игрок, и все знали, что они с Николасом и еще несколько молодых людей то и дело устраивали скачки на нелегальных ипподромах, путались с гулящими женщинами в горных деревнях, в Дерби и Порт-Орискани, а еще Гидеон дал жестокую отповедь ее подруге Фэй Рено, которая была уверена, после двух или трех невинных прогулок в общей компании, что вскоре они с Гидеоном обручатся. Тем не менее имелось у него и преимущество: Гидеон жил в замке Бельфлёров, а Делла этот замок ненавидела и частенько устраивала «спектакль» — по мнению Леи, довольно жалкий: в особенно ясные дни, когда медно-розовый замок будто бы плыл над озером и казался намного ближе, чем на самом деле, Делла заслоняла рукой глаза. Замок этот пробуждал в Лее любопытство, потому что за всю свою жизнь она видела только прилегающую лужайку, обнесенный стеной сад и две или три большие комнаты на первом этаже, открытые для всех гостей усадьбы. Лее хотелось — ох, как же ей хотелось: несмотря на предупреждения Деллы, она ничего не могла с этим поделать! — осмотреть каждую комнату, каждый закуток, каждый тайный коридорчик, каждый тупик этого чудовищно огромного дома. Она смотрела на Гидеона, но взгляд ее застилал туман, и она представляла себе, как они вдвоем — она и Гидеон — спускаются по каменной лестнице в погреб, больше напоминающий подвал, обрывки паутины гладят их разгоряченные лица, а по углам прячутся мыши, и воздух пропитан запахом сырости, плесени, гнили, угольно-черной темноты, самой черной в мире темноты… Фонарь в руке у Гидеона раскачивается; если Лея споткнется, то Гидеон крепко схватит ее за руку, а если она задрожит от холода, он повернется к ней и…)
На середине фразы Гидеон осекся и заявил, что не желает более утомлять ее и, пожалуй, ему лучше уйти. Он, правда, хотел попросить ее поехать вместе с ним на торжество по случаю свадьбы Кэролайн Фёр, но Лея, совершенно очевидно, не имеет ни малейшего желания.
— Только и знаешь, что гладить эту тварь, — сказал он. — Это чудовище.
Лея вспыхнула и, пересадив Любовь на колени, принялась указательным пальцем гладить ему спинку, бока и щекотать живот. Они с Гидеоном смотрели друг на друга не меньше минуты, после чего Лея, покраснев еще гуще, проговорила:
— Он вовсе не чудовище! Как у тебя наглости хватает говорить такое!
Гидеон вскочил — с грацией, на которую был порой способен — и, коротко кивнув, вышел из гостиной и, покинув дом, зашагал к дороге.
Во время второго их свидания его снова унизили: на этот раз Лея приняла его в компании не только паука (теперь тот не сидел ни на коленях, ни на плече своей хозяйки, а красовался в центре гигантской паутины, возникшей буквально на днях на потолке в углу комнаты и влажно блестевшей, словно хрустальная. Содрогнувшись от гадливости, Гидеон посмотрел на паука: тот жадно поглощал кусочки еды, специально для него засунутые в паутину), но и Деллы — Деллы, в ее безрадостном одеянии, в вечной черной юбке, по мнению Корнелии, ни дать ни взять мешок из-под картошки, Деллы, с ее выцветшей злобной физиономией, с ехидной усмешкой и маленьким черепом, будто неумело сколоченным из костяных пластин. Мать Леи, у которой он, без сомнения, вызывал острую неприязнь, сновала по комнате, входила и выходила, приносила юной парочке чай, угощала их зачерствевшим морковным тортом и с притворной любезностью справлялась о семье Гидеона. С гримасой сочувствия выслушала она новости о том, как Ноэль слег с гриппом, как Хайрам, бродя во сне, снова ушибся и как олени с дикобразами опять ощипали деревья. В тот вечер Лея была к нему более благосклонна, но Гидеон все равно сомневался: ее загадочная полуулыбка, затуманенный взгляд, то, как она сидела — выпрямившись и сцепив на коленях руки, ее ласковое бормотание — какой смысл таился во всем этом? Хотела ли она подать знак Гидеону, когда Делла отворачивалась? Или, возможно, она подавала какие-то знаки Делле, а Гидеон их просто не понимал? А эта отвратительная тварь в паутине, с бесстыдным удовольствием пожирающая свою порцию торта…
Когда спустя час Гидеон покинул дом Пимов, лицо его горело от досады. Ему удалось вырвать у Леи невнятное обещание (правда, на следующий день она прислала посыльного с отказом) сопровождать его на прием в саду бывшего сенатора, Вашингтона Пейна, однако Гидеона сводила с ума мысль о том,
