Тайны Змеиной горы - Петр Антонович Бородкин
Казаки принялись обшаривать мужика. Вспороли холщовую подкладку зипуна, вытащили письмо.
— А это что? — спросил старшой.
— А я откуль знаю, — ответил удивленный мужик. — Зипун-то как с неделю назад купил у проезжего купца в Краснощековой.
— Врать ты, гляжу, горазд. Так мудрено в бумаге написано, что в толк не возьму.
Старший упрятал письмо подальше. Мужика привезли на Змеиногорский рудник. Начальник караульной команды повел следствие. Без труда прочитал на лбу мужика две указные буквы: «3. Р.».
— Значит, ты секретный колодник и бежал с рудника, так ведь?
Мужик угрюмо молчал, тоскливый взгляд его усталых глаз, казалось, не замечал окружающего.
— Где и как раздобыл отпускной билет?
Мужик встрепенулся, бойко выпалил:
— Его превосходительство енерал Беэр самолично выдал!
— Вот и врешь. Ты сродни, что ли, его превосходительству-то? — И все же начальник подумал: «А может, и правду говорит, окаянный». И через рудничную контору срочно послал запрос самому Беэру.
Этот запрос напомнил генералу о скандальной истории на охоте. Беэр незамедлительно ответил, что отпускных билетов канцелярия никому не выдавала.
После этого начальник гусаком стал ходить вокруг подследственного и не стеснялся при допросах.
— Как и с чьей помощью бежал с рудника? Откуда взял прелестную грамоту?
Силантий Легостаев в секретных колодниках ходил самое малое время. Он не знал, кто помог бежать колодникам.
— Откуль мне знать. Побегли все колодники, и я заодно. Как на волю вышел, прочь откололся от общей стаи.
Начальник на время замолк. Силантий вспомнил прошлое.
Возле самого Барнаульского завода повстречались ему четыре дружка, с которыми утек из подземелья, отпускную бумагу дали. Сказывали — всамделишная. Силантий не знал с ней горя и заботы. С места на место переходил без всякой опаски. Надоело шататься — осел на постоянное местожительство.
В конце минувшего лета Силантий выехал за жердями для изгороди, повстречал на горных склонах двух мужиков. Один вроде знакомый и вроде незнакомый. Силантий долго всматривался в его лицо, стараясь припомнить, где видел раньше. И вдруг вспомнил.
Человек звучно засмеялся.
— Ай запамятовал Ваську Коромыслова! Вишь, живой я и на тот свет не думал хаживать. Ты тоже, вроде на воле. То хорошо.
К вечеру все трое приехали в одинокую избушку с дерновой крышей, маленькими, подслеповатыми оконцами. Кругом раздолье. Прямо от избушки к речной луговинке убегала пашня. По берегам речки — заросли молодого тальника. Дальше плескалось буйное море зеленой осоки, густых камышей. За ними прятались озерушки, топкие болотины, мочажины.
Свое жилье Силантий с гордостью назвал заимкой и пояснил:
— От властей не таюсь, потому как письменный вид на вольное поселение имею.
Силантий рассказал об отпускном билете.
— Тебе, дядька, куды легче прожить, чем нам. Диву даюсь, каким промыслом дружки добыли ту бумагу?.. — Васька задумался.
В окне по натянутому бычьему пузырю жирным пятном расплылась луна. С луговинки донеслись всплески, истошное кряканье диких уток, испуганных ночными птицами-разбойниками.
— А знаешь, дядька, не нам с тобой двоим хочется вольно дышать, а всем работным.
— Как можно сделать так? — спросил изумленный Силантий.
— А вот слушай. Кому другому, а тебе расскажу. Встретился мне в глухомани один вольнолюбец, еще от Демидова убег. Почитай, что в том краю он самым настоящим хозяином стал. И у властей руки коротки словить того человека. Казаки нападут на его след, обложат, как дикого зверя, кольцо сожмут, пока лбами не стукнутся, и тут-то примерзнут к месту от превеликого удивления — вроде не проскользнул человек, а нету. А в тое время где-нибудь на вершине дерева насмешница-сорока громко с надсадой застрекочет. Казаки с досады ружья наизготовку, а сороки и след простыл. Смекай, дядька, казакам и в жисть не пымать того человека, потому как, если нужда есть, он в сороку обращается. За то и прозвали человека Беглец-Сорока. Он и других беглых оберегает. С самого высокого дерева окрест видит за многие версты. Появятся казаки — сорока так застрекочет, что травы зашевелятся. Скрывайтесь, мол, братцы-беглецы, в том-то месте, а сам же начнет дразнить казаков пустой сорочьей болтовней да в сторону уводить. Заведет в такую трущобину, казакам дай бог ноги унести обратно, а не за беглыми гоняться. Грамоте тонко разумеет Сорока. Письмами да грамотами к себе работный люд кличет, в гости приглашает. А кто хочет в калмыцкие степи, которым конца-края нет, али в джунгарские стойбища пойти, тому дорогу показывает. В конце же писем и грамот печать особая стоит — сорочья лапа…
У Силантия глаза, что угли в костре. Подпрыгнул на месте. Из груди вперегонки вырвались жаркие слова:
— Вот раздобыть бы ту грамотку да рудничным работным подсунуть! До единого убегли бы с работ!
— Есть такая грамота. — Васька кивнул на своего спутника: — А я надумал кое-что. Для нас двери в рудник на крепеньком замке, а для тебя, Силантий, настежь открыты — в кармане спасительная бумага шелестит. Согласен ли ты, дядька, снести ту грамоту на Змеев рудник?
Силантия будто кто крапивой по голому боку стеганул.
— За кого меня почитаешь! Нешто я какой обидчик или враг работному человеку! Прячь надежнее грамотку в зипун!
— Дело говоришь, дядька. На тебя надеется сам Сорока. А грамотку передай в надежные руки, чтобы всем работным известна стала…
…Караульный начальник подкидывал вопросы, Силантий молчал.
— От кого получил прелестную грамоту, что была зашита в зипуне?.. Выходит так: убежал с рудника не зная как и через кого, отпускной билет где взял — сплошное вранье, грамотку с зипуном зацепил. Что ж, испробую подыскать ключ к твоему замочку. Эй, солдаты, подать сюда свежих березовых хлыстов, штук несколько железных прутьев попрогонистее да ушат подсоленной воды похолоднее!
Солдаты приволокли, что требовалось, и зажгли не один светец. Силантий удивился поначалу: «Зачем огонь, коли в караульной комнате дневная светлынь?» На дымящем пламени солдаты пристроили железные прутья. «Неужто, ироды окаянные, каленым железом почнут шкуру на живом человеке палить?» От верной догадки у Силантия испуганно забегали глаза. На миг даже показалось, что в нос ударил противный-запах горелого мяса. К горлу подступила тошнота…
Для начала Силантия поколотили палками. Когда потерял чувство, исполосованную спину облили водой из ушата. Силантий открыл глаза, но не раскрыл крепко закушенных, посиневших губ.
— Прутья подать! — дико закричал начальник.
Страшная, пронизывающая боль ввергла Силантия в беспамятство.
Так повторялось несколько раз с малыми перерывами в один-два дня. Силантий совсем обессилел, не мог передвигаться. Тогда начальник сам стал приходить в
