Август Цесарец - Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы
— То, что чересчур, можете получить вы! — пригрозил ему Рашула. А охранник стучит в окно, предупреждает их. Поэтому Рашула позволяет Мутавцу взять у него картинку, а сам усаживается на доску под окном. — Все в порядке! — успокаивает он охранника, который уже открыл окно. — Могло быть и хуже, только утром, — с издевкой смеется он, намекая на то, как этот охранник по своей халатности не нашел у Мутавца записку.
— Что могло быть? — зевает охранник и, не ожидая ответа, идет к своей койке. У него все еще болят зубы. Глядя на возню с картинкой и не понимая намека Рашулы, он припомнил, как утром обыскивал Мутавца. Он тогда нащупал записку, но, пожалев Мутавца, еще глубже затолкал ее за пояс штанов. Может, Мутавац ее уже нашел?
Заполучив картинку, Мутавац прижал ее к груди и с чувством минутного облегчения забился с ней в дальний угол. Вот он стоит там, и ему кажется, что все не так страшно. Как будто дыхание возвратилось к нему, когда он смотрел на эту картинку.
На минуту воцарилась тишина, в этой тишине по двору шествует благородный Петкович и торжественно, как школьник свидетельство об окончании школы, несет свое прошение императору.
Солнце уже совсем зашло за крышу, и сейчас весь двор и стены караульного помещения выше окон в тени. Словно при появлении Петковича упорхнули, как светлые птицы, все солнечные лучи. Только лицо его светилось.
Молча смотрят на него писари, а Рашула с усмешкой. Все знают, что из себя представляет свернутый в трубочку лист бумаги в его руке. Только Мутавац сейчас не думает об этом. Увидев Петковича, он окаменел от тоски. Петкович смотрит ему прямо в глаза и, кажется, вот-вот подойдет к нему. Что он опять ему скажет? То, что сказал утром: она не придет — подтвердилось. Ольги нет. А может, он Ольгу считает своей принцессой?
— Кланяюсь, господин Мутавац, — улыбнулся Петкович и не останавливаясь пошел дальше. Остальных писарей он словно и не заметил. Изумленный таким приветствием, Мутавац что-то пробормотал в ответ. Ни с кем другим этот человек не поздоровался, только с ним. Все утренние намерения Мутавца подойти к Петковичу и посоветоваться с ним по поводу Ольги снова ожили, как птицы собрались в стаю. Утром их еще удерживал страх, они словно были в клетке, но теперь Петкович своим приветствием как бы раскрыл эту клетку, и все они устремились к выходу. Еще мгновение, и они выпорхнут, полетят. Приведут ли Ольгу охранники? А если приведут, то что это будет означать? Что не следует бояться смерти, а надо жертвовать собой ради ее жизни? Разве его смерть могла бы спасти жизнь Ольги?
— Господин Пет… Пет…
Петкович в эту минуту закрыл за собой ворота.
— От десяти до двадцати! — расхохотался Рашула, потом серьезно продолжил: — Он единственный еще может спасти тебя, не бойся его!
Не отрывая взгляда от ворот, Мутавац тут же сник, разочарованно отошел в сторону и сел у стола. Он как будто уже забыл, что писари только что отпевали его, заживо хоронили, и сейчас, съежившись, сидел с ними рядом, не замечая их присутствия. Посматривал то на ворота, то на картинку, которую судорожно сжимал в руке, и все его мысли были сейчас о смерти.
Тихонько насвистывая, во дворе появился доктор Пайзл, локтем он оперся на поленницу дров и в такой позе смотрел на ворота. Совершенно определенно, сегодня или завтра они перед ним откроются. Что его ждет на воле, что он оставляет здесь? Розенкранца, своего клиента? Время от времени он бросает взгляд на Рашулу; этому типу он не воздал должное за все безобразия и… услуги, — усмехается про себя Пайзл, — а надо бы его проучить хорошенько еще до ухода!
Мимо прошмыгнул Наполеон. Кланяется и просит в долг сексер. Ведь он ему вымыл камеру. Смеясь, Пайзл подарил ему целую крону. Это приметил Розенкранц, такая щедрость Пайзла его обрадовала. После стычки с Рашулой в камере у него еще больше причин бояться, что Рашула по злобе может все испортить, сорвать симуляцию. Надо бы на всякий случай обстоятельно переговорить с Пайзлом, возможно, и Пайзл мог бы как-то ублажить Рашулу. Пообещать ему что-нибудь? А что, если Пайзл и Рашула в этой симуляции видят способ устроить ему западню? Розенкранц не может придумать, как бы в глазах Пайзла дискредитировать эту продувную бестию — Рашулу. Терзаемый сомнениями, он приплелся к Пайзлу и шепнул ему:
— Herr Doktor, ich mocht Sie bitten… nur a halbe Minute… in vier Augen…[65]
Что еще? Пайзла передернуло. Дело сделано, в кармане у него уже лежит подписанное соглашение, согласно которому жена Розенкранца обязана немедленно выплатить ему приличный аванс.
Уверенный в себе, подошел к нему и Рашула.
— Господин доктор, я вижу, вы очень внимательны к Розенкранцу. Было бы мило с вашей стороны, если бы и ко мне вы были более снисходительны.
— Я и так слишком снисходителен. Теперь, пусть с опозданием, вы должны были в этом убедиться, — с усмешкой отвечает Пайзл, он стоит и о чем-то размышляет: не проучить ли Рашулу в присутствии Розенкранца? Поиздеваться над ним перед этим кретином, унизить? Все-таки для проформы он попросил Розенкранца на минутку оставить его с Рашулой наедине. Розенкранц удивился. Уж не значит ли это, что Пайзл готов отдать предпочтение Рашуле, а не ему? Стоит, не шелохнется. — Впрочем, между нами нет решительно никаких тайн, — пробормотал Пайзл с усмешкой и обоим предложил зайти в его камеру. Для Рашулы это вполне приемлемо, но Розенкранц что-то медлит. Только с глазу на глаз он хотел бы говорить с Пайзлом. Хотя разговор можно и отложить, а сейчас почему бы не быть свидетелем при их беседе?
Они отправились в камеру Пайзла. Надзиратель в коридоре вопросительно посмотрел на них, но ничего не сказал. Пайзлу он все разрешал. С достоинством, как паж, Наполеон распахнул перед ними дверь. И тройка интриганов, три руководителя страхового общества, ненавидящие друг друга, готовые на всякую подлость, расселись в узкой камере шириной в три, а длиной в четыре шага, с вымытым полом и на скорую руку заставленной привезенной из дома мебелью.
— Рабочий кабинет не очень удобен, но прошу без церемоний, — усмехнулся Пайзл. В пику Рашуле ему приятно, что при беседе присутствует Розенкранц. — Итак, пожалуйста, господа, — Рашула ждет, что Розенкранц первый начнет, но тот вопросительно смотрит на него.
— Господин Розенкранц может начать, — улыбнулся Пайзл. Разговор, разумеется, ведется преимущественно по-немецки. — Ах, так, вы уступаете мне? Ну хорошо, я буду говорить вместо вас.
— Für sich, nicht für mich![66]
— За нас. Я убедился, доктор, что вы можете быть галантным, — обратился Рашула к Пайзлу, который закурил сигарету и угощает их. — Спасибо! — Рашула тоже закурил сигарету, а Розенкранц, тронутый оказанной ему честью, взял сигару. — Вы дали на чай коротышке Наполеону. Денежный вопрос, следовательно, не будет играть особой роли в наших отношениях.
— Только без длинных увертюр! — вздохнул Пайзл. — Вся партитура нам известна, переходите сразу к финалу. Тем более что общий финал действительно уже близок. — Пайзл встал, пытаясь, очевидно, скрыть внезапное возбуждение.
— По совести сказать, деньги являются увертюрой ко всему, — вопросительно смотрит на него Рашула. — Ну хорошо, они могут найти место и в финале. Я как раз и начал с этого финала.
— Конкретно?
— Конкретно? — удивлен Рашула волнению Пай-зла. — Конкретно в той мере, как в вашем сговоре с Розенкранцем.
— В той же мере? — Пайзл сощурился и стрельнул глазами на Розенкранца, неужели этот все уже выболтал? — А что вам сказал господин Розенкранц?
— Ich hab ihm gar nichts gesagt[67]. — Розенкранц покраснел и опустил голову. Ему довольно плохо известна партитура этих двоих, и сейчас он с неимоверным трудом вникает в финал.
— Вам и нечего было ему сказать, — поправляет его Пайзл. — Итак, что же вы имели в виду, господин Рашула?
— Что? На все условия, которые принял Розенкранц, я, естественно, не мог бы согласиться, — рассмеялся Рашула. — Впрочем, все просто: я плачу аванс, какой вы пожелаете. В качестве свидетеля мне довольно одного Розенкранца (и жены, подумал он, которая вручит аванс). И еще… в суде я откажусь от всех показаний.
— Теперь? — сощурившись, посмотрел на него Пайзл и минуту помолчал. Есть ли все-таки смысл отказываться от денег? Однако Розенкранц утром подогрел в нем старые сомнения в платежеспособности Рашулы, имея в виду разгульную жизнь его жены. Таким образом, чувство мстительности возобладало в нем. — А теперь, господин хороший, — зашептал он, почти зашипел, — все это мне не нужно: ни ваши деньги, ни ваш отказ от показаний. Помните, что я вам сказал утром?
— Ну? — встает Рашула.
— Я сказал вам: сегодня или завтра будете искать доктора Пайзла, а его здесь уже не будет. Сегодня еще не прошло.
— А вы все еще здесь.
