Варшава в 1794 году (сборник) - Юзеф Игнаций Крашевский
Младший Наленч собирался уже садиться на приведённого коня, когда за забором показался всадник и влетел на двор рысью вооружённый муж, младше Добка, с быстрыми глазами, живой, весёлый, но что-то имеющий в себе, выдающее чужое происхождение и обычай. Его костюм и вооружение были более или менее такими, какие тогда носили все те, что причислялись к богатому рыцарству.
Польша особенно не отличалась внешностью от народов запада в высших общественных классах. Войско было менее хорошо вооружено, более бедные землевладельцы носили старомодную и, согласно старому обычаю, одежду; но на дворах королей и князей, имеющих частые сношения с Европой, преобладали одежда и броня французского, итальянского, немецкого происхождения. Духовенство, которое раньше часто ездило в Рим, теперь в Авиньон, рыцарство, которое также охотно засиживалось за границей для познания света, купцы ради прибыли, привозили разные вещи, оружие, фламандские ткани, драгоценности, броню и т. п.
На войне землевладельцы побогаче носили такие доспехи, в какие были облачены немцы и французы.
Прибывающий выглядел, ежели не чужеземцем, то на взгляд окованным в иностранную сталь, и платье имел изысканно шитое, о котором, казалось, заботился. Его конь также имел проволочную сетку и разные светящиеся бляшки на упряже.
Мужчина около тридцати лет, с красивым лицом, темноволосый, ловкий, закружился на коне перед усадьбой, словно для рисования, и хотя имел много на себе блях, легко соскочил с седла, отдавая коня оруженосцу.
В минуту, когда Добек смотрел к нему, глаза их встретились… Должно быть, они были знакомы, так как приезжий хотел его приветствовать и подошёл к нему, когда Добек, кивнув только ему головой, шибко оседлал поданного ему иноходца и выехал из подсеней.
Прибывший остановился, немного этим удивлённый, когда Винч, который должен был его увидеть, вышел навстречу. Увидев его, рыцарь сразу повернулся к нему и приветствовал с великим уважением.
Они обменялись взглядами, словно понимали друг друга, воевода привёл его в усадьбу, но не к комнате, рядом с которой оставил жену, но в более глубокую комнату в тыльной стороне дома, такой пустой, как весь этот дом.
Этот прибывший гость был посажен дедом в Великой Польше и числился уже в этих землях, хотя кровью к ним не принадлежал. Отец его, приведённый на двор короля Пшемка из Германии по причине познаний в искусстве турниров и разных рыцарских упражнений, послужив пану, получил от него значительные владения, земли и леса, там женился на дочке богатого землевладельца и даже свою немецкую фамилию фон Копфен изменил на Копу. Сын его Петрек наполовину был немцем для отца, наполовину поляком для матери – больше, видимо, его сердце тянуло к Рейну, откуда происходил, чем на Варту и Вислу.
В молодости старик отдавал его на службу в императорские войска. Петрек сражался с ними в Италии, насмотрелся мира и набрался вкуса к родине. Когда вернулся, ничего его в доме не радовало, тосковал по немцам и по западной жизни. Всё ему в доме казалось варварским: высмеивал людей и обычай.
Но его только держали земли, полученные после отца; а так как с землевладельцами простаками жить не любил, больше просиживал в разных усадьбах. Прежде чем королевич Казимир прибыл в Познань, он размещался у двора воеводы познаньского Винча Свидвы с поморянами и шамотулами. Любил он его, потому что весёлыми разговорами и песнями, согласно немецкому обычаю, и рассказами о своих путешествиях его забавлял.
Петрек, хотя пан воевода постоянно хотел привязать его к себе, не дал себя искусить никакими достоинствами. Бывал у него по доброй воле, а в какое-то время исчезал, и говорили о нём разное: одни утверждали, что он ездил за границу и пребывал на немецких дворах, другие – что с крестоносцами в экспедициях против Литвы участвовал как гость, он сам говорил, что дома сидел.
В связях с немецким орденом, по причине того, что он с королём Локотком был не в лучших отношениях, опасно было признаваться.
Как все такие люди, что раз вкусили неправильной жизни и места нагревать не любят, Петрек был непостоянен, любил развлекаться и смеяться, искал весёлого общества, авантюрных экспедиций, всё более новых товарищей. Мужества ему было не занимать, но ещё больше имел опыта и ловкости, чем силы; а хитрости и болтливости, чем разума и серьёзности.
Когда они вместе с воеводой вошли в пустую комнату, а воевода огляделся вокруг, как бы хотел убедиться, что их никто не подслушивает, Петрек снял шлем и начал медленно ослаблять себе ремень. Приблизились друг к другу так, чтобы могли потихоньку поговорить.
– Достигли даже до гнезда? – спросил Винч.
Сперва с победной улыбкой Петрек дал головой подтверждающий знак.
– Пане воевода, – сказал он весёлым голосом с высокомерным бахвальством, – вы знаете вашего слугу, что всегда должен достичь того, что ставит своей целью, хотя бы пришлось рисковать головой! И в этот раз, говоря правду, в минуты, когда уже война объявлена, когда они идут на нас, достать до великого магистра было нелегко.
– Сам ли он будет командовать? – с интересом спросил воевода.
– Думаю, что нет, – отпарировал Петрек. – Может, приведёт своих в Торунь, а походом будет командовать маршалек.
– Вы видели его самого? – начал допрос воевода.
– Так, как вижу вас в эти минуты! – смеясь, ответил Петрек. – Я видел его и говорил с ним, ибо такого предприятия даже ни великому комтуру, ни маршалку я поручить не мог. Я должен был с самим Людером говорить и то на четыре глаза. Пришлось ехать аж до Бломберга, чтобы его поймать.
Воевода слушал заметно с великой заинтересованностью, задержал дыхание, глаза его заискрились.
Петрек, словно причины этого нетерпения не понял, говорил, равнодушно хвастаясь.
– Приняли меня очень хорошо, как старого знакомого и товарища по оружию. В Торуне я должен был пить с ними всю ночь… Жажда ужасная, потому что на эти походы они с великим сердцем готовятся, и дали себе девиз вырезать в пень тех, что нападут, и жечь, дабы ни одна хата, ни строение после них не остались. Говорят, что хотят воспользоваться тем, что короля Яна в начале похода с ними не будет, так как чех им людей не давал вырезать, а приказывал крестить, чего ему простить не могут.
– Но что же магистр? Что магистр? – прервал воевода.
– Магистр также хорошо меня принял и сразу допустил к разговору, – говорил Петрек, – хотя достойных гостей имел из Англии и Германии, которых должен был принимать.
– Что же он сказал? Что? – вставил
