Евгений Федоров - Демидовы
Акинфий Демидов по многу раз тайно наезжал на стройку и дивился настойчивости Татищева.
На одно надеялся Демидов: вокруг Исети полегли болота и мхи; весной, когда отойдет земля, откроются топи, загудят комары и гнус, — люди откажутся от затеи строить город-завод.
Но работа на Исети шла вперед.
Немало огорчало Демидова, что приходившие в упадок и в запустение казенные заводы с приездом Татищева выправились, повысили добычу руды и плавку металла.
Залютовал Акинфий, забедокурил.
Щука не слезал с коня, метался с ватагой по рудникам.
По наказу хозяина он с подводами разобрал и тайно увез с Точильной горы камень, заготовленный капитаном Татищевым для казенных заводов. То, что не мог увезти. Щука разбросал по лесу. Подоспела пора для литья, хватились камня, а его нет, — так и простояли заводы в бездействии немалое время.
Демидов похвалил варнака за озорство:
— Молодец, и далее так досаждай нашему ворогу!
Щука изо всех сил старался мешать татищевским людям.
В Невьянске делались для продажи весы. В ту пору на Уктусском заводе понадобились такие. Татищев немедленно выслал в Невьянск доверенного за весами, но Щука с ватагой встретил его, накостылял в шею и выгнал за ворота.
Капитан обозлился и потребовал заводчика к себе.
Акинфий прочел цидулку капитана, разорвал ее и потоптал ногами:
— Наказы мне пишет сам царь, а капитанов знать не знаем, ведать не ведаем. Демидовым зазорно кланяться всякой ясной пуговке…
Татищеву передали ответ заводчика. Капитан потемнел, но сдержался. Долго он думал, чем усовестить Демидова. Ко времени приспело дело: понадобилось учесть, сколько железа выплавляет Невьянский завод.
Решил капитан послать в Невьянск с поручением подьячего из уктусской конторы…
По санному пути подьячий выбыл в демидовскую вотчину. Душу подьячего обуревал страх. Однако по дорогам и в попутных демидовских заводах его встречали почтительно.
«Испугались, окаянцы», — подумал приказный, и оттого смелость и важность овладели гонцом.
— Упеку! — грозил он. — Разнесу! Вот он — приказ.
Приписные крестьяне перед грамотой снимали шапки, а подьячий пуще ярился.
Однако дорога порядком-таки измаяла его; завидя синие дымки, он сладостно предвкушал баньку и настойки. То и дело он вынимал из камзола тавлинку и жадно засыпал в ноздри крупные понюшки табаку.
Вот и Невьянск. Возок остановился перед крыльцом, на дворе было пустынно, по в дальних углах на цепи рвались злые псы.
Старик Демидов осенью уплыл в Тулу; гостя вышел встречать Акинфий Никитич. Подьячий глянул на заводчика, похолодел: хозяин был плечист, одет в бархатный камзол; у рта легли резкие складки. Позади стоял варнак Щука.
— Добро пожаловать, ваше степенство, — развел руками Акинфий и поклонился. — Знать, с хорошими вестями. Не обессудьте, обычай у нас такой: пожалуйте в баньку, а там и откушать. Эй, варнак! — крикнул Демидов.
Щука выбежал вперед, перенял гостя, бережно взял его под локоток и повел в баню. Подьячий покосил глаза на Щуку, подумал: «Что, разбойник, присмирел при хозяине?»
Баня натоплена жарко, в ней чисто, скамьи выскоблены, вымыты. В предбаннике стол, на нем штофы с веселым питием. Подьячий облизнулся, потер ручки: «Превосходно!» Сам меж тем он строил догадки и ликовал в душе: «Что, спужались? То-то. Погоди, мы вам, окаянцы, узлов навяжем, хватит и в сенате работы развязывать…»
Подьячий сорок лет вершил канцелярские дела, опыт имел завидный, и никто лучше него не мог вести волокиту и отписки. Завязывал он узлы крепкие и до того путаные, что и сенатские борзописцы по многу лет сидели над разгадками и хлеб себе этим добывали.
Посланец присел в предбаннике на скамью. Лукавый Щука поклонился и спросил:
— Не знаю, дьяче, твоего пресветлого имени и величания по батюшке. Дозволь снять с тебя одежду и сапожки?
Гость поднял указательный палец с изгрызенным ногтем.
— Зовут меня, — с важной осанкой сказал подьячий, — Сосипатр Авеналович… Сосипатр — помни!
Он вытянул короткие ножки; Щука мигом сволок с них порыжевшие сапоги. Снял камзол, портки, развесил в предбаннике.
Варнак ретиво испарил приказного; тот обмяк, расслабился. После банного пару и закуски Щука обрядил гостя, взял под руку. Подьячий сладостно ухмылялся в бороденку:
— Теперь в постельку да роздых с пути-дорожки.
— Ну нет, погоди, хозяин ждет!
Подьячий вышел из бани. На крыльце поджидал Акинфий Никитич, в руке он держал плеть. По осанке хозяина гость догадался: не к добру встреча. «Не угостил бы другой банькой!» — опасливо покосился гость.
У него задрожали ноги: еле подошел к крыльцу и поклонился.
— Ну, приказный, зачем пожаловал? — грозно поглядел на посланца Демидов.
— Повелено мне дознать, — подьячий, искоса поглядывая на плеть, пугливо отодвинулся подальше, — по какому праву ваша милость сманивает людишек с казенных заводов? Пошто зоришь государевы заводы, народ утесняешь?
Приказный вынул свиток и подал Акинфию.
— Что это? — спросил Демидов и крепко сжал губы.
— Это указ капитана Татищева.
— Капитанский наказ мне не порука, а читать его не буду. — Акинфий зло бросил свиток на землю. — У твоего капитана один указ, а у меня в руках другой указ — государев. Ведай это и честь знай!
Демидов сердито повернулся спиной и гаркнул Щуке:
— Гони его, сутягу, пока псов не растравил!
Тяжелой походкой хозяин медленно удалился в покои. Щука сошел с крыльца, уперся руками в бока:
— Слышал, приказная крыса, что баил хозяин? Эй, давай езжай со двора, старый кошкодав, а то прибью!
Подьячий втянул голову в плечи, съежился: «Вот напасть свалилась! Пронеси, господи!»
К нему подкатили сани. Приказный поспешно взобрался в них и, толкая в спину возчика, крикнул:
— Шибчей гони! Не видишь, что ли?
По дороге за санями закрутилась снежная пыль; у подьячего от страха выступил холодный пот.
В хоромах у окна стоял Акинфий Никитич и похохатывал:
— Уносит ноги крапивное семя. То-то! Это тебе Демидовы. Знай!
Рано радовался Демидов. Не такой человек был капитан Татищев, чтобы от своего отступить.
«Погоди ж ты! — пригрозил он про себя Акинфию. — Заставлю почитать порядок!»
По зимним дорогам к демидовским заводам тянулись обозы с камским зерном; по тайным тропам бежали на заводы сманенные демидовскими приказчиками работные с казенных шахт.
Капитан Татищев отобрал крепких молодцов, вооружил их мушкетами, сабельками и выставил на бойких дорогах воинские заставы. Они задерживали груженные хлебом подводы и беглецов с казенных заводов.
Капитан на мохнатом башкирском коньке в злую зимнюю непогодь, в бураны сам объезжал выставленные заставы и не давал спуску нерадивым.
Демидовские заводы оказались отрезанными от хлеба. На камских пристанях и на Чусовой от зерна ломились амбары, а на заводах работные доели последние крошки. Начался голод.
Акинфий зверем метался по дорогам, но везде стояли крепкие воинские дозоры; заводчика пропускали, а хлеб — нет.
Демидов осунулся, потемнел. В ярости он грозил врагу:
— Расшибу!
Но сам Акинфий Никитич понимал напраслину своих угроз. Напасть на воинские караулы было опасно, да и для работных людей зазорно. Это обозначало бунт против царя-государя. Кто знает, может капитан Татищев и думает подманить заводчика на разбой, а потом учинит над ним беспощадную расправу, как над бунтовщиком и татем?
«Эх, перегнул, никак! — закручинился он. — Надо бы с батюшкой прежде потолковать, а после уж ввязываться в грызню с тем волком…»
Меж тем на заводе у обжимных молотов стали падать истощенные голодом работные. Ни плети ката, ни угрозы хозяина не пугали больше: голодному оставалась одна смерть.
По ночам в завывание метели вплетался скорбный собачий вой. Чтобы не сеять смятения, погибших от голода отвозили на погост ночью.
Акинфий Никитич послал нарочного в Тулу к отцу, просил совета…
В январе из Санкт-Питербурха пришел указ. Обрадовался Акинфий: думал, капитана Татищева резонят за крутые меры, за задержку заводского хлеба. Гонца накормили, напоили, хозяин ушел в горницы и вскрыл пакет.
Берг-коллегия наставляла Демидова быть послушным законным требованиям Татищева, писать ему доношения, а кроме всего прочего, особых указов себе, Демидову, от коллегии не ожидать.
Кровь бросилась в лицо Акинфию, он хватился за кресло, балясины кресла под злой и могучей рукой хозяина хрустнули и рассыпались. Демидов ожесточенно изорвал указ и тяжелым шагом в глубоком раздумье заходил по горнице.
Через два дня в Невьянске понадобился горновой камень. Татищев указал заводчикам, что Точильная гора — государственная и отпуск из нее горного камня производится только по его разрешению. Как ни вертелся Акинфий, а пришлось ему написать капитану о своей потребности в камне.
